Сономын Удвал - Великая судьба
— А может, все это выдумки?
В комнату вошел Максаржав. Все сразу умолкли, а кое-кто поспешил уйти.
«Эти чиновники, ничего не делая, получают жалованье, — с возмущением думал Максаржав, — а ведь это жалованье идет за счет поборов с населения. Послать бы их в армию, там бы их сразу приструнили. А то все эти разговоры — о хорошеньких девушках, да о том, в какую лавку какой шелк привезли, да какие кони на базаре, да кто почем трубку купил... Целый день сплетни, пересуды... Ровно ничего не делают и еще недовольны — им, видите ли, мало платят! Слишком много у них свободного времени, вот и не знают, чем заняться! Недаром они в хошуне жить не хотят — там слишком много работы».
Министры советовали богдо отправить Максаржава в Западный край. «Раньше, когда он все время был в военных походах, было спокойнее. Что, если к нам войдут китайские войска? Он ведь может поднять тогда своих баторов, и неизвестно, чем все это кончится. Кто знает, какие у него намерения...»
Максаржав вернулся из министерства и объявил Цэвэгмид:
— Мне снова предстоит дальний путь.
— Надолго?
— Не знаю. Наступают трудные времена. Не исключено столкновение между Севером и Югом... Собери-ка мне оды в дорогу, приготовь теплую куртку. И летнюю одежду на всякий случай тоже дай. А вам лучше уехать отсюда в хошун. Если придут китайцы, вам несдобровать.
— Боже мой! — вздохнула Цэвэгмид. — А Бого не поедет с нами?
— Хорошо бы поехал, помог бы тебе. Был у него Далха, говорит, что Бого с женой все время ссорятся.
— А из-за чего?
— Позавчера она поругалась с Бого, заявила, что не будет жить с нищим попрошайкой, и убежала. Только сегодня вернулась...
— Ну вот, а ты хвалил ее! Недаром, значит, люди говорили, что Бого всегда сам еду готовил. Не годится так жить, Бого, уж наверно, не чает, как избавиться от такой жены.
— Манлай-Батор не приехал?
— Нет. А ты с тем Сухэ больше не встречался?
— Да все никак не удается с ним встретиться. Ну что ж, надо подобрать людей и отправить с караваном, а мы с тобой вдвоем выедем вперед.
— А как же дети?
— Если поедет Бого...
— Нет, я возьму детей с собой. Случись что, я останусь совсем одна. А ты поедешь на запад? Снова сражения?
— Все может быть...
— И никак нельзя отказаться?
— Ну, что мне здесь делать? Вести пустопорожние разговоры с чиновниками, лебезить перед министерскими начальниками?
Молча смотрела на Максаржава жена. «Оп моложе меня, а уже седеет. А вдруг он не вернется из этого похода?» От этой страшной мысли Цэвэгмид похолодела. Но что она могла? Читать молитвы? Просить благословения у ламы-наставника? Ведь Максаржав хоть и не отказывается от веры, но ни за что не пойдет поклониться ламе-наставнику.
— Помыть тебе голову? — спросила она.
— Давай. Может, поумнею, — улыбнулся он и подумал: «Бедная Цэвэгмид! Вечно я хожу с кислой миной, вечно чем-то недоволен. А ей-то каково?! Да, нелегко быть моей женой».
— Тебе тяжело со мной, Цэвэгмид? — спросил он.
— Опять ты об этом! Зачем зря болтать! Я знаю, что такое настоящие трудности. После смерти сына я по повелению ламы-наставника день-деньской возила лед в монастырь, натерла плечи, ходила почти босая. Знали мы с тобой и горе, и нужду, но теперь грех говорить о каких-то страданиях. Нет у меня иных забот, кроме забот о тебе, Ма-ху.
«Милая моя подруга! Если бы на ее месте была другая, разве мог бы я оставить семью со спокойным сердцем? Редко встретишь такую жену, о которой можно было бы сказать, что она дорога тебе так же, как мать и отец. Люди очень часто страдают оттого, что не знают, что такое подлинное счастье. А счастье в том, чтобы быть опорой друг для друга, делить и радости, и горе».
— Хорошо, что мы вместе едем, ты хоть с матерью повидаешься, — сказала Цэвэгмид.
— Устала она там, наверное, без тебя. Старикам уже не под силу вести хозяйство...
— Ма-ху, выйдем на улицу.
— Хорошо, пойдем, подышим свежим воздухом, — согласился Максаржав и поднялся было, собираясь выйти, но тут прибежали дети.
— Папа, Бого спрашивает, можно ли ему прийти.
— Конечно.
Вошел Того и сел у дверей, не говоря ни слова.
— Бого, почему ты спрашиваешь, можно ли тебе прийти? Что случилось?
