Борис Тумасов - Земля незнаемая. Зори лютые
Скинув халат, дождался, пока вбежавший печенег надел на него броню, натянул сапоги. Потом, выскочив из шатра, легко, несмотря на годы, взлетел в седло. Окинув взглядом становище, понял: с русскими бьётся та половина орды, что бодрствовала. Остальных надо собирать как можно быстрее и бросать в бой. Сердито крикнул тысячному:
— Что ждёшь? Всех, всех туда! Смять этих урусов, прежде чем другие из Киева не вышли!
Тысячный поворотил коня, намётом ворвался в потревоженный суетившийся стан. Где окриком, где плёткой принялся торопить печенегов. Те кинулись ловить лошадей, седлать.
Мимо тысячного проскакал князь Святополк со своими боярами. За ними нахлёстывали коней десятка полтора гридней. Князь правил коня совсем не в ту сторону, где бились печенеги. Тысячный злобно крикнул Святополку, но тот и головы не повернул.
Одна за другой сотни печенегов вступали в бой. Хан Боняк радовался: его воины окружают урусов, теснят.
— Пора! — проговорил Ярослав и надел шлем.
Со скрипом распахнулись створки ворот, и дробный топот копыт раздался под длинной каменной аркой.
Обнажив мечи, вынесся из города полк левой руки, ударил в спину печенегам, и перемешалось всё.
Бились люто. Кололи друг друга копьями, рубились мечами. Почуяв запах крови, дыбились кони, ржали дико.
Тут викинги подоспели. Идут острым клином, в латах, рогатых шлемах, добивают спешившихся печенегов, подсекают коням ноги.
Бьются обдуманно, точно, словно мастеровые в повседневном труде. Да и как иначе, коли с детских лет бою обучены.
Смотрит хан: попятились, побежали его воины. Потемнело у Боняка в глазах, рванул саблю из ножен, завизжал, но кто-то из телохранителей ухватил его за плечи, другой повод перенял…
Лихой конь уносил Боняка от Киева, и никто из скакавших позади печенегов не видел, как по сухим, опалённым ветром ханским щекам катились крупные слёзы.
Петляет, запутывает следы Святополк. Минуя села и деревни, крадётся загнанным волком. Подбились кони, устали гридни. Пятый день преследует Святополка погоня. Две сотни дружинников, разбившись по три десятка, идут по дорогам на Чарторыйский городок и Теребовль с наказом убить Святополка. «Покуда жив окаянный, до той поры и опасаться надобно, ибо сызнова наведёт на Русь ляхов либо печенегов», — сказал Ярослав.
Вот уже и Теребовль позади остался, ещё день-два — и укроется Святополк в Перемышле или Червене, у польского воеводы Казимира.
Беспокоятся дружинники. Ехавший рядом с Провом десятник всё сокрушается:
— Уйдёт!
Пров молча соглашался с ним.
Съехав в сторону, он спешился, подтянул ослабшую подпругу, напился из ручья и только занёс ногу в стремя, как заметил вышедшего из леса смерда. Тот, видно, с охоты ворочался. В руке лук, у пояса заяц висит. Поздоровались. Пров спросил:
— А что, не приметил ли случаем поблизости князя Святополка?
Смерд сдвинул шапку на макушку, пожал плечами:
— Князь ли то, боярин какой, а совсем недавно проехал этой дорогой на Перемышль кто-то, а с ним человек шесть гридней…
Догнал Пров десятника, сказал:
— Князь Святополк неподалёку, охотник самолично видел.
Десятник обрадовался:
— Эгей, други, слышите, о чём сказывает Пров? Встречный смерд видел Святополка! Не дадим ему скрыться!
И погнал коня намётом, а следом, обгоняя друг друга, поскакали дружинники…
Святополка увидели сразу за поворотом дороги. С ним рядом ехал боярин Горясер, а следом, по два в ряд, шесть гридней. Приморённые кони шли шагом.
Обернулся Святополк, заметил погоню, захлестнул коня. Гикнул Пров, пригнулся к гриве. Быстро сокращается меж ними расстояние. Святополковы гридни остановились, обнажили мечи, но дружинники налетели на них силой, начали рубить. Пров промчался мимо, погнался за Святополком. На ходу заметил, как боярин в лес коня поворотил. За ним десятник с дружинниками кинулись.
Настигает Пров коня, вот сравнялись кони. Повернул Святополк искажённое страхом лицо, замахнулся мечом, но Пров опередил, звякнула сталь о железо, лопнула на князе броня.
Придержал Пров коня, смотрит, как волочится повисшее в стремени тело. Подъехали взбудораженные короткой схваткой дружинники, кинулись ловить княжеского коня, а Пров сломил ветку, вытер меч, кинул в ножны. За спиной раздался голос десятника:
— Прикончили-таки окаянного!
