Григол Абашидзе - Лашарела
Навстречу им с торжественными песнопениями выступил хор женщин в белых одеяниях.
Царь на мгновение обмер. Ему показалось, что он уже слышал когда-то это пение, видел этих монахинь.
– Что тебе здесь угодно? – подошла к нему игуменья, грозно вознеся в руке крест.
Царь натянул удила, останавливая коня.
– Прочь с дороги, старая! – крикнул он и, даже не взглянув на настоятельницу, тронул коня.
Слово «старая» ожгло Иринэ. Она с силой схватила царского коня за узду.
Значит, тщетны были все старания: ни белила, ни румяна не смогли стереть следов долгого поста и ночных бдений. Она показалась царю старой и некрасивой, он оттолкнул ее и стремится к своей новой возлюбленной! Горькая обида перехватила ей горло.
– Изыди из божьего дома, нечестивый! Не навлекай на себя гнева владыки всего сущего! – крикнула она.
– Дорогу, говорят тебе! – гневно бросил царь и хотел двинуться дальше.
В это время подбежал Эгарслан. Он уже обежал весь монастырь, заглянул во все кельи и нашел Лилэ. С трудом узнал он ее, облаченную в грубую власяницу, в туго повязанном черном платке.
Лилэ отказалась выйти из кельи. Она отдала бы весь остаток жизни своей за то, чтобы хоть раз еще взглянуть на своего обожаемого Лашу, но, остриженная, обезображенная, она поклялась перед иконой в присутствии Эгарслана, что повесится, если только царь войдет в ее келью.
– Царица здесь, государь! Она в своей келье! – доложил Эгарслан, не теряя еще надежды помочь царю.
Лаша не сумел вырвать узду из рук настоятельницы, поэтому он спрыгнул с коня и бросился бежать к монастырским кельям. Но у самых дверей перед ним снова выросла фигура успевшей забежать вперед игуменьи.
– Ты явился как-то сюда, чтобы забрать благочестивую деву, и она послужила прихоти твоей, – злобно крикнула она в лицо царю; издали опять донеслось пение монахинь. – Но на этот раз ты не посмеешь осквернить этот чудотворный образ! – Она сорвала с себя золотой образок и поднесла его к глазам Лаши. – Не испытывай бога! Не навлекай на себя гнев всемогущего!
Лаша замер. Он узнал образок Давида Строителя. Кровь отлила от лица его. Он пристально всмотрелся в освещенное факелами лицо настоятельницы.
Всмотрелся и узнал.
Хор монахинь звенел в предутренней тишине торжественно и согласно. Морщины сошли с лица игуменьи, и перед мысленным взором Лаши явилось прекрасное лицо молодой монахини. Да, сначала она вот так же стояла в хоре, потом покорно лежала на его руках и, наконец, обесчещенная, покинула его шатер, награжденная этим образком.
Лаша медленно отступил.
– Ты опять пришел похищать Христовых дев, чтобы утолить похоть свою! – Иринэ наступала на царя, подняв в руке образок.
– Не похищать дев пришел я сюда. Царица заперта в монастыре вашем, я должен увезти ее отсюда… – нерешительно заговорил наконец Георгий.
Голос царя срывался. Бесследно исчез его гнев, он поник головой.
– По воле собственной и внушению господа в эту обитель пришла наложница царя, в миру именуемая Лилэ, а ныне постриженная в монахини. Изыди из жилища господнего, подстрекаемый сатаной грешник! Отступи перед всемогуществом господним! – неистово выкликала распаленная гневом, твердо уверенная в своей силе и правоте игуменья вдогонку Лаше, который тихо шел к воротам, придавленный тяжестью обвинений.
Он с трудом взобрался на коня и, опустив поводья, выехал из монастырских ворот.
Иринэ сурово глядела ему вслед, пока он не скрылся из глаз. И когда она отвернулась, тяжкий вздох вырвался из ее груди, крупные слезы потекли по лицу, стирая следы ярости и исступления. Самообладание покинуло ее, она глухо зарыдала и опустилась на колени. Никто не знал, что оплакивала игуменья – разбитое счастье Лаши и Лилэ или свою заживо схороненную молодость.
Прильнув к дверям своей кельи, Лилэ слушала разговор игуменьи с царем. Сердце сильно колотилось в груди, лицо горело, она не все могла разобрать, но и услышанного было достаточно для несчастной женщины.
Каким беспомощным и жалким оказался Лаша, ее Лашарела, перед жестокой настоятельницей! Ей стало жаль своего любимого, надломленного горем: она так необдуманно ввергла его в пучину скорби. Силы покидали ее, и она была готова, если бы спор царя и Иринэ продлился еще немного, откинуть задвижку и броситься в объятия своего возлюбленного, так безгранично преданного ей.
