Исай Калашников - Последнее отступление
Домой вернулся, едва передвигая ноги, и сразу же в изнеможении повалился на кровать. Отдышавшись, спросил:
— Ты приготовила ботвиньи-то?
— А как же! — Варвара подала кружку, наполненную доверху холодной, только что из погреба, ботвиньей. Захар выпил все до дна, вернул кружку.
— Из Совета посыльный был, велели тебе завтра с подводой явиться.
— Тьфу, пропасть, не дают отдохнуть… Кривой черт выдумал что-нибудь?
— Да я-то откуда знаю.
Утром Захар запряг Сивку в телегу и поехал в Совет. Над сборней, прибитый к коньку крыши, полоскался красный флаг. У забора стояло уже несколько подвод. Мужики сидели на одной телеге, разговаривали. Привязав лошадь, Захар спросил:
— Куда нас снаряжают?
— А мы хотели у тебя спросить. Ты у Перепелки вроде в друзьях ходишь, ето самое, — подмигнул заспанными глазами Елисей Антипыч.
— Ни в чьих он друзьях не состоит, в деда пошел. Лесовик — одно слово, — усмехнулся Тереха Безбородов.
— А тебе-то что, с чего твое-то брюхо болит? — ощетинился Захар.
Из Совета вышли Клим Перепелка, Павел Сидорович, Парамон Каргапольцев.
— Все с подводами? — Клим полистал свою тетрадку, нашел список, поелозил пальцем по странице. — Добро! Долго говорить не будем. Дело, мужики, такое. В городе, перво-наперво, народ голодает. Беднякам нашим сеять нечем, кусать тоже нечего. Смекаете, куда клоню? Намедни мы справным мужикам дали свое постановление: отсыпать из своих закромов зерно неимущему классу. Что же получается? Кто сдал, кто не сдал. Такую живоглотскую политику мы терпеть не можем. Хочу дам, хочу не дам. Совет — власть народная и христарадничать не будет. Совет решил отобрать у богачей все излишки хлеба. Вот для чего вас вызвали с подводами.
— Нехорошее дело, прямо скажу, поганое дело, — тихо сказал Захар. — Решили отобрать — отбирайте, зачем сюда припутывать нас-то?
Ему никто не ответил.
Павел Сидорович распределил, кто куда поедет. С собой он взял Захара и Елисея Антипыча.
— У кого выгребать будем? — насупясь, спросил Захар.
— Поедем к Савостьяну.
Услышав это, Елисей заморгал глазами, засуетился.
— Меня бы, ето самое, к другому направили. У Савоськи этот анархист живет. Настрополит его Савоська…
— Ничего с тобой не случится, — засмеялся Павел Сидорович. Он шагал рядом с телегой, опираясь на таловую трость. Загоревшее лицо его как будто помолодело.
У дома Савостьяна Павел Сидорович взялся за кольцо на калитке и сказал:
— Ну, пошли!
По двору с чашкой, накрытой полотенцем, семенил к зимовью Савостьян. Увидев гостей, остановился, кивком головы ответил на приветствие, замер, выжидая.
Павел Сидорович обвел взглядом добротные постройки из кондового леса, высокие, глухие заплоты из лиственничных плах, чисто подметенный двор.
— Крепкое у тебя хозяйство.
— Ничего. Не жалуюсь. — Широко расставив ноги, Савостьян настороженно следил за Павлом Сидоровичем. Захар и Елисей жались за спиной учителя.
— Проходите в избу, — пригласил Савостьян.
— Нам некогда. Мы приехали к тебе за хлебом.
— Это за каким еще хлебом? Никому я навроде не должен. — Савостьян беспокойно переступал с ноги на ногу.
— Совет вам предлагает сдать пятьдесят пудов…
— Ах, Совет. Сдал пятнадцать — будет.
— Мы заберем у вас все излишки. И у других тоже…
— Эко что! Вы всякие излишки забираете? У Климки кривого большие излишки вшей… А ты, Захар, что здесь позабыл?
— Я что? Я ничего… Я десятая спица в колеснице.
— Давай сюда ключи от амбаров.
— А этого тебе не надо, посельга? — Савостьян показал учителю кукиш, пошевелил большим пальцем с крючковатым ногтем.
— Этого мне не надо. Давай ключи!
— Иди отсюда, каторжник, иди своей дорогой, добром прошу.
— Добром прошу: давай ключи.
— А не дам? — Исклеванное оспой лицо Савостьяна стало пестрым, как ситец в мелкую крапинку.
— Силой возьмем.
— Попробуй…
Хромая, Павел Сидорович прошел под сарай, взял лом.
— Выдирать замки будем…
Савостьян приподнял чашку, ударил об землю. Из нее во все стороны брызнула сметана.
— Кровопивцы! — крючьями пальцев зацепил воротник рубахи — рраз! — разорвал до пояса и, сверкая голым животом, пошел на учителя. Шел мелким шагом, как слепой, вытянув вперед руки.
— Убьет! Люди добрые, убьет! — завопил Елисей. — Да ты чего смотришь, Захар, кричи народ!
