Фаина Гримберг - Примула. Виктория
Отъезд королевы в столицу отложен. На неопределённое время. То есть покамест Джон Браун не выздоровеет!
Королева навещает раненого. Он медленно поправляется. Он говорит ей:
— Ваше Величество, я возвращаюсь в деревню. Мне не стоит оставаться в Бэлморале и я не поеду в Лондон. Я понял, что моё присутствие не будет Вам полезно. Я знаю, что на самом деле будет Вам полезно! Исполнение Вами Ваших королевских обязанностей — вот что даст Вам истинную безопасность!..
Королева в этих разумных речах слышит, естественно, звучание голоса Дизраэли.
Королева и верный Джон обмениваются ещё несколькими малозначащими фразами.
Затем Виктория говорит Джону Брауну:
— Королева запрещает вам покидать замок Бэлморал. Королева запрещает вам не сопровождать Её в Лондон, в Её столицу. Я не могу жить без вас. Без вас я не могу найти в себе силы быть тем, чем я должна быть!..
ЗАНАВЕС...
Внезапно приходит известие о болезни принца Уэлльского. По описанию недомогание наследника напоминает тиф!
Тиф. Страшный недуг, унёсший отца Берти. Её сын, её старший сын болен. Королева безотлагательно спешит в Лондон. Браун, уже почти оправившийся от последствий нападения, едет следом за ней.
Принц находится во дворце Сэндригэм. Он действительно серьёзно болен. Причина болезни — отравление дурно очищенной питьевой водой. Уже установлено, что системы дренажа и канализации в Сэндригэме оставляют желать лучшего!
Принц Уэлльский ещё не поправился, а страна уже встревожена известием о болезни самой королевы. Причина всё та же — дурно очищенная вода. Мать едва ли не жертвует собой, упорно не покидая больного сына!
Вдруг выясняется, что страна любит свою королеву. Страна в ужасе от вероятной перспективы остаться и без королевы, и без наследника престола. Почта доставляет письма мешками. Все желают скорейшего выздоровления королеве и принцу Уэлльскому. В особенности королеве!
И она выздоравливает. И все поздравляют её и себя с этим замечательным радостным событием. Принц Уэлльский тоже выздоравливает. На Рождество королева торжественно и тепло обращается к своим подданным. Она благодарит их за сочувствие. В соборе святого Павла служат благодарственную службу, благодарят Бога за то, что Он сохранил Англии её королеву.
А спустя два дня какой-то неизвестный (опять?!) пытается застрелить королеву близ собора святого Георгия. Но верный Джон Браун молниеносно бросается наперерез и прикрывает королеву своим телом, как некогда прикрыл её принц Альберт.
Англия потрясена. Англия больше не мечтает о республике. Англия возненавидела всех политиков, мечтающих о республике! Дизраэли произносит речь в огромном зале Хрустального дворца. Дизраэли говорит об успехах Англии, достигнутых именно в правление Виктории.
Королева победила. Альбион полюбил свою монархию.
* * *
Королева награждает верного Джона золотым орденом «За преданную службу». Она надолго пережила своего отчаянного телохранителя. После его похорон она приказала воздвигнуть памятник, который её сын Эдуард с удовольствием приказал снести, едва сделался королём Эдуардом VI.
Ходила стойкая молва о дневниках Джона Брауна. О эти роковые дневники важных для истории субъектов! Почему эти дневники всегда пропадают, теряются бесследно, исчезают безвозвратно? Почему?!..
Говорят, что письма (ну, в сущности, те же самые дневниковые записи, только в форме писем); так вот, говорят, что письма известного возлюбленного Марии Стюарт Джеймса Босуэла были в конце концов совсем случайно найдены на одном заброшенном чердаке одного заброшенного шотландского замка, в ящике для крокетных шаров. То есть в этом ящике вместо шаров лежали эти самые письма!
Но дневники Джона Брауна никогда не будут найдены, потому что, возможно, он даже их и не вёл!..
В полях, под снегом и дождём,
Мой милый друг,
Мой бедный друг,
Тебя укрыл бы я плащом
От зимних вьюг,
От зимних вьюг.
А если мука суждена
Тебе судьбой,
Тебе судьбой,
Готов я скорбь твою до дна
Делить с тобой,
Делить с тобой.
Пускай сойду я в мрачный дол,
Где ночь кругом,
Где ночь кругом, -
Во тьме я солнце бы нашёл
С тобой вдвоём,
С тобой вдвоём.
И если б дали мне в удел
Весь шар земной,
Весь шар земной,
С каким бы счастьем я владел
Тобой одной,
Тобой одной...
