Джеймс Баллард - Империя солнца
Потом он заметил, что в траве, совсем рядом с ним, стоит японский солдат. На берегу осталось лежать около сотни заключенных, остальные уже успели взобраться наверх и выстроились в колонну, вслед за штабной машиной. Вокруг Джима лежало еще несколько человек. Миссис Филипс по-прежнему мертвой хваткой вцепилась в ручки своего саквояжа; с другой стороны тихонько всхлипывала женщина из блока D, а муж держал ее за плечи.
У японского солдата к щетине вокруг рта прилипли несколько рисинок Он молча глядел на Джима и прикидывал про себя, сможет ли Джим идти, а рисинки тем временем шевелились, как вши. Такое выражение на лице японского солдата Джим уже видел раньше, в шанхайском фильтрационном центре, но в первый раз в жизни ему было все равно. Он останется здесь, у неспешно бегущей воды, и поможет миссис Филипс искать Бога.
— Вставай, Джим! Тебя все ждут!
Вниз по насыпи неверным шагом брела изнуренная мужская фигура. Мистер Макстед поклонился и улыбнулся японскому солдату так, как будто встретил старого знакомого. Он упал в траву рядом с Джимом и потянул мальчика за плечо.
— Ты молодец, Джим. Нам пора идти в Наньдао.
— Они все равно увезут нас вглубь страны, мистер Макстед. Я с таким же успехом могу остаться и здесь, с миссис Филипс.
— Мне кажется, миссис Филипс просто нужно чуть-чуть передохнуть. Там, в Наньдао, нас ждет наш паек, Джим. И ты должен показать нам дорогу.
Подтянув шорты, мистер Макстед еще раз поклонился японскому солдату и помог Джиму встать на ноги.
Колонна, шаркая ногами, тронулась с места, вслед за штабной машиной. Джим оглянулся на откос, на котором осталась сотня — или около того — заключенных. Солдат облизывал рисинки с верхней губы, миссис Филипс лежала у его ног в желтеющей жухлой траве, над женщиной из блока D на коленях стоял ее муж. Другие солдаты бродили по откосу, перешагивая через лежащих людей: винтовки они закинули за спину. Может быть, они остались, чтобы чуть погодя помочь миссис Филипс и прочим добраться до Наньдао?
Это вряд ли. Джим вычеркнул из головы миссис Филипс, перехватил поудобнее свой деревянный ящичек и стал глядеть перед собой на дорогу, стараясь попасть ногой точно в след бредущего впереди человека. Мистер Макстед снова отстал. Короткий отдых на берегу канала утомил всех пуще прежнего. В полумиле от моста, возле сгоревшего грузовика, дорога на Наньдао поворачивала под прямым углом к каналу и шла дальше по гребню насыпи между двумя рисовыми полями. Процессия остановилась. Заключенные, покачиваясь, стояли на солнцепеке, а японцы молча смотрели на них, не делая никаких попыток поторопить или перенаправить шествие. Потом подошвы деревянных башмаков зашаркали о дорогу, и колонна двинулась дальше.
Джим оглянулся на выгоревший скелет грузовика — и поразился множеству чемоданов, оставшихся лежать на пустой дороге. Выбившись из сил, заключенные попросту роняли вещи, без единого слова, и шли дальше. На залитой солнцем дороге остались лежать чемоданы и корзинки, теннисные ракетки, молоточки для крикета и узлы маскарадных костюмов: как будто вдруг исчезла проезжая партия отпускников, растворившись в синем небе.
Джим покрепче перехватил коробку и ускорил шаг. У него столько лет не было ни единой вещи за душой, и теперь он не собирался расставаться с нажитой собственностью. Он подумал о миссис Филипс и об их последнем разговоре у солнечного канала: место куда более приятное, чем лагерное кладбище, обычный фон их разговоров о проблемах жизни и смерти. Это был очень добрый поступок со стороны миссис Филипс — отдать ему свою последнюю картофелину; и тут он вспомнил о своих сумеречных — в полубреду — мыслях о том, что он уже умер. Нет, он не умер. Джим с трудом переставлял ноги, тяжело опуская подошвы туфель в пыль, и поражался собственной слабости. Смерти, старухе с перламутрово-бледной кожей, почти что удалось сманить его с дороги одной-единственной сладкой картофелиной.
30. Олимпийский стадион
Всю вторую половину дня они шли на север по долине реки Хуанпу, сквозь лабиринт ручьев и ирригационных каналов, прорытых между рисовыми полями. Аэродром Лунхуа остался позади, а многоэтажки Французской Концессии, похожие на огромные рекламные щиты, маячили в ярком августовском солнце все ближе и ближе. В нескольких сотнях ярдах справа от них текла коричневая Хуанпу, над поверхностью которой там и здесь торчали на отмелях остовы потопленных патрульных катеров и моторных джонок.