Павел Сидорович наклонил голову. Из-под клочковатых бровей ожег Савостьяна взглядом серых, как сталь на изломе, глаз. Савостьян остановился.
— Ломайте, корежьте!.. Кровью вашей возьму плату. Кровью! Слышишь меня, рвань каторжная?
Савостьян убежал в дом.
Павел Сидорович подошел к амбару, поплевал на руки, поддел концом лома замок. Запоры были крепкие. Учитель побагровел, на руках у него вздулись синие жилы…
— Помоги, Захар Кузьмич, — глухим от натуги голосом попросил он.
Здоровой рукой Захар ухватился за конец лома, налег. Хрустнуло дерево, с визгом вылезла бурая от ржавчины петля, звякнув, отвалился замок.
Из амбара пахнуло густым настоем лежалого хлеба и мышиного помета. В одной половине под потолком висели связки соленого янтарно-желтого сала, на стене — хомуты, узды, шлеи, вожжи, веревки. В углу, в небольшом закроме, разделенном на клетки, белела мука. В одной — ржаная, в другой — пшеничная, в третьей — гречневая…
— Мать моя, богатство какое! — метался по амбару Елисей Антипыч, мял в руках сбрую, ковырял ногтем сало. — Поглядите, не меньше трех годов висит, ето самое, сало-то.
— Забирайте мешки и пойдемте в другой амбар, дойдет очередь и до сала, — сказал Павел Сидорович.
Во второй половине амбара потолка не было. Весь он был перегорожен на сусеки. И почти все сусеки заполнены зерном: рожь, овес, ячмень, пшеница, гречиха, просо… Захар поразился. Он знал, что Савостьян богат, но этого не ожидал. С таким запасом можно года три не работать и жить припеваючи.
Насыпали пшеницы в мешки, погрузили их на подводу. В амбаре от этого почти ничего не убавилось.
— Будешь сдавать хлеб, скажи, чтобы еще подводы три-четыре прислали, и сам сюда возвращайся.
Захар тронул лошадь. Скорей отсюда… Нечистое это дело. Что там ни говори, а Савостьян не расейский помещик, и так, за здорово живешь, отбирать у него хлеб — дело нечистое, ох нечистое! Помещик не работает, руки у него пухлые, мягкие, у такого отобрать не грех. А Савостьян свой. Он работает от зари до зари наравне с прочими. Он не виноват, что в городе хлеба нету. Не виноват, что бедноты в деревне за войну наплодилось, как кроликов за лето. Народ голодает — власть виновата. А с другого краю подойдешь — власть новая. Где она возьмет? Негде взять. Как ни вертись, а чужие замки ломать надо. Черт ее знает, где тут правда, где неправда. И как жить человеку в такие времена? Как в стороне удержаться, не съехать в самую стремнину?
4Сосна, дряхлеющая, обезображенная опухолью наростов и черным провалом дупла, высоко над землей раскинула широкие ветви. Земля вокруг ствола была мертвой, покрытой толстым пластом истлевающей хвои. Вверх по стволу легко и бесшумно скользнула рысь. Здесь она затаилась, припав к разлапистой ветке. Кошачье тело вытянулось, замерло, серо-желтый мех в бурых пятнах слился с корой дерева.
В лесу было тихо. Рысь терпеливо ждала. Она могла ждать долго. Выйдет на тропу коза, рысь молнией метнется на спину, разгрызет затылок, напьется свежей крови, отведает парных внутренностей и будет отдыхать, нежиться на солнце.
Чуткое ухо рыси уловило слабый треск, говор. Люди! Желтоглазая рысь плотнее прижалась к ветке сосны.
Говор, шаги людей приближались. Но рысь повернула бородатую морду в другую сторону. В густом ельнике раздался слабый писк. Рысь хорошо знала, что это за писк. Так пищат маленькие козлята. У них сочное мясо… Писк все ближе, ближе. И вот два маленьких, робких козленка выскочили на светлую прогалину. Рысь приподнялась, выпустила когти, оскалила зубы… И в это время в пугающей близости крик:
— Нина, смотри-ка, козулятки. Бравенькие!
Два человека бегут к козлятам. Глаза рыси горят бешенством. Но инстинкт приказывает ей оставаться на месте. И она остается, терпеливо ждет, надежно укрытая ветвями дряхлеющего дерева.
* * *Девушки бросились за козлятами, нырнули в ельник. И здесь Дора чуть не наступила на них. Они лежали между кочками, покрытыми высохшей прошлогодней травой, лежали, вытянув шеи, чем-то похожие на затаившихся утят.
Дора поманила пальцем Нину. Знаками показала, чтобы она хватала того, что справа… Девушки разом упали на колени, прижали руками козлят.
— До чего хорошенький! — Нина подняла козленка, прижалась лицом к теплому, пушистому боку. Козлята, совсем еще маленькие, были красновато-бурыми, с пестрыми продольными полосами. Легкие, с испуганными черными глазами, они слабо бились в руках девушек и жалобно пищали.