ЕЁ ЛИТЕРАТУРА, ЕЁ ИСКУССТВО, ЕЁ НАУКА
Сомкнутыми рядами её писатели выступают в борьбу за честь и достоинство всевозможных униженных и оскорблённых. Некрасивые девушки могут быть очень привлекательными и милыми, благодаря своему уму, многажды повторяет Шарлотта Бронте. Бедняки могут быть очень привлекательными и милыми благодаря своей добродетельности, утверждает на сотнях страниц Чарльз Диккенс.
Два молодых русских гения, в будущем весьма признанных, несомненно заболевают своеобразной формой англомании. Оба страстно желают писать, как Диккенс и Шарлотта Бронте (в крайнем случае, как Анна Бронте!). Лев Николаевич совершенно публично объявляет главную героиню великого романа «Война и мир» ужасно «некрасивой, худой». Но мало этого, ещё и с «большим ртом»! Фёдор Михайлович, сын небогатого врача-помещика, убитого собственными крепостными за насилие над крестьянской девицей, полюбил городских бедняков запоздалой и очень нервной любовью. Снедаемый этой любовью, он переписывает в тетрадку роман Диккенса «Лавка древностей», немножечко переправляет и даёт новое, очень удачное название — «Униженные и оскорблённые»!..
Пройдя суровую школу английского реалистического романа, Толстой и Достоевский действительно становятся великими писателями; и вот уже и Европа учится у них, усваивая... Впрочем, сейчас мы говорим всё же об Англии, поэтому о европейском учении у Достоевского и Толстого поговорим как-нибудь в другой раз!.. Между тем, если усвоение стиля английских реалистов — Диккенса, Томаса Гарди[95], Шарлотты Бронте, Элизабет Гаскел — не представляет особенных трудностей для их последователей в Индии и России, то всё же стоит вспомнить, что викторианская эпоха предоставила нам и образчики такой литературы, какую и по сей день не так-то просто истолковать! Это, конечно же в первую голову, «Грозовой перевал» Эмилии Бронте, самой одарённой и загадочной из сестринского триумвирата. А в 1886 году увидит свет философская повесть Роберта Луиса Стивенсона[96] «Странная история доктора Джекиля и мистера Хайда», в которой мучительная тема двойничества и оборотничества воплотится на этом чрезвычайно выпуклом, живом фоне Города...
Огромный город, истинный мегаполис, завораживает поздних викторианцев. Здесь, в лабиринте улиц, площадей, социальных контрастов, так сладко изобрести нечто необычайно фантастическое, и чтобы тупоумная толпа никогда не поняла тебя, а напротив, нагло и жестоко забросала бы камнями, вывороченными из мостовой... Герберт Уэллс[97] настоящим Невидимкой врывается в свою обожаемую и ненавидимую столицу, насылая на неё марсианский ужас:
«Лондон глядел на меня как привидение. Окна в пустых домах походили на глазные впадины черепа. Мне чудились тысячи бесшумно подкрадывающихся врагов. Меня охватил ужас, я испугался своей дерзости. Улица впереди стала чёрной, как будто её вымазали дёгтем, и я различил какую-то судорожно искривлённую тень поперёк дороги. Я не мог заставить себя идти дальше. Свернув на Сент-Джонс-Вуд-роуд, я побежал к Килберну, спасаясь от этого невыносимого молчания. Я спрятался от ночи и тишины в извозчичьей будке на Харроуроуд. Я просидел там почти всю ночь...»
Но Уэллс всё же остаётся викторианцем. Он не вполне уверен в необходимости даже существования жизни на земле. Он даже сомневается в незыблемости викторианских ценностей — крепкой семьи, строгой нравственности… И всё-таки... Он не может не признать эти ценности вечными, хотя бы потому, что за ними стоит возможность деятельной любви и помощи тысячам и тысячам обычных людей, жаждущих удовлетворения своих самых обычных, простых потребностей. Настоящее и будущее — за викторианской, строгой, деятельной, доброй моралью. Эта мораль, а не кремлёвское мечтательство, победит во Второй мировой войне, в этой ставшей явью «Войне миров»...
Голос викторианца:
«Так странно стоять на Примроз-хилле — я был там за день перед тем, как написал эту последнюю главу, — видеть на горизонте сквозь серо-голубую пелену дыма и тумана смутные очертания огромного города, расплывающиеся в мглистом небе, видеть публику, разгуливающую по склону среди цветочных клумб; толпу зевак вокруг неподвижной машины марсиан, так и оставшейся здесь; слышать возню играющих детей и вспоминать то время, когда я видел всё это разрушенным, пустынным в лучах рассвета великого последнего дня...
