Клеймо дьявола - Серно Вольф

Он поспешил в кухню, к окну, выходившему на двор. Во дворе он обнаружил Тауфлиба, который тянул своего подручного за рукав от колодца.

Все это время Горм черпал?!

Полдвора было залито водой. Лапидиус чуть не расхохотался. Надо было сообразить, что Горм не способен сосчитать до ста. Он просто черпал и черпал. Как автомат.

Мастер и его подручный скрылись за кустами смородины. Лапидиус вернулся в лабораторию. Где, интересно, Марта? Наверное, понесла еду матери. Голова была полна мыслей. Нашел же он забот на свою голову!

Внезапно опять раздался шум. Кто-то молотил кулаками по задней двери. Тауфлиб? Лапидиус прошел в кухню и увидел в окно мастера, который, задыхаясь от ярости, прыгал перед дверью. Чего ему надо? Открыть и обрушить на его голову, что он «сын дьявола»? Нет уж, памятуя о неудачном разговоре с Фетцером и принимая во внимание головную боль, этого делать не стоит. Пусть себе стучит, сколько хочет — он не откроет!

Лапидиус добрался до любимого кресла и сел. Тем временем Тауфлиба уже не было слышно, видно, убрался восвояси. Тауфлиб. И Фетцер. И возможно, Крабиль. В отношении первых двух он был уверен, что они причастны к убийству Гунды Лёбезам и обезглавленной девушки. А вот что касается начальника стражи, надо поразведать. И прежде всего выяснить, на какой повозке он увозил тело Вальтера Кёхлина. Если это фургончик Фреи, то сам этот факт уже доказательство его виновности.

Вообще о доказательствах. Каким наивным он был, когда начинал свои расследования! Он полагал, будет достаточно того, чтобы выяснить, кто скрывается под маской Filii Satani, а теперь видел, что это еще далеко не все. Необходимо их уличить, и лучше при свидетелях. Смелое предприятие, которое казалось невыполнимым.

И ко всему требовалось еще кое-что: прежде чем уличать кого-то, надо было самому убедиться, что тот является убийцей.

Уверен ли он, что это Тауфлиб, Фетцер и Крабиль? Честно говоря, нет. Были и другие в высшей степени подозрительные личности. Все еще были.

Лапидиус застонал. Так много всего он узнал! И все-таки недостаточно. Приведет ли его это к неоспоримым доказательствам? Существуют ли они вообще, «неоспоримые доказательства»?

Очевидно да, и это потрясало. Единственное, что было несомненным, установленное убийство двух женщин. Больше ничего. А дальше начинались его домыслы, потому что даже то, что обе были зверски убиты в пещере Шабаша, еще не являлось фактом. Одну, Гунду Лёбезам, нашли на рыночной площади. Другая, чьего имени никто не знал, была обезглавлена, а голова повешена над его дверью. Тело же так нигде и не всплыло. Но где-то же оно должно быть. Если не в пещере, не в его доме и не у Тауфлиба, то где?

Лапидиус прикидывал так и эдак. И пришел к единственному решению: придется еще раз подняться на Оттернберг.

СЕМНАДЦАТЫЙ ДЕНЬ ЛЕЧЕНИЯ

— Мастер Тауфлиб спрашивал вас, хозяин. Ярился да ругался почем зря. Чё тако?

Лапидиус протер глаза. Он с трудом приходил в себя. Марта стояла в дверях и с любопытством таращилась на него.

— Дак я его отшила. Хозяин спит, говорю, и будить его не буду. С тем и убрался.

— Умница. Поговорю с мастером Тауфлибом, когда сам сочту нужным.

Лапидиус с наслаждением потянулся и почувствовал, что сегодняшним утром ему было гораздо лучше. В отличие от прежних, нынешнюю ночь он провел намного спокойнее. И головная боль исчезла. Похоже, действие дурманящего напитка кончилось. По результатам эксперимента следовало констатировать, что содержимое бутылочки вызывало нарушение координации, головную боль, искажение восприятия окружающей реальности и сверх того необычайную веселость.

— Плесни-ка мне горячей воды в тазик, а потом иди, намажь хлеба маслом. И налей кружку пива.

— Ага, хозяин, щас, хозяин.

Окрыленная радостью, что Лапидиус наконец-то что-нибудь из ее готовки поест, Марта принялась за работу.

Чуть погодя хозяин дома сидел за кухонным столом и вкушал завтрак. Марта сияла, подкладывая ему на тарелку очередное яйцо.