Голос Лаши все больше слабел, а голос игуменьи звенел и накалялся. И наконец все замерло, Лаша покинул монастырь.
Еще более горькое одиночество охватило Лилэ. Приезд Лаши поколебал ее веру в то, что она поступила правильно. С новой силой вспыхнула в ней жажда жизни, опрометчиво отвергнутой ею. Всю ночь и весь следующий день она проплакала.
Под вечер следующего дня Лилэ услыхала ржание царского коня. Сердце птицей затрепетало у ней в груди. Голос Лаши долетел до слуха вновь постриженной монахини.
– Лилэ!.. Лилэ!.. – глухо донесся до нее полустон-полукрик.
Распростертая на сыром каменном полу, Лилэ рыдала и целовала обращенную к реке монастырскую стену.
Перед непреклонным решением Лилэ и неприступными монастырскими стенами царь почувствовал себя бессильным. Он потерял всякую надежду, жизнь его оказалась лишенной смысла и цели. Забросив все дела, он искал забвения в вине, топил в нем свое горе. Друзья не могли помочь ему и только сокрушались, жалея его.
Однако неугомонный, вечно деятельный Эгарслан хотел помочь царю и еще раз доказать свою безграничную преданность ему.
Он решил во что бы то ни стало выманить Лилэ из монастыря и доставить ее к царю.
Эгарслан не отступал от стен монастыря, пока ему не удалось подкупить одну из монахинь. Дважды передавала она Лилэ письма Лаши.
Полный безысходного горя, царь умолял свою возлюбленную вернуться к нему, говорил, что она несправедливо с ним поступила, покинув его.
Лилэ обливала эти письма слезами, прижимала их к груди, покрывала поцелуями, но не отвечала на них и гнала от себя мысль о возвращении.
И все же с каждым днем все труднее становилось ей бороться с собственным сердцем. Ночи напролет она плакала. Стоило ей задремать, как царевич или Лаша являлись ей во сне, и ей было страшно пробуждаться после блаженных видений. Молитвы и посты не утешали ее, а лишь усиливали ее страдания.
Игуменья зорко следила за Лилэ. Она не только не смягчала для нее суровых монастырских правил, а напротив, налагала на ее слабые плечи все более тяжелое бремя. Нескончаемые посты и молитвы, тоска и бессонные ночи изнуряли Лилэ, она таяла на глазах.
Наконец Лилэ почувствовала, что силы ее истощились, что твердость духа покинула ее. Ей стало невмоготу противиться мольбам любимого, и достаточно было лишь толчка, чтобы она вновь потянулась к радостям земной жизни.
Прошел месяц. Царь почти потерял надежду, не верил больше обещаниям верного слуги, и Эгарслан решил прибегнуть к крайним мерам. Без ведома царя он прекратил посылку его писем к Лилэ и, узнав, какое смятение это вызвало в ее душе, сообщил тайком через подкупленную монахиню, что царь не выдержал разлуки с нею, заболел и слег.
Это известие повергло Лилэ в отчаяние. Она решила, что ей не хватило твердости и веры, что она мало молилась за сына и Лашу.
Она стала еще горячей молиться, наложила на себя еще более строгий пост, бледнела и худела с каждым днем.
Спустя несколько дней приставленная Эгарсланом монахиня со скорбным видом и слезами на глазах сообщила ей:
– Я пожалела тебя и не сказала сразу – заболел не царь, а маленький царевич. Жизнь его в опасности.
Теперь никакие поклоны и молитвы не могли успокоить Лилэ, она теряла рассудок. Если бы была какая-нибудь возможность, она сбежала бы из монастыря, не раздумывая.
Лилэ стала спрашивать совета у монашки, как бы уйти из монастыря хоть на одну ночь, проведать больного сына.
Старуха тут же принесла Лилэ одежду и предложила выбраться из монастыря переодетой. На деньги Эгарслана она подкупила привратников.
В тоске по Лилэ царь дни и ночи бродил в ущелье Арагви, расспрашивая паломников о монастырских делах.
Дело шло к вечеру. Ушедший в свои грустные мысли Георгий медленно возвращался верхом в город. Он и не заметил, как чуть было не наехал на ватагу кутил, рассевшихся на самом берегу Арагви.
Среди них был Кундза – Колода, главарь воровской шайки. Еще издали узнав царя, он бросился на землю прямо перед его конем и униженно стал просить Георгия разделить с ними хлеб-соль.
Чтобы рассеять тоску, царь не прочь был выпить. Не долго заставив себя упрашивать, он спешился и подсел к пирующим. Хорошо одетые грабители показались ему обычными путниками.
Царю поднесли большую чашу, за ней следующую, он жадно пил и вскоре захмелел.
Окружившие его головорезы обнимали его, целовали, клялись в вечной преданности и дружбе и подносили все новые чаши.
