Урсула Ле Гуин - Лавиния
В начале осени Эней отправился на север, в Цере, погрузив на корабль самые лучшие дары, какие мы только могли предложить Таркону и его людям за помощь в войне: трех белых бычков, трех белых баранов и пару юных жеребчиков, пока серых, однако с возрастом они должны были обязательно побелеть. На лошадях была чудесная сбруя из позолоченной кожи и позолоченной бронзы, которую подарил мой отец. Это, разумеется, был не слишком роскошный дар, особенно если учесть, что его предлагали сразу два правителя, однако он вполне соответствовал нашему тогдашнему положению. Да и не имело ни малейшего смысла притворяться, будто мы ровня этрускам, славившимся своим богатством, могуществом и умением жить. Они это прекрасно понимали, да и мы тоже. В Цере Энея очень хорошо приняли, и он прожил в Этрурии целый месяц, посетив также такие города, как Фалерии и Вейи, и везде ему оказывали почет и гостеприимство. В общем, домой он возвращался весьма довольный своей поездкой.
Мне не хотелось омрачать его радость, но, как только мы остались в спальне наедине, я не выдержала и воскликнула:
– Ах, Эней, никогда больше не уезжай так надолго! Умоляю тебя! Никогда больше не уезжай от меня! – и неожиданно для самой себя расплакалась.
Он, разумеется, стал меня утешать и расспрашивать, что именно так меня встревожило, но я не могла сказать ему правду; не могла сказать, что у нас с ним осталась еще только эта зима, следующее лето и следующая зима. И я сказала только:
– Я понимаю, ты должен совершать такие поездки. Но не мог бы ты пока отложить их – хотя бы до тех пор, пока Сильвию не исполнится год или два? Или хотя бы не уезжал так надолго. Ведь тебя не было целый месяц!
Эней ничего не понимал. Наверное, это показалось ему обычным женским капризом. Да и как он мог догадаться? Подумав немного, он сказал то единственное, что, собственно, только и мог сказать мне:
– Хорошо, Лавиния, я больше никуда без особой надобности не поеду.
Я кивнула, с трудом сдерживая слезы, вся красная и разгоряченная, стыдясь собственной слабости и своих тщетных попыток обмануть судьбу.
– Мне невыносимо видеть, как ты плачешь! – воскликнул Эней, и я увидела, что и его глаза полны слез.
* * *Для волнений моих, связанных с долгим отсутствием Энея, была и еще одна причина, о которой я ему также не сказала: поведение Аскания. Эней перед отъездом, как и полагается, поручил своему старшему сыну присматривать за домом и вести все дела в Лавиниуме. Правильно: старший сын и наследник обязан постепенно набираться опыта, учиться брать на себя ответственность и т.д. Вполне понятно также, что Асканию было страшновато заменять отца, он нервничал, вот и перестарался. Людьми он правил тяжелой рукой, хотя они и готовы были во всем его оправдать, списывая это на его юность и неопытность, но, сожалению, он был совершенно лишен такта и даже для юноши его лет чересчур резок и своеволен. Он держался невероятно высокомерно, чуть что хмурил брови и отвергал любой совет даже от Ахата – я бы даже сказала, тем более от Ахата, потому что именно Ахата считал самым преданным помощником и другом Энея. Я уж не знаю, то ли Асканий мечтал о сражениях, желая доказать собственное бесстрашие, то ли, наоборот, страшился их и именно потому постоянно попадал в самую гущу очередной стычки, однако ссоры и драки возникали повсюду, где бы он ни появился. За тот месяц, что Эней был в отлучке, Асканию удалось вызвать возмущение и недобрые чувства почти у всех, с кем ему пришлось иметь дело, и я чувствовала, что нанесенный им ущерб придется устранять месяцами.
Как я ни старалась, но не могла простить Асканию, что он не только расшатал основы мирного правления, осуществляемого в Лавиниуме его отцом, но и нарушил душевный покой Энея. Мне так хотелось, чтобы краткий период царствования Энея стал для него истинным вознаграждением за все труды и невзгоды, чтобы он действительно чувствовал себя в Лавиниуме как в раю. Я страстно мечтала увидеть его, сына вечерней звезды, наконец-то сияющим спокойным светом в последние часы своего пребывания на небосклоне жизни. И, пока Эней находился в Этрурии, я решила, что надо бы мне рассказать Асканию о том, что жизнь его отца не продлится долго. И тогда, думала я, естественное сострадание, конечно же, заставит юношу приложить все усилия, чтобы избавить Энея от неприятностей и печалей, и хотя бы на год как-то обуздать свой неугомонный строптивый нрав. Но Асканий по-прежнему настолько подозрительно и ревниво ко мне относился, что я так и не смогла заставить себя доверить ему столь важную тайну. Ведь он мог бы попросту поднять меня на смех. У него вообще была манера смотреть свысока на все латинское, в том числе и на наших оракулов, и на наши святилища; и я не раз слышала, как он говорил, что самое лучшее в греках – это их умение поставить женщин на место. Хоть я и уговаривала себя, что это всего лишь мальчишеское бахвальство, желание всему противоречить, надеялась, что под напускной самоуверенностью Аскания скрывается доброе сердце, но доверить ему тайну жизни и смерти Энея так и не смогла. Я не была уверена, что он не воспользуется этим против собственного отца или же просто из тщеславного желания продемонстрировать некую власть над ним.