— Щё, хозяин? Полужу щё чуток?

— Бога ради, я сейчас лопну.

— Дак как жа я рада, хозяин! Дак неужто я вам не говорила, что будет скусно! А колодезь-та опеть справнай. Горм вытащил оттудова пару крыс, мертвах, как есть мертвах. А вода-то снова годна. Старай Кётер забрел сёдня, цело ведро вылакал, и ничё. Снова годна вода-та.

— Ну и прекрасно. — Новость была утешительной. — Скажи, ты уже была у Фреи?

— Нее, хозяин. Дак ключа-та у меня нету.

— Ах, да.

Чтобы доставить Марте удовольствие, Лапидиус доел все до крошки и встал:

— Тогда пойду, взгляну на нашу пациентку.

Поднявшись наверх, он постарался принять бодрый тон:

— Привет, Фрея, пошел семнадцатый день твоего заключения, а там еще три дня, и все позади.

В ответ послышался лишь слабый стон.

— Фрея? — Лапидиус поспешно открыл замок и тут же отпрянул назад.

Больная лежала, скрючившись, на тюфяке. Голова, руки, плечи, блестя потом, беспорядочно подергивались. Она плакала? Или это были судороги, вызванные лечением?

— Фрея! Послушай! — он протянул ей кружку. — Фрея!

— Я хочу… умереть, — ее слова были тихим шепотом.

Он отставил посудину и встал на колени.

— Чепуха! Ты что, не слышала? Осталось только три дня, только три!

— Нет!

— Но… но вчера еще все было в порядке… Марта сказала… ты разговаривала с ней, все вытерпела… — Лапидиус застыл.

То, что происходило, было естественным признаком болезни, которая выматывала душу так же, как тело. То чувствуешь себя сносно, то падаешь духом. Необходимо преодолеть долину отчаяния, потому что за каждой долиной снова находится вершина. По крайней мере, это было утешением, так говорил ему Конрадус Магнус. Лапидиус покусал губы. Ну почему ему так трудно найти слова?

— Фрея?..

Она внезапно принялась безудержно плакать и извиваться на своем ложе. Он решил, что причиной тому непереносимые боли, и уже подумывал, не принести ли последние капли лауданума. Тут он заметил, что ее движения вовсе не хаотичны: она потихоньку отодвигалась от дверцы к задней стенке. Она не хотела, чтобы он ее видел!

Хотела ли она и вправду умереть, забившись в угол, как раненый зверь?

Не вполне осознавая, что делает, он протянул руку и погладил ее затылок:

— Фрея, Фрея, останься со мной!

Ну что ему делать? Что тут можно поделать? Ему вспомнилась песенка из детства, та, которую пела мать, качая его колыбель. Он забыл многие слова, но помнил, что она утешает. Он начал петь, громко и немного фальшиво, сам себе он казался смешон, но пел и пел. Постепенно старинный напев успокоил и его. Губы выпевали слова, а руки гладили голову Фреи.

Она затихла.

— Фрея, Фрея, — он протиснулся в глубь камеры и, не переставая напевать, вернул ее на прежнее место. — Ты принадлежишь живым. Ты принадлежишь свету. Ты принадлежишь мне.

Она повернулась к нему лицом, и ее вид потряс его до глубины души. Еще никогда не приходилось ему видеть столько горя, столько муки, столько смертной тоски. Ее глаза, еще недавно зеленые и полные тайны, сейчас были пусты.

— Я больше не могу, — прошептала она. — Такая боль! Я хочу умереть, только умереть…

Тогда он наклонился и поцеловал ее в губы.

— Вы к мастеру Тауфлибу, хозяин?

Марта спустилась с чердака. Она дала Фрее последние капли лауданума, напоила и присыпала ей губы. Лапидиус все это время прислушивался к тому, что делалось наверху, и теперь знал, что больная воспряла и душой, и телом. Он собрался уходить.

— Нет, я не собираюсь бегать за мастером по пятам. У меня другие дела.

— Дак куда вы, хозяин?

— Ты задаешь слишком много вопросов. Ключ пусть останется дома, на всякий случай. Ты паутину смела?

— А как жа. Можа, возьмете с собой…

— Нет. И ничего не готовь. Я не знаю, когда вернусь. Запрись и никого не впускай.

— Ага, хозяин, а то я жуть как пужаюсь одна-та.