Палестинский роман - Уилсон Джонатан

— Что на этот раз вас заинтересовало? Дайте угадаю. Башня Отелло? [73]

Блумберг не ответил.

— Ладно, тогда, может, руины Святого Иллариона? [74] Что-то одно из двух.

— Не знаю, о чем вы говорите.

— Да ладно, неужели просто проветриться? Или это бегство? Господи ты боже мой, вы же несколько дней назад собирались встретиться с женой после двух месяцев в пустыне. Что случилось? Нашла другого, пока вы были в отлучке?

— Вроде того.

Сафир засмеялся, но после ответа Блумберга осекся. Внимательно посмотрел на Блумберга, чтобы убедиться, что это не шутка.

Блумберг улыбнулся, и Сафир облегченно вздохнул.

— Перепугали вы меня, дружище. Известно, вы, художники, народ горячий, но… — От дальнейших комментариев по поводу богемных нравов Сафир воздержался.

Блумберг заметил, что его собеседник был все так же одет «под поселенца» — как и при встрече у гостиничного бара.

— По бутербродику?

Сафир достал из сумки сверток, в котором были два толстых ломтя хлеба с сыром и помидорами.

— Соли только нет, к сожалению.

От бутербродиков Блумберг отказался. Несмотря на кажущуюся безмятежность Средиземного моря, его уже подташнивало.

— Значит, не хотите говорить, что делаете на корабле. Ну и ладно, я не настаиваю.

— Я еду в Никосию. Повидать сэра Джеральда. А вы?

Сафир медлил с ответом, но было видно, что ему не терпится поделиться новостями.

— Что-то назревает, — сказал он. — Мне по секрету рассказал знакомый грек, отец Пантелидис. И Росс уже подключился. Он не в Дамаске. Ну да вы и сами об этом знаете.

— Что назревает?

— Простите, не могу разглашать подробности. Но Палестины это тоже на руках сенсация. Так что нам по пути — это уж точно.

— В таком случае, — сказал Блумберг, — может, оплатите мне такси из Фамагусты?

Сафир улыбнулся:

— «Бюллетень» не будет против, я уверен. Так что назначаю вас своим официальным иллюстратором.

Палестинский берег исчез за горизонтом, смотреть оставалось лишь на бутылочно-зеленые волны и на дым из корабельных труб.

Блумберг отлепился от перил и стал искать, где бы присесть. Не хотелось, чтобы Сафир догадался, что даже легкое покачивание палубы вызывает у него приступ морской болезни. Нашел подходящее место и сел, вытянув ноги и прислонившись спиной к цепной бухте. Сафир последовал его примеру и уселся рядом.

— Между прочим, — сказал он, принимаясь за бутерброд с сыром, — помнится, вы спрашивали меня про дело Де Гроота.

Блумберг кивнул.

— Ну так вот какая странность. Сразу после того, как вы ушли из «Алленби», заявляется один тип, мы с ним виделись у губернатора, Фордайс его фамилия, работает на Бентуича и обычно очень осторожничает со мной, ну, вы понимаете — я оголтелый сионист и все такое, но на этот раз вижу, его так и распирает от новостей. «Что такое?» — спрашиваю. И он рассказывает мне про Де Гроота, мол, он был пидором, совращал арабских мальчишек, и, скорее всего, брат или отец одного из них решил отомстить. Все сугубо личное, никакой политики. «Ждем ареста?» — спрашиваю. «Нет, — отвечает, — похоже, преступник смылся. Сбежал в Египет или еще куда». Финита ля комедия.

Блумберг старался не выдать волнения.

— А вы как думали, кто убийца? То есть до того, как получили новую информацию.

— Да всем было известно, что разыскивают араба, весь Иерусалим был в курсе, что полиция гоняется за неким Саудом. И я, как и многие тут, думал, что арабы просто воспользовались удобным случаем, чтобы убить видного еврея.

— Да, но Де Гроот не был сионистом.

— Отнюдь. Знаете, что я вчера слышал? Что черные шляпы сами это сделали, такая уловка, чтобы завоевать симпатии всемирного еврейства. Но это уж чересчур, я считаю.

— А не будет ли «чересчур» предположить, что это дело рук самих сионистов?

Сафир выпучил глаза. Похоже, такая мысль ему в голову не приходила.

— Это невозможно, — пробормотал он. — С тем же успехом можно сказать, что члены его секты его прикончили.