5
Разросся Киев. Многие бояре заместо деревянных хором начали каменные возводить, подобно княжеским палатам, стены картинами расписывать.
Камнетёсы не управляются. Князь Ярослав велел искать по всей Киевской Руси добрых городенцев, кои умели б чертежи рисовать и по ним каменные мудрёные строения возводить, а смердам уроки задал — камень в город доставлять.
Пороптали мужики, им поле под урожай готовить, скоро время подойдёт леса подсекать, выжигать, но ничего не поделаешь, сам не повезёшь, княжеские приставы силком заставят. И потянулись в город телеги, груженные камнем.
Перед княжьим двором мастеровые сняли деревянные плахи, площадь булыжником замостили. А на всё гривны потребны. По деревням и сёлам отправились княжеские и боярские тиуны, со смердов дань требуют.
На перевозе через Днепр посадил Ярослав своего боярина мыто[111] за переправу брать. И мытникам[112] на торгу пристани не единожды наказывал, чтоб гости не только русские, но и иноземные от своих доходов отсчёт и отмер в княжескую скотницу не забывали вносить…
Сам же князь Ярослав долгими ночами при свете восковой свечи записывал слышанные им законы. Не мало накопилось их у него: и те, что из Новгорода привёз, и те, по каким Киев да иные русские города живут.
Пройдёт немного времени, и Ярослав сведёт эти законы в одну Русскую Правду[113], закончит нелёгкий труд, задуманный ещё в Новгороде. «Единой Руси быть и единой Правде», — не раз говорил он…
Оторвёт князь глаза от рукописи, поглядит на огонёк свечи. Тает воск, сосульками свисает с серебряного поставца, малыми озёрцами застывает на столике. Пока ко сну, свеча сгорит до конца.
Немудрена выдумка — свеча, да полезна, от неё свет людям. И Ярослав сравнивает её с человеческой жизнью.
Часто приходили ему на ум годы междоусобной борьбы после смерти отца, великого князя Владимира. Нелегко далась Ярославу победа, пока наконец сам сел в Киеве-городе, о котором много лет назад князь Олег сказал: «Се буде мати городам русским!»
Киев — мать городов и сердце Киевской Руси! И князь Ярослав обещал боярам крепить Русь. «…Ибо вам, бояре, — говорил он, — от того польза явная. Чтоб смерд князя и боярина знал да дань ему платил, сила потребна.
А где ей быть, когда меж нами нет лада. Тем Болеслав либо Боняк пользуется…»
С будущей весны надумал Ярослав перекрыть печенегам дорогу к Киеву и для того к тем городкам, что стоят ещё со времени князя Владимира, новые добавить да валы насыпать.
На боярском совете решили поставить на Псёле-реке городок Голтав, по правую руку от Днепра Воинь, Корсунь-русский и Юрьев, а воеводами в тех городках посадить бояр, в воинском деле разумных…
Кончалось 6527 лето…[114]
Поздней осенью 6528 лета[115] с верховий Днепра спускались к Киеву лёгкая, похожая на чайку ладья и варяжский дракар. Остроносая новгородская расшива[116] под Ярославовым стягом бежала резво, играючи, и тяжёлое свейское судно, выставив позолоченную голову морского чудовища, едва поспевало за ней.
Когда ладья отдалялась слишком далеко, на дракаре гудел серебряный рожок и налегали на весла.
Днепр то причудливо извивался, то голубой лентой натягивался, как тетива лука.
Чем дальше вниз, тем шире расступались берега, обрывистые и пологие, заросшие лесом, и луга, залитые весенней водой, с молодым камышом и сочным чаканом.
Когда на дракаре трубил рожок, с плёсов снимались стаи диких уток, гусей и другой перелётной птицы.
На ночёвках ладья и дракар приставали к берегу, и гридни отправлялись на охоту. Они ворочались вскорости. Кузьма со свевами едва успевали развести костры. Воины жарили на вертелах дичь и рассказывали о городах и землях, в каких кому доводилось бывать. Заводили речь и о Киеве, хвалили его красоту. А спозаранку, ещё стлался над водой молочный туман, поднимали паруса.
К исходу мая, что на Руси травнем-цветеньем кличут, подходил конец странствований мореходов. С нетерпением ждали они того часа. Год минул, как из дому.
Пробрался Кузьма к носу ладьи, даль очами шарит!.. Рядом княгиня Ирина застыла в молчании. Оперлась о борт, задумалась. Нравится ей Новгород, каким-то Киев окажется? Правда, и в Новгороде была она слишком мало. Шестое лето прошло, как привезли её на Русь. Уже три сына родилось, а всё больше одна в Ладоге прожила, с Ярославом в редкие его наезды виделись…
