Всеволод Соловьев - Последние Горбатовы
«Да, да, так будет гораздо лучше, — думал князь, возвращаясь домой из пансиона, — даже и в случае поисков… Если бы Горбатовы вздумали начать скандал, или там что-нибудь, несколько дней поищут, подумают, наверно, что они далеко, а они тут себе, преспокойно на Знаменской, да и я глаз с него не спущу».
Вернувшись домой, он наскоро пообедал, а затем призвал своего хохла и объявил ему, что надо устроить комнату для молодых. Весь вечер он с хохлом занимался этим делом.
В комнату для молодых была превращена его собственная спальня, из которой он перебрался в кабинет. Хохол перетащил сюда все, что было в доме подходящего, побольше ковров, занавесок. Две сдвинутые кровати покрыли огромным шелковым стеганым одеялом бледно-розового цвета, каким-то чудом сохранившимся от прежнего времени. Посреди комнаты повесили розовый фонарик. И хохол, и сам князь остались очень довольны убранством комнаты.
Когда все было готово, князь принес и разложил на столе купленные им в этот день флердоранжевые гирлянды для невесты и длинную вуаль. Это было неизбежно, так как он хорошо знал, что Кокушка без флердоранжев венчаться ни за что не станет.
Было далеко за полночь, когда князь решил, что делать на сегодня уже нечего и что можно ложиться спать. Но, прежде чем идти в кабинет, он заглянул к дочери.
Она лежала на кровати одетая, возле на маленьком столике догорала свечка.
— Леночка!
Она ничего не ответила. Он подошел, взглянул на нее. Глаза открыты, но глядят так странно, безжизненно, неподвижно. Ему даже стало страшно.
— Леночка! Да что же ты не отвечаешь? Что с тобою? Встань!
Она спустила с кровати ногу, потом другую и встала перед ним.
— Больна ты, что ли?
Она глядела ему прямо в глаза неподвижным, бессмысленным взглядом.
— Что с тобой? — повторил он еще раз, беря и тряся ее за руку.
— Ничего! — прошептала она.
Он оставил ее руку. Рука эта не опустилась, а как бы застыла в том положении, как он ее оставил. Он не обратил на это внимания.
— Раздевайся и ложись спать, пора! Затуши свечку… Ну хорошо, что я вошел, ты спала с зажженной свечкой… Ты пожар могла бы сделать. Раздевайся — слышишь!
— Хорошо! — покорно прошептала она.
Он вышел. Он был очень утомлен за весь этот день, поспешно разделся и заснул.
Княжна по его уходе тоже разделась, затушила свечу, легла в кровать. Но все это она сделала, как кукла какая-нибудь, совсем машинально.
Утром, проснувшись, она не помнила, что было с нею вчера, как она разделась и заснула.
Ровно в час хохол накрыл в столовой для завтрака, расставил всевозможные закуски.
Зацепин не заставил себя ждать. Он явился во фраке как бы с чужого плеча, но все же вполне приличном. На его шее, под белым галстуком, приготовленным и повязанным его домохозяйкой Матреной Ильинишной, красовался орден Анны. На отвороте фрака, у верхней петли, была прикреплена сабелька с болтавшимися на ней миниатюрными орденами и медалями. Желтые волосы его были сильно напомажены и прилизаны, лицо несколько даже потеряло изумленное выражение. Он, видимо, находился в самом прекрасном настроении духа.
Он вошел в кабинет князя с «клаком» в руке и в белых перчатках.
— Вот и я! — весело прохрипел он. — Все готово, через час приедут кареты, сам осмотрел — лошади такие, что мигом домчат куда угодно. С отцом Семеном все устроено… только пятьсот рублей ему надо в руки до венчания.
— Вот они, вот… бери, за этим дело не станет.
Князь выложил из портфеля и передал Зацепину пять сотенных бумажек. Тот сунул их в карман.
— Ну, а кого же ты нашел? — спросил князь.
— А старый знакомый подвернулся… Я, признаться, о нем и не думал, да вдруг вчера встретил.
— Кто же это?
— А наш с тобой старинный приятель и сослуживец Колым-Бадаев.
— Как, эта киргизятина еще жива?
— Как же, жив, он тут в Петербурге уже третий год… бедствует тоже изрядно. Разговорились мы с ним… Спрашивает он меня: куда я. А я и говорю: вот к одному знакомому, просить хочу быть свидетелем на свадьбе. А сам думаю: да чего же лучше — наша киргизятина! Ведь человек совсем безобидный!
— Это точно, совсем безобидный! — подумав, произнес князь.
— Ну, и кончилось тем, что мы с ним поладили. Он для тебя готов не только что свидетелем, а что угодно. Только вот, видишь ли, князь, уж и ты ему окажи услугу.
Князь усмехнулся.
