Степан Суздальцев - Угрюмое гостеприимство Петербурга
— Вы можете идти, Балашов.
Отпустив Балашова, император вздохнул.
Он симпатизировал молодому подполковнику. Прекрасный молодой человек, воспитанный и приятный, ревностно несущий службу и преданный своему отечеству, к тому же сын Александра Дмитриевича. Николай многим был обязан покойному Балашову, и никогда об этом не забывал. Он с удовольствием отплатил бы отцу, выполнив просьбу сына, однако тот просил о невозможном.
Не кто иной, как Андрей Петрович Суздальский, тому двенадцать лет назад высказывался за казнь организаторов декабрьского восстания. Всех врагов власти, мятежников, надлежит жестоко наказывать. Во главе державы стоит царь. И никому не позволено дерзить ему, перечить. Все должны знать, что никому не дозволено ставить себя выше государя. Андрей Петрович счел себя слишком могущественным, чтобы считаться с императором. И он должен ответить за это. Он стар? Он ничего не боится? Не беда! И у него есть уязвимое место. И это место — его единственный сын.
«Но что же я делаю? — одернул себя император. — Я подвергаю опасности ни в чем не повинного юношу. С другой стороны, кто-то ведь должен отправиться в Турцию советником посла: Петр Андреевич или кто-то другой. Молодой Суздальский вполне достоин этого назначения. Почему я должен подвергать опасности других? Если я отправлю Суздальского, все решат, будто я таким образом наказал Андрея Петровича. Эти министры и генералы уже совсем обнаглели. При Александре, при отце, при бабушке они привыкли получать за службу вотчины и великие капиталы. Так быть не должно. Не ради наживы они должны служить, но ради отечества, ради царя. А если кто-то из них решит показать мне зубы — что ж, у них будет прекрасный пример старого князя Суздальского. Это неуважение к государю необходимо пресечь на корню, пусть это даже жестоко».
Из Михайловского дворца Роман поскакал по набережной Мойки в сторону Вознесенского проспекта и Конногвардейского бульвара. Проезжая мимо дома Ланевских, Роман натянул поводья.
«А что, если сейчас нанести им визит? — подумал он. — Увидеть Марию… Но что я скажу ей? Поведаю ей о своих чувствах? Сделаю ей предложение руки и сердца? Это же невозможно. Она любит Петра Андреевича, и мне об этом известно. Ей будет больно узнать о том, что она любима мной, но не может ответить взаимностью. Так к чему мне причинять ей лишние страдания?»
Роман пришпорил коня и двинулся в сторону дома Суздальских.
Он не мог видеть, что из окна гостиной за ним наблюдает княжна Мария.
— Кого ты высматриваешь там, Машенька? — спросила княгиня Марья Алексеевна, которая сидела в кресле.
Кроме них, в гостиной никого не было: Михаил Васильевич был в клубе, а Анна Юрьевна успокаивала Софью, которая рыдала, получив письмо о возвращении Дмитрия на Кавказ.
— Перед нашим домом остановился Роман Александрович Балашов, — ровным тоном ответила княжна.
— И что же здесь удивительного?
— Только то, что он простоял перед домом с минуту, а потом поехал дальше.
Марья Алексеевна улыбнулась.
— Мне кажется, он влюблен в меня, — робко произнесла Мария.
Княгиня удивленно вскинула левую бровь. Не то казалось ей странно, что Балашов влюбился в такую очаровательную девушку, как Мария, но то, что Мария сама говорила об этом. И притом говорила спокойно, без робости и кокетства.
— Вполне возможно, — согласилась Марья Алексеевна.
Мария подробно рассказала бабушке о недавнем визите Романа и своих наблюдениях.
— Я думаю, Петр Андреевич потому и отказался от помолвки, что не мог сделать несчастным Романа, ведь всякому известно, что они лучшие друзья, — заключила княжна и робко добавила: — Быть может, он все же любит меня.
— Боюсь, что это не так, дитя мое, — нежно произнесла княгиня.
— Зачем вы так говорите, бабушка? — печально спросила Мария.
«Ну почему мне, всегда мне приходится рассказывать молодым самые неприятные новости?» — сокрушенно подумала Марья Алексеевна, однако вслух произнесла:
— Потому что он любит другую.
— Другую?
— Да, милая, другую.
— Но откуда вам об этом известно?
— Не спрашивай меня, откуда я это знаю. Просто прими, что вам не быть с князем Суздальским вместе.