Вообще-то мы с ним старались не попадаться друг другу на глаза. И Эней, уже вполне понимая, что его жена и старший сын не ладят друг с другом, тоже вел себя осторожно и старался не ставить нас в неловкое положение. Умение быть тактичным – великое качество в правителе, хотя люди часто путают это умение со слабостью или двуличностью; и не важно, правит ли человек всего лишь своим хозяйством или целой страной, проявление такта по отношению к другому человеку всегда, так или иначе, вызывает ответную реакцию; люди отвечают на это признательностью и уважением. Эней правил твердо, но умел быть тактичным, и его за это очень любили.
В ту зиму и весну ему пришлось приложить немало усилий, чтобы наладить отношения с местными землевладельцами и вождями племен, а также с соседними народами – со всеми, кого Асканий успел за этот месяц оскорбить или обидеть, включая и моего отца. При всех своих бунтарских замашках Асканий вел себя, как сущий ребенок, особенно если речь заходила о его драгоценных предках; он слишком высоко ставил собственное происхождение, чтобы считать Латина, «какого-то трясущегося от старости вождя из западной провинции», равным себе; не говоря уж о том, что он вообще не желал воспринимать моего отца как царя всего Лация. Пока Эней был в Этрурии, Асканий не только отправил восвояси гонца, присланного Латином, даже не удостоив моего отца ответом, но и умудрился издать несколько законов, полностью противоречивших тем, что были приняты в Лации. Мой отец тогда ничего ему не сказал, однако с Энеем после его возвращения поговорил и предложил ему – Латин и сам был человеком весьма тактичным – выделить «мальчику» собственные земли, на которых тот мог бы править по своему усмотрению, причем подальше и от Лаврента, и от Лавиниума. (Мой отец упорно продолжал называть Аскания «мальчиком» или «сыном Энея», тогда как своего родного внука он называл Сильвием, «маленьким царем» или «царевичем». Порой, несмотря на всю свою тактичность, Латин мог проявить редкостное упрямство.)
Эней тут же последовал его предложению и выделил Асканию небольшую территорию близ Альбанской горы, озера и селения Альба Лонга; там же неподалеку находился и старинный город Велитра. Он предупредил сына, что главной его задачей является поддержание мира с беспокойными соседями, дабы религиозные праздники на Альбанской горе, куда люди собираются порой со всей Южной Италии, могли проходить в безопасности. Он также посоветовал ему заняться усовершенствованием тамошнего сельского хозяйства, а также подготовкой надежного отряда из местных крестьян, чтобы в случае войны этим отрядом можно было воспользоваться. Мне он потом рассказывал, что говорил с сыном довольно сурово и резко и предупредил его, что если тот станет провоцировать разногласия с соседями вместо того, чтобы их предотвращать, то будет немедленно отозван в Лавиниум и навсегда лишится права управлять самостоятельно.
Асканий отправился в Альба Лонгу вместе со своим сердечным дружком Атисом и небольшим вооруженным отрядом – все верхом на отличных конях, в красивых доспехах, с султанами на шлемах. Оттуда он слал отцу вполне удовлетворительные отчеты, и, похоже, этот опыт оказался вполне успешным.
Я испытала огромное облегчением, когда Асканий уехал, и надеялась, что остаток лета, всю осень и зиму Эней будет принадлежать только мне одной, а его сынок перестанет наконец изводить меня своей ревностью. О весне я старалась не думать. Весна ведь все равно пришла бы. И Янус открыл бы свои ворота. И Марс, как всегда, первым вступил бы в новый год. Нечего было и думать об этом.
Бедняки из Рутулии и горной страны, граничившей с Лацием на востоке, часто, сбиваясь в банды, угоняли у латинов скот и представляли собой постоянную угрозу для приграничных крестьянских хозяйств. А сабиняне, жившие выше по течению Тибра, а также на берегах его притока Аллии, совершали набеги на поселение Эвандра; порой они, набравшись наглости, даже спускались по Тибру на легких боевых галерах и пытались грабить наши солончаки. Так что Эней в итоге поставил свои военные корабли на якорь у старого причала в Вентикуле и приказал силой отгонять непрошеных гостей. Но это были всего лишь мелкие неприятности, которых раньше хватало и у Латина, а в целом Лаций пребывал в состоянии столь же прочного мира, как и во времена моего детства. И Эней смог полностью переключить свое внимание на строительство города, возделывание земель, разведение скота и охоту, которую, как и его сын, очень любил; не забывал он и о повседневном почитании богов и отправлял эти однообразные, повторяющиеся обряды почти с таким же удовольствием, как это делала я.
