Наоми Френкель - Смерть отца
Дядя Альфред напряженно смотрит в лицо брата.
– Альфред, ты помнишь наш старый конфликт с родителями Марты?
– Да, да, я что-то помню, – смущенно говорит дядя.
– Альфред, ты, несомненно, помнишь.
– Помню? Никогда никого не видел из ее семьи, – дядя немного испуганно смотрит в лицо брата. Всегда он подозревает себя, что слишком рассеян, и говорит не по делу. Вполне может быть, что представляли ему родственников покойной Марты, а он их не видел?
– Родители Марты, – успокаивает его брат, – никогда не были в нашем доме. Марта родилась в городке, на границе с Польшей, Кротошине. Там половина жителей – поляки, а половина – немцы. Родители ее – польские евреи. После войны городок отошел к Польше, и они там остались. Они глубоко религиозные евреи, но от меня ничего не требовали, кроме того, чтобы я уважал законы Израиля. И если бы я не был упрям, как мул, мы могли бы мирно покинуть их дом. Благословение родителей сопровождало бы нас, и мы не должны были бы тайком оставить их дом и порвать навсегда связь с ее семьей. Но, Альфред, я не знаю, что тогда со мной было, в те годы. Все, что было связано с еврейством, отталкивало меня. Родители ее и все их окружение, правила и устои их жизни вызывали во мне сильнейшее сопротивление. Я не принимал их самые скромные требования. Никаких компромиссов, даже самых небольших. Я был в их глазах хуже любого гоя. Почему я вел себя так, абсолютно не по-человечески?.. Альфред, сегодня я знаю, что виноват в этом был Александр. Ты помнишь моего друга Александра, с которым я снимал одну комнату в первый год учебы в университете?
– Да, да, – протирает дядя очки с радостью, – он был сионистом.
– Пламенным сионистом. У нас был сильнейший конфликт, в связи с его сионизмом и горячим отношением ко всему еврейскому. И дружба наша была разорвана в связи резкой разницей мировоззрений.
– Но, почему, Артур? Почему?
– Альфред, – Артур Леви поднялся с кресла и стал расхаживать по комнате. – Мне всегда было больно из-за этого разрыва между мной и Александром. Такого друга у меня больше не было. Сегодня я полагаю, что были разные причины нашего разрыва. Уже тогда Александр представлял истинный образец лидера. Заложены в нем были черты, определяющие человека, как Александр называл его тогда, солидаризирующегося с иудейским восстанием, с противостоянием евреев всем их врагам. Александр был очень скромен в поведении. От себя требовал гораздо больше, чем от других. Был бесстрашным, реалистом, но и большим мечтателем в решении мировых проблем. И в то же время развил в себе все те слабости, которые бывают у лидера. Он любил красивые вещи и любил получать удовольствие от жизни. Его непоколебимый характер и твердая вера в свои идеи, сразу же сделали его лидером среди студентов-евреев. Многие тянулись за ним. Я же, насколько любил человека Александра, не шел вслепую за Александром-лидером. Хотя я, как и другие, видел его личное обаяние, которое влекло к нему людей, и даже был пленен им, но именно потому и восставал против него. Уже тогда он вел себя, как человек, который ощущал на себе всеобщее внимание. Я не был уверен, что эта собранность и цельность заставляла его идти на компромисс и отказываться от некоторых своих принципов, идти на поводу массы и собственных высказываний об обычных человеческих делах. Жизнь его и характер стали определять понимание, что он обязан хранить верность своему образу. Иначе, он разочарует тех, кто ему верит. Мой друг Александр превратился в лидера Александра. И более, чем хотел заслужить мою дружбу, хотел захватить меня своими идеями. Именно это захватническое чувство оттолкнуло меня от него. Его речи об организации еврейских масс для заселения древней страны праотцев взбунтовали меня. Ты понимаешь, Альфред, лишь сегодня я понимаю, что я был воспитанником моего времени, периода либерализма, богатого идеями развития личности, и любая идея об организации масс и присоединении к коллективу, отталкивала меня. Всю жизнь в моей душе продолжался спор с Александром. После того, как мы расстались, он перешел в маленький университетский городок, где продолжил учебу, а я мобилизовался в армию. Я мог освободиться от воинской службы, но не хотел. Я страдал из-за нашего разрыва и чувствовал себя очень одиноким. На воинской службе я познакомился с Мартой… И спор, который начался Александром, продолтвом, о которым говорил Александр с таким воодушевлением. Да, из-за этого спора, из-за жажды быть пламенным немцем и отринуть все, что связано с еврейством, отношения мои с ее родителями дошли до такой остроты, что мы поженились без их благословения. Марта, – мягкая улыбка появляется на губах господина Леви, – была бунтовщицей, всегда все делающей назло, готовой на любую авантюру, и это ей понравилось.
