Артур Конан Дойл - Изгнанники (без указания переводчика)
— A! Теперь и я слышу, — отозвался де Катина. — Его заглушали птицы. Но откуда посреди канадского леса взялся колокол?
— Мы неподалеку от усадьбы на Ришелье. Звонят, должно быть, в часовне форта.
— Форт Сан-Луи! Тогда мы рядом с владениями моего друга!
— Если вы убеждены, что ему можно довериться, то эту ночь мы будем спать по-человечески.
— Он личность не без странностей и существование ведет своеобразное, но что до меня, то я доверился бы ему не рассуждая.
— Прекрасно. Мы двинемся к южной стороне форта, а оттуда повернем к усадьбе. Но что это там вспугнуло птиц? А, я слышу шаги! Спрячемся в сумахе и посмотрим, кто же это так смело двигается по лесу.
Все четверо отступили в кустарник, чтобы через узкие просветы меж ветвями рассмотреть то, на что указал Амос. Довольно долго вообще никто не мог расслышать ни звука, который давно уловило чуткое ухо охотника, но вот все отчетливо услышали треск сучьев, какой обыкновенно раздается, когда кто-то пробирается через кустарник. Наконец на свободном пространстве появился человек. Внешности настолько необычной, до того не соответствовавшей обстановке, что даже Амос уставился на него в изумлении.
Он был очень малого роста, а кожа его казалась столь загорелой и обветренной, что он сошел бы и за индейца, если бы хоть один индеец так ходил и так одевался. Голову его прикрывала широкополая шляпа с обтрепанными краями и до такой степени выгоревшая, что о ее первоначальном цвете оставалось только гадать. Одет он был в грубо сшитые шкуры, свободно на нем висевшие, а обут в высокие драгунские сапоги, как и все его одеяние, порванные и измазанные. За спиной он нес тюк холстин, из которого торчали две палки, а обеими руками прижимал к бокам две прямоугольные картины.
— Он не индеец, — прошептал Амос, — но и не охотник. Будь я проклят, если знаю, кто это может быть.
— Он не путешественник, не солдат, не coureur de bois [9], — сказал де Катина.
— Можно подумать, у него за плечами мачта, а под каждой рукой по стакселю, сужающемуся к носовой части, — заметил капитан Эфраим. — Однако кораблей конвоя у него нет, и мы можем поприветствовать его без всяких опасений.
Они встали из своего укрытия, и незнакомец их тотчас же увидел. Впрочем, это не произвело на него ни малейшего впечатления, казалось бы, естественного, когда в таком месте неожиданно встречаешь неизвестно кого. Он тут же изменил курс и направился к беглецам. Однако пока он пересекал полянку, звук колокола достиг и его ушей: он сдернул шляпу и опустил голову, шепча молитву. Тут уже не только
Адель издала крик ужаса, но и все ее спутники, увидев открывшееся им зрелище.
У человека не было верхней части головы. Там, где должны бы быть волосы или, по крайней мере, лысина, красовалась ужасающего вида сморщенная обесцвеченная поверхность с отчетливым красным рубцом, опоясывавшим голову от брови до брови.
— Проклятье! — вскричал Амос. — У него нет скальпа!
— Боже, — проговорил де Катина, — а его руки! Творя молитву, незнакомец поднял их: на месте двух или трех пальцев торчали обезображенные культи.
— Всякое повидал я на свете, но такое вижу впервые, — сказал капитан Эфраим.
Внешность у незнакомца и в самом деле была необыкновенной, в чем наши герои убедились, подойдя поближе. Он принадлежал к тем, у кого нет возраста и чью национальность нипочем не определить: характерные черты настолько стерты, что лишены всякой специфичности. Веко на одном глазу свободно болталось, и можно было заметить отсутствие зрачка. Однако другой глаз поблескивал такой веселостью, таким дружелюбием, будто обладатель его был подлинным баловнем судьбы. Лицо его покрывали странные коричневые пятна, собственно, и придававшие ему пугающий вид, да и нос был разорван или разбит каким-то страшным ударом. Но, несмотря на все эти ужасающие подробности, в манере незнакомца держаться, в посадке головы, словно исторгавшей из себя уродство, подобно тому как сломанный цветок испускает последний аромат, чувствовалось столько достоинства, что и самый стойкий пуританин, старый моряк, испытал нечто вроде трепета.
— Добрый вечер, дети мои, — произнес незнакомец и, прежде чем подойти к беглецам, поудобнее подхватил свои картины. — Полагаю, вы из форта. Только, уж вы меня простите, замечу, что в данный момент леса вовсе не безопасны для дам.
— Мы направляемся в замок "Св. Мария" Шарлям де ла Ну, — сказал де Катина, — и рассчитываем вскорости найти там убежище. Но я просто потрясен, сэр, как с вами дурно обошлись!