— Но предположим, он знал что-то такое, что представляло угрозу для сионистского движения?

Сафир посмотрел на Блумберга.

— Так вы что-то знаете?

— Ничего я не знаю, — ответил Блумберг. — А только рассуждаю. Ведь, согласитесь, удобно выходит: убийца — араб, сбежавший в другую страну?

— На самом деле они нас ненавидят, я об ортодоксах. Мы их защищаем от арабов, а они в ответ обзывают нас богохульниками и неверными.

— А я думал, это британцы их защищают, как и всех остальных.

— Британцы здесь надолго не задержатся. И по-моему, они не очень справляются. Де Гроота убили. И каждый день здесь будут убивать евреев, если мы не возьмем все под контроль.

Блумберг мог бы возразить, мог бы достать из кармана смятое письмо, показать Сафиру форменную пуговицу, которую дал ему Сауд, рассказать все, что поведал ему мальчик: как напали на Де Гроота и как он спасался бегством.

Но Блумберг не произнес ни слова. Сафиру нельзя доверять. Евреи способны убить еврея, хотя к этой страшной мысли невозможно привыкнуть, и кроме того, вдруг понял Блумберг, информацию, которой он владеет, можно употребить для куда более серьезной и важной цели.

Сафир доел бутерброд, вытер руки об обертку и пошел за выпивкой. Когда он вернулся, Блумберг сидел, закрыв глаза, надвинув на лоб шляпу, и притворялся спящим.

Но вскоре заснул по-настоящему, а когда проснулся, оказалось, что полпути до Фамагусты уже позади. Сафира нигде видно не было. Блумберг спустился в туалет, унитаз был переполнен, на полу образовалась мутная лужа, так что пришлось закатать брючины, чтобы не намокли. Кто-то заткнул за трубу английскую газету, очевидно взамен туалетной бумаги, и несколько слов в заголовке привлекли внимание Блумберга. Хоть и совестно было оставлять нуждающегося без спасительного клочка бумаги, он все же оторвал страницу и, сложив, сунул в карман. Роились мухи, от вони кружилась голова, и он поспешил наверх — на свежий воздух, но и там лучше не стало. Пока он спал, погода резко поменялась. Блумберг глянул вниз: подвижная сине-зеленая палитра моря стала зловеще спокойной, казалось, корабль застыл в гладком стекле. Как будто капитан вдруг решил не продолжать путешествие, а бросить якорь прямо здесь.

Блумберг сел на палубу, достал газетный листок. Это была страничка из лондонской «Дейли график», с обзором выставки трехмесячной давности — первой персональной выставки бывшего ученика Блумберга, Леонарда Грина. Заголовок гласил: «У Грина холсты оживают», а ниже — фото самого Леонарда, взгляд темных глаз серьезный и в то же время мечтательный, и здесь же репродукция одной из его последних картин в футуристическом стиле: механизмы швейной фабрики в Ист-Энде. Рецензент, Т. Дж. Фербенкс, утверждал, что манера Грина — это искусство будущего.

Читая рецензию, Блумберг пытался по описаниям понять, как должны воздействовать цвета на этой картине. И, к своему удивлению, с радостью отметил, что — пусть пока что — совсем не завидует: щедрые похвалы, которыми осыпал Леонарда Т. Дж. Фербенкс, никак его не уязвили. Карьера самого Блумберга, о которой он, возможно впервые, думал без горечи, начиналась не так многообещающе. Его годами не замечали, хвалили немногие, вплоть до персональной выставки в Уайтчепелской галерее, после которой — это было пять лет назад — он в одночасье прославился и, как тогда казалось, навсегда. Но эйфория — и у него, и у арт-критиков — длилась недолго: поначалу их хвала была не без изъяна — что-то вроде трещинки, которая постепенно переросла в пропасть. Организованная им коллективная выставка еврейских художников чуть поправила ситуацию, но к концу года пропасть разверзлась снова и стала шириной в каньон. Перечитывая статью про Грина, Блумберг задумался, может ли вообще что-нибудь — карьера, женитьба или даже страна — начавшись неудачно, кончиться хорошо: слишком много сил требуется, чтобы исправить ошибки. Конечно, блестящее начало творческой карьеры, как у Леонарда, может закончиться полным забвением, но по крайней мере у него есть шанс.