— Само собою! Ведь это только ты, старая ворона, задаром на стену готов лезть!
— А что же мне с тебя деньгами брать за услугу, что ли? — вспыхнув, прохрипел Зацепин. — Да и киргизятина тоже… я думаю… ведь и он наш старый товарищ, каков ни на есть, а все же офицер был русской службы… только вот дела его сильно плохи, до зарезу ему шестьсот рублей надо… И я подумал, что ты, может быть, его выручишь и ему, признаться, намекнул об этом…
— Дам я ему шестьсот рублей… за услугу услугой! Ты ведь меня знаешь…
У князя в кармане были Кокушкины шесть тысяч, а когда у него в кармане оказывались деньги, он их не считал и не скупился. В течение всей своей беспутной жизни он много раз выручал приятелей. Эта его широкая щедрость как-то совсем естественно и просто уживалась с отсутствием всяких нравственных понятий. Она его главным образом и привела к погибели и в то же время теперь оставалась в нем, может быть, единственный хорошей чертою.
— Дам я ему шестьсот рублей! — повторил он. — Отчего не выручить, когда можно!.. Да что же он не идет?
— Сейчас, верно, будет, не бойся, не опоздает…
Действительно, через несколько минут послышался звонок и в кабинет вошел Колым-Бадаев, маленький, приземистый уродец, с глазами такими крошечными, что их почти совсем не было видно; с такими скулами, что они казались на щеках двумя огромными шишками, с носом в виде пуговицы и с реденькой, прямой и жесткой, как конский волос, бородкой.
Он тоже был во фраке, со Станиславом на шее и медалями в петлице. И еще больше, чем у Зацепина, его фрак казался с чужого плеча. Он был ему чересчур узок и чересчур длинен.
Колым-Бадаев пошел навстречу князю с протянутыми руками, троекратно с ним облобызался и заговорил:
— Кнэзь, кнэзь, сколко лет, сколко зым! Рад тэбэ видэт, а еще большэ по такой случай…
— И я рад тебя видеть! — ответил князь. — И благодарю тебя, что взялся помочь…
— Нэ за что! Ми с тобой, кнэзь, старый друг… Помнишь, мало, что ль, водка умеете выпыли?
— Много брат, много!
— То-то же…
Колым-Бадаев ударил себя руками по бокам и весь затрясся от смеху…
— Хороша врэмя было, ошенно хороша! Тэпэрь трудно врэмя, ошенно трудно.
Зацепин подошел к нему.
— Я говорил князю про твое затруднение, — сказал он.
— С удовольствием тебя выручу! — перебил князь.
Колым-Бадаев покраснел, глаза его совсем скрылись.
— Вот, бачка, спасыбо, большое спасыбо… из бэды выручишь, та-акой бэды!..
Он окончательно развеселился.
— Пойдемте в столовую закусить! — пригласил князь и, взглянув на часы, прибавил:
— Теперь и жених наш с минуты на минуту приехать должен.
Он уже не в первый раз посматривал на часы. Как ни был он смел, как ни был самонадеян, а все же с самого утра ему было как-то не по себе. Он даже раскаивался, что не заставил Кокушку приехать как можно раньше.
«А вдруг там что-нибудь случилось? А вдруг все дело рухнуло?..»
Деньги здесь… и в сущности, ведь это такого рода деньги, которые можно так вот взять да и оставить совсем у себя, даже если бы Кокушка и пропал навеки.
Но к чести князя все же надо сказать, что до этого он еще не дошел, эта мысль и не пришла ему в голову. Деньги Кокушкины он считал почти своими, но только в том случае, если вместе с ними он получит и Кокушку. Если бы кто-нибудь высказал перед ним мысль, что он может завладеть этими деньгами и без Кокушки, он бы, конечно, накинулся на такого человека и избил его — разве он на это способен? За кого же его почитают?..
Но вот уже два часа, а Кокушки нет!
Они прошли в столовую, и Зацепин и Колым-Бадаев с видимым удовольствием приступили к закуске. Князь же ничего не ел и все прислушивался.
— А где же, кнэзь, твоя дочка? — спросил Колым-Бадаев.
— Она у себя, постой, увидишь… Эх, что же это жених не едет! — не вытерпев, крикнул он.
В это время изо всей силы кто-то дернул звонок и, прежде чем хохол успел пробежать в переднюю, опять зазвонили еще и еще, с каким-то остервенением.
Колым-Бадаев и Зацепин даже беспокойно взглянули на князя.
— Что это? Кто может так звонить?
Князь засмеялся.
— Это он, он всегда так звонит!..
Через несколько секунд в столовую влетел Кокушка, завитой барашком, с удивительно закрученными усами, во фраке, в белом галстуке, с орденом Нины.
Он не обратил никакого внимания на незнакомые ему лица, подбежал прямо к князю и затрещал:
