Антон Хижняк - Даниил Галицкий
— Ступайте за мной, — сказал старик.
Теодосий и Светозара полезли за ним.
— Поднимай эту откидную дверь! — приказал дед.
Теодосий ухватился за огромное кольцо, но оно не поддавалось. Из-под земли глухо доносились голоса.
— Тут! — сказал дед. — Поднимай крышку, Теодосий!
Теодосий уперся обеими ногами и рванул кольцо. Дверь со скрипом поднялась вверх. Голоса в яме умолкли.
— Дми-три-ий! — надрывно закричала Светозара.
— Я… — послышался стон.
— Твердохлеб! — гаркнул Теодосий.
— Тут я. Скорее подавай лестницу!
3Столько забот у Микулы! Всех новгородцев надо где-то разместить. А их много! Микула уцепился за рукав Мирослава.
— Нет, ты от меня так не уйдешь. Помоги…
— Да я и не собирался бежать, — шутит Мирослав. — Всех укроем под крышей, никто на морозе не будет.
Пеших расположили в Подгородье, но для всех не хватило домов, — тогда тиуны повели оставшихся в соседние оселища. Конные дружинники разместились в крепости, на Судиславовом подворье да во дворах бояр, убежавших с Бенедиктом.
…В сотне, которая ходила с Дмитрием в Новгород, было много волынцев. Теперь, когда венгерских баронов уже выгнали, можно и домой отпроситься. Мирослав никого не задерживал, условился с Даниилом, чтобы всей сотне дать отдых.
Иванко твердо решил — завтра днем тронется во Владимир.
Как только его отпустили, он вскочил на коня и поскакал к родителям. Повидаться с ними и завтра лететь к Роксане! Теперь можно было беспрепятственно ехать, не то что при проклятом Бенедикте, когда приходилось на родной земле от своих же прятаться… Иванко, лихо заломив шапку, подбоченясь сидит в седле, сдерживает коня, чтобы шел медленно: хочется так въехать, чтобы мать и отец обрадовались. Здесь было тише, чем в крепости, — До их улицы еще не дошла очередь принимать новгородцев на постой. Но и тут суетилось много людей. Иванку сразу заметили. Первыми его увидели ребятишки.
— Новгородец! Новгородец! — восторженно кричали они, забегали вперед и здоровались: — Здравствуйте! Здравствуйте!
Новгородцем Иванку они называли потому, что он был в высокой новгородской шапке. Иванко только улыбнулся. Детвора бежала за ним, подпрыгивая, выкрикивая. На шум люди выходили за ворота. Уже недалеко и до родительского дома. Кто-то стоит во дворе. Иванко узнал мать. Она наклонилась над кучей хвороста, «Видно, для печи берет», — подумал Иванко и въехал в калитку.
— Ой, кто это? — испуганно вымолвила мать.
Она и впрямь не узнала сына — он надвинул шапку на лоб, закрыл глаза.
— Как же ты, Татьяна, Иванку нашего не узнала! — неожиданно появился отец с топором в руках.
Мать уронила хворост, зарыдала.
— Ой, сынок, сынок! — И бросилась к нему.
Иванко спрыгнул с коня и, обняв, поднял на руки свою маленькую, щупленькую мать.
— Вернулся! Вернулся! — только и могла промолвить она, целуя сына в лоб, в глаза, в щеки.
— Чего же мы стали на улице? Идемте в дом. Ты, Татьяна, вовсе голову потеряла.
— Потеряла. Радость-то какая большая! А ты чего смеешься? Идемте в дом.
— Идем! — степенно сказал Смеливец. — Только куда же твоего коня? Конюшни у нас, ковачей, нет. Может, в дом завести?
Теперь уже возмутилась Татьяна:
— Вот ты уж, верно, голову потерял. Коня в дом!
— А куда же его?
— Людей попросим приютить.
Она оглянулась. В их дворе было много детворы. Вон Людомиров сын Петро. И она позвала его.
— Петруня! Петруня! Поставь в вашу конюшню коня, — попросила его Татьяна, — а я тебе гостинец дам.
— Поставлю! — радостно откликнулся Петро. Ему шел пятнадцатый год, он был самым старшим среди братьев и сестер.
Петро повел коня. Иванко крикнул ему вслед:
— Поить сразу нельзя, он горячий.
— Пойдем, сыночек, в хату, — потянула его за собой Татьяна.
Давно не был Иванко дома, но в хате ничего не изменилось.
Татьяна не знала, за что взяться. Глянула в печь, где весело потрескивал хворост, и обернулась, будто хотела что-то взять.
— Садись, сынок. Дай погляжу, каков ты есть, — И заплакала. — А я тебя выглядывала, выглядывала. Устал? Дома побудешь, отдохнешь?
— Побудет, — успокаивающе сказал отец. — После такой дороги!
Иванко смутился: и родителей не хотелось тревожить, и к Роксане во Владимир сердце рвалось.
— Побуду! Сегодня побуду, а завтра уеду.
— Куда? — встрепенулась мать. — Только что приехал. И снова?
— Нет, мамо, туда уже не поеду… Я к Роксане и к Ростиславу. Вырос, верно, без меня.
Татьяна на радостях и забыла, что сын уже оторвался от дома, что уже о своей семье думает.
— Увидишь их, Иванко, но и с нами побудь хоть денечек.
Что мог сказать Иванко матери? День? Как вытерпеть, чтобы еще днем позже увидеть Роксану и сына?
Заметив беспокойство сына, Татьяна взглядом попросила поддержки у Смеливца. Но Смеливец только покачал головой: подожди, мол. Поудобнее усевшись на скамье, он начал расспрашивать Иванку о Новгороде. А Татьяна села рядом с сыном, взяла его за руку, глаз с него не спускала.
Как быстро и незаметно вырастают дети! Кажется, еще совсем недавно бегал Иванко маленьким мальчиком, а уже как вырос! Всегда мать тревожится, всегда волнуется: и с малым ребенком хлопоты, а поднимется на ноги, станет взрослый — еще больше горестей! Никогда не бывает спокойным материнское сердце.
Слушая рассказ Иванки о новгородском вече, Смеливец заговорил о Галиче:
— Чужих бояр мы прогнали, дышать легче стало, может, теперь и свои не такими злыми будут.
— Молчи! Доколь ты их бранить будешь? — Татьяна дернула мужа за плечо. — И так горя много. Сболтнешь что-нибудь на людях, дойдет до бояр — голову снимут. Иванко! Почто ты ему про вече рассказал?
Иванко громко рассмеялся и обнял мать.
— Чего это вы, мамо, так на отца! Я еще и про Мирошкинича поведаю.
— Про кого? — испуганно спросила Татьяна.
— Был в Новгороде такой лютый боярин, вроде нашего Судислава. Да не побоялись его новгородцы. С такими надобно как с волками разговаривать — рогатиной. Ох, мамо, мне рассказывали: как новгородцы встанут заедино — дрожат перед ними бояре, боятся.
— Что ты, Иванко! — испуганно промолвила Татьяна.
— А что, мамо?
— Ты такой же, как и прежде, горячий. Я думала — станешь старше, поумнеешь. Нельзя так, Иванко!
— А я и поумнел, мамо, свет повидал, узнал, как люди живут. Ужель так и надлежит нам спину перед боярами гнуть, разве мы не люди?
Смеливец улыбался в усы, тайком от Татьяны подмигивал Иванке, подбадривал сына взглядом.
— Иванко! Ой, что ты! Сынок у тебя есть, про него не забывай. Не лезь на бояр — злые они люди, боюсь я, сиротой будет внучек мой… Внучек мой дорогой, я же тебя еще и не видела.
— Теперь увидишь, Татьяна. Поедем ко внуку, теперь дорога не закрыта, — прервал ее Смеливец.
— Поедешь! Князь какой! — накинулась на него Татьяна. — Задумал да и поехал!
— А я их, мамо, сюда привезу, Роксану и Ростислава, — встал на защиту отца Иванко.
— Береги себя, Иванко, для сынка своего… Вон Людомир оставил детей сиротами… — всхлипнула она. — Не связывайся с боярами…
Иванко еще нежнее обнял мать, прижал к себе и положил голову ей на плечо. Татьяна улыбнулась.
— Маленьким был — вот так же у меня на плече прятался. Отдохни, Иванко. Роксанины родители придут…
— Я поеду к ним сегодня.
— Они сами придут, я Ольге передавала.
— Что ты передавала? Про Иванку? — вмешался Смеливец. — Да откуда же ты знала, что он придет домой?
— Не знала я, что с новгородцами он. А слухи про новгородцев шли, да и видели мы, как Бенедикт удирал. А я думала: новгородцы придут — может, и про Иванку что скажут. Ольга скоро прибежит… Ох, что же это я? Обрадовалась, что тебя, сынок, увидела, и есть не даю.
Татьяна заспешила к печи, достала горшок варева, миску с коржами.
— Садись, Иванко, к столу! Хороша мать, кормит баснями! Стара стала, забываю… А ведь и ужинать пора.
— С дороги и умыться надо, — добавил Смеливец. — Такой уж обычай — за стол садись с чистыми руками. Становись, сынок, полью тебе на руки.
— Что? — возразил Иванко. — Поливать на руки? Нет, где это видано, чтобы старшие молодым услуживали!
— Становись! Становись! — приказывал отец. — Ты заслужил, воин наш.
Иванко наклонился над большой глиняной миской. Не успел он умыться, как в дом вошли Твердохлеб, Ольга и Лелюк.
— Услыхали мы, что ты приехал, — с порога промолвила Ольга и бросилась к зятю, — и прибежали. — Она пристально глянула на него. — Такой, как и был. Только борода стала больше. — И со слезами упала ему на грудь.
— Что вы, что вы, мамо! — растерянно говорил смутившийся Иванко.
— От радости! Ой, Роксанушка моя, когда же я тебя увижу? — И, обернувшись к Твердохлебу, решительно сказала: — Поедем к ней.