Артур Леви отирает лоб от пота и возвращается в кресло.
– Всякая связь с ее родителями была прервана. Марта всегда сообщала о датах рождения детей, но ответа мы не получали. Постепенно исчезло всякое упоминание о ее родителях. До… До смерти Марты.
Господин Леви подносит ладонь ко лбу.
– Я был тогда в шоковом состоянии, и ни во что не вмешивался. Все решал отец. Он похоронил ее в своей усадьбе. Мы сообщили об ее смерти в Польшу, ее родителям. Ее брат приехал к нам после похорон. Маленький еврей с черными глазами и в черном одеянии. Он был очень взволнован и уязвлен тем, что Марта не была похоронена на еврейском кладбище. Я присутствовал при этой очень эмоциональной беседе между ним и отцом…
Каждый раз, когда упоминается имя их отца, дядя Альфред мигает за стеклами очков, словно чувствует сильные толчки отца по плечу.
– Я присутствовал при этой беседе. Не вмешивался. Брат кричал и отец кричал. Из всего сказанного я запомнил лишь одну взволнованную фразу из уст отца, – вся земля Германии священна!
Дядя Альфред снимает очки и долго-долго вытирает стекла.
– Да, Альфред, годы прошли с тех пор. Дети выросли и никогда не видели деда и бабку до… До Иоанны. В этой девочке все вернулось к прошлому в странной форме. Девочка вдруг пришла ко мне потребовала для себя право изучать иврит. Эта девочка, только представь, пламенная еврейка. И, несмотря на то, что ей нелегко среди детей, товарищей по сионистскому Движению, она держится за него и за идею с упрямством, которое даже трудно представить. Она первая из всех моих детей спросила меня о семье матери. Она от меня не отстанет, Альфред. И если я ей расскажу всю правду, она не простит мне, что я лишил ее мира матери. Она не согласится, как остальные дети, с одним дедом, которого я ей дал. Иоанна потребует вернуться в дом матери.
– Ну, а ты, что ты сделаешь, Артур? Что ты скажешь девочке?
– Альфред, – он встал с кресла и склонил голову над братом, – я хочу примириться с ее старыми родителями. И не только из-за девочки. Я хочу им сказать, что в моем сердце глубокое горе из-за всей той боли, которую я принес им. Что я хочу к ним вернуться. Что в последнее время я научился уважать их и образ их жизни.
– Ну, так в чем же дело? – тихим голосом говорит Альфред. – Поезжай к ним.
– О, нет, Альфред. Нелегко будет помириться с ними после стольких лет. Поэтому я хочу попросить тебя стать посредником между нами. Езжай к ним и проложи мне дорогу.
– Я, Артур? – улыбается в смятении Альфред. – Я, ты знаешь, не очень успешен в посредничестве.
– Ну, а кто же, Альфред, поможет мне в этом деле? Мои близкие друзья вообще не евреи. Был у меня один друг, молодой, близкий и любимый, Филипп Ласкер. В последнее время и он отдалился от моего дома. – Гримаса боли проходит по лицу господина Леви. – С момента разрыва с Александром, я не наладил связь ни с одним евреем. Кстати… – Артур Леви тяжело дышит. – Александр вернулся на днях из Палестины. Гейнц случайно с ним встретился и был очень взволнован этой встречей. Одна случайная оазмолвка в прошлом разделяет нас…
Сильный приступ кашля сотрясает его, и дядя Альфред бежит за стаканом воды. У начала ступенек прячется Иоанна. Отец, несомненно, ушел уже спать. Не может быть, чтобы в такой поздний час он еще бодрствует. И дядя сам в своем кабинете. Она бежит взять из кровати книжку «графа» Кокса.
– Остался только ты, Альфред – продолжает Артур.
– Хорошо, – соглашается Альфред, – я поеду туда, Артур, в следующем месяце.
– Только через месяц»
– Да, Артур, – рассказывает Альфред сухим голосом, – огорчительный случай произошел в городе. Ты помнишь древнюю синагогу около дома тети Гермины? Так вот, стены ее загрязнили знаками свастики, все стекла побили. Организовали комитет евреи и не евреи для борьбы с такими скандальными явлениями и пригласили меня быть в этом комитете. Не было у меня причины отказываться. Через две недели состоится первое собрание протеста в городе. До выборов мы организуем еще одно собрание. Мне надо сказать там пару слов…
– Но, Альфред…
Слышится стук в дверь. Оба поворачивают головы к ней.