— А вот что случилось: та женщина уехала. Говорит, готовлю я невкусно и вообще ей все не нравится. Я ей сказал: «Я готовил самому Ма-гуну, и он не жаловался на еду». А потом ей вдруг взбрело в голову купить золотые заколки для волос. Да такие украшения даже жена вана не носит! Сказал я ей об этом, а она говорит: «Не желаю жить с нищим!» Погрузила на телегу вещи и уехала. Вот что, Ма-гун, не нужна мне жена. Больше вы со мной об этом даже не заговаривайте.
— Бого, мы едем в Западный край. По пути хотим завернуть в наш хошун. Не хочешь с нами?
— Конечно, я еду с вами. Я же говорил, что Бого будет служить если не вам, так вашим детям...
* * *
Максаржав был назначен министром Тагна-урянхайского края и выехал к месту назначения. По пути он заехал на родину, немного погостил у матери и стал готовиться к отъезду на западную границу. Пока он был дома, знамя его хранилось в монастыре Хайлантай, в маленьком домике, возле которого день и ночь стоял караул. Войска Тушэ-ханского аймака под командованием Ядам-Батора разместились неподалеку от монастыря и начали проводить учения.
Наступила весна, зазеленели откосы оврагов, запестрели на горных склонах анемоны. В один из теплых дней семья Максаржава выехала с зимнего стойбища и поставила юрты на бугре, покрытом молодой травой. Возле большой юрты Максаржава всегда было много народу: люди приходили с жалобами и всевозможными делами. Того поселился отдельно, в маленькой юрте, где постоянно собирались цирики.
— Ма-ван, разберите тяжбу из-за скота, мы сами никак не можем решить, — обратился к Максаржаву чиновник.
Максаржав сидел подле юрты, удобно облокотившись на чурбак, из которого он намеревался потом сделать подставку для вешалки. Он велел привести спорщиков. Из юрты вышли два арата, один невысокий, приземистый и плотный, другой высокий и тощий. Поправляя дэли и шапки, они шли к Максаржаву, продолжая препираться. Когда они приблизились, оба опустились на колени, почтительно приветствуя Ма-вана. Высокий, которого звали Жамц, сказал:
— Батор-ван, я к вам с жалобой. Тяжбе этой нет конца, я уж, кажется, разговаривал со всеми, кроме хана. А дело вот в чем. Детей у меня полон дом. Есть у меня корова, красная трехлетка, а этот человек, по имени Сурэн, у которого дома полно скота и всего один ребенок, вот уж два года как пытается забрать мою корову. Без конца ходит он и к моей родне, и к знакомым. Мы уж все сапоги разбили, подметки сносили, а дело наше все никак не решится.
— А теперь говорите вы, — кивнул Максаржав Сурэну.
— Хатан-Батор, прошу вас разобраться! Моя красная трехлетка с тавром на рогах отелилась в степи. Жамц пригнал ее в свое стадо, а тавро стер. Многие знают мою корову... — сказал Сурэн и умолк.
— А много ли у вас скота? Семья большая? — спросил Максаржав у Жамца.
— Пятеро маленьких детей да жена, — ответил тот. — И пет верблюда, чтобы перевезти груз, нет быка, чтобы запрячь его, только и есть всего, что пара овец в загоне.
— Погодите, разве вы не говорили, что у вас есть трехлетка?
— Да, трехлетка да четырехлетка... несколько тощих коровенок.
— Уведите этого Жамца и дайте ему тридцать плетей. Каков наглец! Украл чужую корову да еще жалуется! — приказал Максаржав чиновникам, а потом добавил: — Принесите хадак и слиток серебра, они лежат там, у меня в юрте, на кровати.
— Вот, видишь свой хадак? — обратился он к Жамцу. — За то зло, что ты причинил Сурэну, я отдаю ему хадак и серебро, которые ты поднес мне.
Жамц упал ему в ноги.
— Батор-ван, пожалейте, простите меня! Я отдам трехлетку, только никакого теленка от нее у меня нет!
— Возьмите с него штраф: пять голов скота — и передайте все в армейскую казну. Да всыпьте ему еще двадцать плетей!
— Помилуйте, Батор-ван, нет у меня теленка.
— Да есть же. Я знаю, что у тебя есть телка.
— О боже! — запричитал Жамц. — Я все отдам, я не буду больше обманывать, я отдам теленка с коровой, только помилуйте меня!
— Принесите-ка мне податные списки, — приказал Максаржав.
Из канцелярии принесли списки, оказалось, что у Жамца триста овец, двадцать пять голов крупного скота, восемь верблюдов и семьдесят три лошади.
— Так! И весь этот скот в наличии?
— Все есть. Вернее, почти все, пару овец лишь прирезали, а остальной скот цел.
— Вот он, оказывается, каков! Взятки дает, народ грабит, за чужой счет живет! — рассердился Максаржав. — Хорошенько проучить его и об этом рассказать всем в хошуне! — сказал он.
Тут вмешался Сурэн:
— Хатан-Батор, помилуйте его! Я возьму свою корову с теленком, и достаточно. А серебро примите от нас обоих в вашу казну. Жамц не вор, он просто решил воспользоваться моей оплошностью.