Чем ближе колонна подходила к Наньдао, тем более явственными становились следы американских бомбардировок. На рисовых делянках красовались воронки, похожие на круглые садовые бассейны, и в них плавали туши водяных буйволов. Они прошли мимо остатков расстрелянной «Мустангами» и «Молниями» транспортной колонны. В тени деревьев стояла шеренга грузовиков и штабных машин, как будто нарочно выставленных в ряд мастерской по демонтажу автомобильной техники — под открытым небом. На моторах, вместо капотов и крыльев, сорванных мощным огнем скорострельных авиационных пушек, громоздились колеса, дверцы и коленвалы.
Стоило кому-то из заключенных остановиться возле разбитой машины, чтобы чуть-чуть передохнуть, — и с заляпанных кровью лобовых стекол тут же поднимались тучи мух. В нескольких шагах от Джима из строя вышел мистер Макстед и присел на подножку грузовика. Джим, не выпуская из рук коробки, повернул назад.
— Нам осталось всего ничего, мистер Макстед. Я уже чувствую, как пахнет портом.
— Не беспокойся, Джим. Я присматриваю и за тобой, и за собой.
— Наши пайки…
Мистер Макстед протянул руку и взял Джима за запястье. Его тело, изношенное малярией и голодом, было едва отличимо от скелета машины, на которой он сидел. Мимо прошли три грузовика, давя колесами сплошь усыпавшие дорогу осколки стекол. Пациенты лагерной больнички лежали друг на друге вповалку, как свернутые в рулон ковры. В последнем грузовике, спиной к водительской кабине, стоял доктор Рэнсом, почти по колено в неподвижных людских телах. Завидев Джима, он ухватился за борт грузовика.
— Макстед!… Давай, Джим, давай! Брось ты этот ящик!
— Война кончилась, доктор Рэнсом!
Джим стоял и смотрел на три десятка японских солдат, которые замыкали процессию. Они неторопливо вышагивали по дороге, забросив винтовки за спины, и очень напомнили Джиму друзей отца и как они возвращаются под вечер с состязаний по стрельбе, в Хуньджяо, еще до войны. Грузовики подняли облако белой пыли, и доктор Рэнсом исчез. Мимо Джима, глядя в землю, прошли первые несколько солдат: сплошь большие сильные мужчины. На них пахнуло мочой, и ноздри у них едва заметно задрожали. Дорога сильно пылила; ремни и гимнастерки солдат припорошил тонкий слой белой пыли, напомнив Джиму о взлетной полосе на аэродроме Лунхуа.
— Ладно, Джим… — Мистер Макстед встал, и Джим почувствовал, как от его шортов резко пахнуло экскрементами. — Давай хоть поглядим на твой Наньдао.
Прихрамывая, опершись о плечо Джима, он потащился вперед, и под подошвами его деревянных башмаков захрустело битое стекло. О том, чтобы догнать грузовики, нечего было даже и думать, и они присоединились к плетущейся в хвосте колонны группе отстающих. Кое-кто из заключенных решил больше не мучиться. Такие вместе с детьми просто садились на подножки разбитых бомбами штабных машин: цыгане, готовые начать новую жизнь на этих грудах искореженного металла. Но Джим упорно глядел себе под ноги, на белую пыль, покрывшую его ноги и туфли, как слой талька, которым китайские похоронщики припудривают скелет, прежде чем перезахоронить. Он знал, что сейчас самое главное — двигаться вперед.
Ближе к вечеру слой пыли у Джима на руках и ногах стал отблескивать светом. Солнце клонилось к холмам Шанхайской возвышенности, и затопленные рисовые делянки стали похожи на жидкую шахматную доску с подсвеченными квадратиками, поле для игры в войну, на котором расставлены сбитые самолеты и сгоревшие танки. Освещенные закатным солнцем, заключенные этакой бригадой застывших под студийными юпитерами киношных статистов стояли на железнодорожной насыпи; ветка шла на склады в Наньдао. Лагуны и ручьи вокруг текли водой шафранового цвета — трубопроводы гигантской парфюмерной фабрики, забитые утопшими в ароматических маслах мулами и буйволами.
Грузовики, громыхая по шпалам, поехали дальше. Джим, с трудом удерживая равновесие на стальном рельсе, стал выглядывать сквозь сумерки очертания кирпичных складов у причала. Через реку к допотопному маяку вел бетонный мол. Группа японцев рассматривала в полевые бинокли стальной корпус сухогруза-угольщика, подбитого американскими бомбардировщиками и выброшенного на песчаную отмель в середине реки. Сожженная взрывами рубка была теперь такой же черной, как мачты и люки угольных трюмов.