Если бы Марья Алексеевна сказала подобное Софье или Анастасии, обе княжны немедленно выбежали бы из гостиной, заперлись бы у себя в спальне, где прорыдали бы всю ночь. Но только не Мария. Она приняла безразличный вид и плавно опустилась на софу.
Княгиня не могла не восхититься стойкостью и выдержкой своей внучатой племянницы. Ей хотелось сказать что-нибудь в утешение, однако Мария не позволила: она завела разговор на какую-то постороннюю тему, словно и думать забыла о Петре Андреевиче. С горечью Марья Алексеевна подумала, что на долю ее дорогой и любимой Машеньки, возможно, выпало не меньше потрясений, чем на долю Софьи или Анастасии, однако, в отличие от них, она не стремилась выставить свои чувства напоказ, поделиться ими с другими, но переживала в себе все невзгоды, которые с ней приключались.
Увы, когда Роман приехал, Петра Андреевича дома уже не было. Расстроенный, он отправился к себе. На пороге дворецкий известил его, что от Суздальских приходил курьер с письмом.
Роман насторожился. Что за письмо? Что Петр Андреевич мог сделать? Он быстрым движением взломал печать и пробежал глазами текст, который его друг набросал перед отъездом. Едва закончив чтение, он выбежал на крыльцо и потребовал седлать коня.
На следующий день Александр Юрьевич Демидов с дочерью выехал в своей карете в сторону Москвы. Как и Суздальский, Александр Юрьевич попал в опалу. Стоило ему объявить об отмене дуэли со старым князем, как с ним перестали здороваться все на свете, его перестали узнавать на улицах, и в клубах никто не спешил первым подойти и поприветствовать его. Общество, вежливо улыбаясь, стало обходить Александра Юрьевича стороной. Он стал отверженным и посторонним в уютном и теплом мире, в котором прожил всю свою жизнь.
Никто не пожалел Александра Юрьевича, никто не протянул ему руки. Только два человека по-прежнему улыбались князю: княгиня Марья Алексеевна да Владимир Дмитриевич Воронцов. Все остальные предпочли забыть о былой дружбе с князем Демидовым. Даже дорогой шурин Михаил Ланевский и тот запамятовал осведомиться о душевном самочувствии Анастасии (когда они виделись намедни в клубе, Ланевский сдержанно пожал зятю руку и, сославшись на срочные дела, ретировался).
Санкт-Петербург, холодный и мрачный, величественный и неприступный, который был теплым уютным домом, теперь превратился в неприступную крепость, полную безжалостных упырей, алчущих княжеской крови. Никто из них не способен был на жалость, сострадание, понимание — эти люди, мрачные и бесстрастные, справедливые и жестокие, не прощали чужих ошибок и жестоко карали тех, кто их совершал.
Александр Юрьевич ехал в Москву — на юг, туда, где живут люди другого склада: они не такие напыщенные и не такие чопорные. Они спокойные и неторопливые. В них нет столичного стремления успеть возвыситься над остальными и растоптать окружающих. Быть может, они и кажутся провинциальными, но, коль уж так, у этой провинциальности есть определенный шарм. Голицыны, Долгорукие, Ростопчины были людьми другого склада. Как и столичные жители, они были прекрасно образованны, но не стремились щеголять своим образованием. В московских салонах не так часто слышна была французская речь, оттого что никто не находил разумным изъясняться на чужом языке, когда все разумеют русский. Москвичи были воспитаны как петербуржцы, однако в их привычках и жестах было меньше чопорности и манерности. Москва в те времена была тихим городом, едва воскресшим после пожара, но величественным и гордым, однако спокойным и гостеприимным, куда более дружелюбным, чем Петербург.
Именно туда, в этот город, словно в Чистилище, устремлялись те, кто терпел крах в столичных салонах, кто навлекал на себя неудовольствие взыскательного света или просто становился посмешищем на глазах беспощадного общества. В Петербурге могли спокойно существовать лишь самые скованные, самые жесткие, самые безжалостные представители общества — иными словами, Высший Свет.
Глава 25
Сталь и кровь
В холодном взмахе блещет острие.
Довольно слов без смысла и без цели.
Вы, сударь, вижу, ищете дуэли
И вы, клянусь, получите ее!
Л. ВоробьеваКак и мужественный защитник Трои, конь Агенор был силен и вынослив. Уже к вечеру Петр Андреевич настиг черную карету герцога Глостера. Молодой князь знал, что напасть на Редсвордов здесь, на русской земле, означает навлечь на себя великие беды. Однако кровь в жилах Петра Андреевича вскипела настолько сильно, что он не смог удержать в себе гнев, который бурлил в нем.
