Горничная Карнеги - Бенедикт Мари

Теперь пришел мой черед покраснеть.

— Спасибо за платье, Эндрю. Я не уверена, что допустимо принимать такой щедрый подарок, но, как вы видите, решила забыть о приличиях. По крайней мере, на сегодняшний вечер.

— Я рад, что вы приняли его. Это значит, что я прощен.

Он взял меня под руку, и мы пошли через сверкающий позолотой вестибюль «Сент-Николаса». Я пыталась двигаться легким, скользящим шагом, как ходят настоящие светские дамы, но быстро оставила эти попытки. Вечернее платье было намного теснее и жестче, чем привычное мне одеяние служанки, и я боялась, что выгляжу скорее наигранно, чем элегантно. И все же, когда мы с Эндрю шли к выходу, коридорные и портье почтительно кланялись, а швейцар распахнул перед нами дверь, чего никогда не сделал бы перед невидимой горничной Кларой Келли. Я как будто проходила здесь впервые. Теперь я поняла, почему Эндрю так рвался войти в высшие светские круги, хотя по-прежнему не одобряла это стремление.

Всю дорогу в карете от Бродвея до Юнион-сквер мы молчали. После того злополучного разговора в парке между нами многое переменилось — наши с ним разногласия никуда не исчезли, как не исчезли и мои горькие мысли о том, чего хотел Эндрю и что это значило для меня, — и мы оба не знали, как начать разговор и о чем говорить. К тому времени, когда мы подъехали к зданию Музыкальной академии, я решила на сегодняшний вечер принять свою новую роль. Вжиться в нее точно так же, как вжилась в роль другой Клары Келли. А потом будь что будет.

Выходя из кареты, я улыбнулась Эндрю. Он снова взял меня под руку, и мы вступили в освещенное свечами театральное фойе. Я уже держалась так, словно сама принадлежала к этому миру богатства и изысканной роскоши. Капельдинер встретил нас у дверей в зрительный зал и почтительно проводил к местам в партере. Усевшись в мягкое, обитое бархатом кресло, я оглядела огромное пространство: красная парчовая отделка, золоченая лепнина, пасторальные фрески и хрустальная люстра размером с карету. Интерьер оказался гораздо более великолепным, чем я представляла себе, сидя в фойе на скамье для прислуги.

Наверняка это был самый большой в мире оперный театр. Пять ярусов поднимались к сводчатому куполу высотой футов в восемьдесят. На всех ярусах располагались частные ложи, каждая — с собственным позолоченным балконом и восемью креслами.

— Это те самые ложи, о которых судачили горничные, — прошептала я себе под нос.

— Прошу прощения, Клара. Я вас не расслышал.

Я прошептала чуть громче:

— Эти частные ложи напомнили мне один разговор между горничными. Я сидела поблизости и невольно подслушала. Семьи из «первой десятки»…

— Что такое «первая десятка»?

— Это самая верхушка нью-йоркского высшего света. Они финансировали строительство Музыкальной академии и зарезервировали за собой частные ложи для себя и своих друзей. Вандербильты и другие богатые люди, не вхожие в высшее общество, уже много лет безуспешно пытаются получить доступ в эти ложи. А теперь ходят слухи, что обеспеченные предприниматели и торговцы, не имеющие своих лож, построят себе другой оперный театр, еще более грандиозный. Театр, который затмит Музыкальную академию и разорит ее.

— Интересно, — проговорил Эндрю, пряча в бороде озорную улыбку. — Но меня, разумеется, больше не интересуют дела нью-йоркского высшего света — если только они не касаются моего бизнеса.

Я улыбнулась, радуясь перемене его мнения. Но потом подумала, что перемена выглядит слишком уж радикальной (вдруг он сказал это лишь для того, чтобы сделать приятное мне?), и моя улыбка тут же погасла.

Свет в зале померк, оркестр заиграл первые такты «Травиаты». Я уже прослушала две оперы и одну симфонию, сидя под дверью в зрительный зал, однако не была готова к грандиозному зрелищу, сопровождавшему музыку. Красный бархатный занавес разъехался в стороны, открывая роскошный парижский салон, где проходил светский прием и величественные герои спектакля выпевали свою трагическую историю.