— А, вы заметили мои небольшие ранения! Что ж, они не умеют по-другому, эти бедняги! Озорные дети. Простодушные, но озорные. Нет, право же, и в самом деле забавно, что грешное наше тело подавляет дух. Вот я, например, исполнен всяческого желания двигаться дальше, но вынужден сесть на это бревно и перевести дух, и только потому, что какие-то негодники вырвали мне икры из ног.
— Боже! Да будь они прокляты, дьяволы!
— Ах! Но ведь они же не прокляты! Да и немилосердно было бы их проклинать. Люди они бедные, невежественные, и владыка тьмы пользуется этим. Они врезали мне в ноги порох и взорвали его, поэтому хожу я медленнее обычного, хотя особенно быстро я никогда не ходил. В Туре, когда я учился в школе, меня так и прозвали — Тихоход. С тех пор я и в семинарии и повсюду таким и остался — тихоходом.
— Но, сэр, кто же вы тогда? — удивился де Катина. — И кто тот, что поступил с вами столь подло?
— О, я очень простой человек. Я — Игнатиус Морат, иезуит. Что же до тех, кто обошелся со мной излишне грубовато, — что ж, если вас посылают работать среди ирокезов, вы должны знать, на что идете. Нет, я не жалуюсь. Еще чего! Ко мне отнеслись еще довольно мягко, не то что к отцу Йогезу и отцу Бребёфу, да и ко многим другим, кого мне следовало бы упомянуть. В иные моменты, правда, и я подумывал, а не суждена ли мне планида мученичества, особенно когда они решили, что у меня чересчур мала тонзура, и предпочли расширить ее таким вот незамысловатым способом. Но, полагаю, я не заслужил мученичества — а я и в самом деле его не заслужил, — и дело ограничилось незначительными повреждениями.
— И куда же вы сейчас направляетесь? — спросил Амос, все время слушавший незнакомца с непроходящим изумлением.
— Я иду в Квебек. Видите ли, проку от меня здесь сейчас нет никакого. Я не могу взыскивать добродетели, пока не увижу епископа.
— То есть пока не передадите в его руки свои полномочия? — переспросил де Катина.
— Ни в коем случае! Это могло бы произойти, лишь если бы я отчаялся, что неправдоподобно, как бы я ни был труслив. А что вы думаете? Слуга Господа не имеет права трусить так, как я иногда! Во мне все сжимается при одном только виде полыхающего огня, хотя я и прошел испытание горящей лучиной, когда эти паршивцы жгли мне лицо. Но — орден! Вот о чем следует помнить. По таким мизерным причинам члены ордена не покидают свой пост. С другой стороны, это все-таки против правил Святой Церкви, чтобы службы вел увечный. Вот потому-то, пока я ни увижу епископа, пока не получу от него разрешения, я буду здесь абсолютно бесполезен.
— А если разрешение получите?
— О, тогда я, разумеется, вернусь к своей пастве.
— К ирокезам?
— Но я туда и приписан.
— Амос, — сказал де Катина, — всю жизнь меня окружали люди далеко не робкого десятка, но сейчас передо мною, полагаю, смелейший из смелых, каких мне только приходилось встречать.
— Что до меня, — заметил Амос, — я видел многих порядочных людей, но такого вижу впервые. Вы устали, святой отец. У нас осталось немного холодной утки и в бутыли пара глотков коньяка.
— Нет, сын мой, удовлетворяй я подаяниями даже и простейшие потребности, я бы и в самом деле стал ленивейшим тихоходом.
— Но у вас нет пи оружия, ни пищи. Как же вы живете?
— Ну, Господь так устроил, что для странствующего по этим лесам и удовлетворяющегося небольшим количеством пищи здесь всего вдосталь: и диких слив, и винограда, и орехов, и клюквы, и tripe de mere, славной пищи, которую можно собрать с камней.
При упоминании об этом "деликатесе" Амос скривился от отвращения.
— Я бы уж лучше съел горшок клея, — сказал он. — А что вы несете за спиной?
— Свою часовню. Вот все, что нужно: алтарь, палатка, стихарь. Конечно, без разрешения я не осмелюсь принять исповедь, но вот этот почтенный господин и сам, конечно, принадлежит к ордену и, полагаю, согласится на благословеннейшее из деяний.
Усмехнувшись, Амос перевел это предложение Эфраиму. Капитан стоял рядом, сцепив свои огромные красные руки, и что-то пробормотал насчет пресной папской похлебки. Де Катина тут же коротко заметил, что они люди светские и что если они хотят добраться до цели засветло, то нужно спешить.
— Вы правы, сын мой, — ответствовал маленький иезуит. — Эти бедные люди уже выступили из своих селений, и через несколько дней здесь весь лес будет кишеть ими, хотя не думаю, что пока есть угроза тем, кто на Ришелье. Но я все-таки хочу, чтобы вы кое-что сделали для меня.