Захваченная волнующей историей любви Альфреда и Виолетты, я полностью погрузилась в происходящее на сцене. Хотя мне хотелось, чтобы Виолетта ответила на чувства Альфреда и ушла к нему от своего любовника, барона, я очень остро сопереживала ее внутреннему конфликту, вызванному растущими чувствами к Альфреду (È strano… Ah, fors’è lui [10]) и стремлением к свободе (sempre libera [11]). Мое сердце рвалось на части, когда Виолетта, все же поддавшаяся эмоциям, согласилась уйти от Альфреда по настоянию его отца, утверждавшего, что ее отношения с Альфредом губят не только его собственную репутацию, но и репутацию всей его семьи.

Не понимая, в чем дело, я шепотом спросила у Эндрю:

— Почему отношения Альфреда и Виолетты губят его репутацию?

— Виолетта — куртизанка, — прошептал он в ответ.

Мои глаза округлились от изумления. Я знала, кто такие куртизанки. И порадовалась полумраку в зале, помешавшему Эндрю увидеть, как вспыхнули мои щеки.

Я чуть не расплакалась от горестно-трогательной арии Виолетты в конце второго акта (di questo core non puoi comprendere tutto l’amore [12]), но все же сумела сдержать подступившие слезы. В антракте мы с Эндрю вышли в фойе, где был устроен буфет с прохладительными напитками. Прогуливаясь среди зрителей — светских дам и джентльменов, за которыми еще две недели назад я наблюдала со скамьи для прислуги, — я никак не могла отделаться от ощущения, что это сон. Чувство нереальности происходящего только усилилось, когда шлейф моей юбки задел скамейку, на которой сидели рядком служанки, одетые в неприметные черные платья.

Официант передал нам хрустальные бокалы с кларетом, и я сказала:

— Я очень вам благодарна, Эндрю, за дивный вечер. Я даже не думала, что опера может быть такой трогательной.

— Это чудо, не правда ли? Надо признаться, те оперы, которые я слушал в Европе, не идут ни в какое сравнение с непревзойденными постановками здесь, в Академии.

— У вас есть любимая опера? — спросила я.

— До сегодняшнего вечера я назвал бы любое другое из произведений Джузеппе Верди, которые мне посчастливилось посетить в Европе. Но сегодня, здесь, с вами, «Травиата» как-то особенно отзывается в моем сердце. Может быть, из-за сходства дилеммы главных героев с нашей собственной. По крайней мере, с моей стороны.

Видимо, на моем лице отразился ужас, потому что Эндрю поспешно добавил, заикаясь от смущения:

— Р-разумеется, з-за исключением отсылки к куртизанкам. Если только вас не возмутило, что я сравнил нашу собственную ситуацию с ситуацией Альфреда и Виолетты.

Встревоженная этим явным намеком на наши взаимные чувства — которые никуда не исчезли, хотя мы давно перестали о них говорить, — я ответила с нервным смешком:

— Меня возмутило именно сравнение с куртизанкой.

Мы рассмеялись. То ли от облегчения, то ли от тревожного предчувствия предстоящего разговора, которого было не избежать. К счастью, именно в эту минуту прозвучал гонг, приглашающий зрителей обратно в зал.

Я вернулась в придуманный мир «Травиаты», желая скорее узнать, чем завершится последний акт. Я полностью погрузилась в историю, происходящую на сцене, где все притворялись и никто не был тем, кем казался. Почти как семейство Карнеги. И как я сама.

Глава сорок первая

Ожидаемый и неизбежный разговор засел между нами в карете, как третий попутчик, которого мы оба боялись и с которым все же отчаянно хотели завести знакомство. Никто из нас не желал начинать первым, но слова рвались наружу, и было невозможно оставить их невысказанными.

Я вспомнила обещание, которое дала себе, сойдя с борта «Странника»: что никогда больше не стану ждать, когда моя жизнь начнется по-настоящему. Я уже неоднократно нарушала данный обет, но в этот раз сдержу слово. Я сделала глубокий вдох, словно готовясь нырнуть в глубину, и тихо произнесла: