Пьер Грималь - Сенека
Что касается Секстиев, то их учеником, правда, не прямым, а косвенным, Сенека стал через другого своего учителя — Папирия Фабиана. Происхождение Секстия-отца позволило Цезарю предложить ему попробовать себя в роли сенатора. Секстий отклонил предложение и предпочел целиком посвятить себя философии. Зато благодаря этой детали мы можем приблизительно установить даты его жизни. Если сенаторскую тогу предлагал ему Цезарь, значит, до 44 года до н. э. Секстию должно было как минимум исполниться 25 лет, хотя, скорее всего, он был старше и родился около 70— 69 года. Он был чуть старше Вергилия, но моложе Цезаря и Цицерона. Лично встречаться с ним Сенека не мог, а с его учением познакомился через Папирия Фабиана и Сотиона. Это учение показалось ему настолько интересным, что в пору создания «Писем к Луцилию» он еще раз вернулся к его трудам. Те данные, которыми мы располагаем относительно его мировоззрения, дошли до нас именно благодаря Сенеке.
Секстий и писал, и учил по-гречески, хотя сам был римлянином. Полностью его звали Квинт Секстий Нигер; личное имя упоминает Сенека, личное и cognomen — Плиний, в списке авторов, чьи материалы он использовал в книге XXVIII «Естественной истории». Плиний уточняет, что Секстий Нигер, автор сочинения по медицине, писал по-гречески, что служит еще одним доказательством тому, что речь идет об одном и том же человеке. Следовательно, Секстий принадлежал к тем римлянам, которые, живя в пору, когда Цицерон сочинял свои великие философские диалоги, считали, что лишь на греческом можно адекватно выразить философскую мысль. Очевидно, Секстий, что было общепринято, какое-то время обучался в Афинах, хотя и в Риме, как нам известно, проживало немало философов, преподававших на греческом языке. Именно их ряды решил пополнить Секстий, захотев помериться с ними силами. Он не признавал своей принадлежности к Стое и с гордостью называл себя основателем новой, римской школы.
Судя по всему, Секстий уделял особое внимание нравственному воспитанию, особенно воспитанию воли. В период
«Писем к Луцилию» Сенеку больше всего поражала энергичная манера речи Секстия, и в самом деле наводящая на мысли о поле брани. Сенека особенно хвалит одно сравнение, которое кажется ему чрезвычайно убедительным: мудрец, говорит Секстий, должен уподобиться хорошему полководцу, который, передвигаясь по вражеской территории, выстраивает войско в каре, чтобы солдаты в любую минуту могли отразить нападение, откуда бы оно ни грозило. Его «добродетели» должны быть готовы встретить любую опасность и по первому сигналу «полководца» ринуться в бой. Глупца (stultus), к каким относится большинство людей, продолжает Секстий, опасности подстерегают повсюду, они грозят ему сверху (боги) и снизу (царство мертвых), и он постоянно живет в страхе перед врагами. Напротив, мудрец всегда готов к любому нападению. Мы видим, что Секстий в первую очередь стремится достичь спокойствия духа, освободить душу от чувства тревоги. Тому, кто сумеет это сделать, он сулил счастье, достойное Юпитера.
Ему казалось, что одной апологии энергии достаточно, чтобы служить основанием «римской» философии. В отличие от стоиков он не откладывает «на потом» счастье мудреца. «Секстий замечателен тем, — признает Сенека, — что показывает величие счастливой жизни, не отнимая надежды, что ты способен ее достигнуть; ты знаешь, что счастье далеко, но достижимо для каждого, кто к нему стремится». Очевидно, это один из принципиальных пунктов, по которым Секстий расходился со стоиками. Они считали, что мудрец — существо исключительное, что рождаются такие люди чрезвычайно редко, хорошо, если один раз в столетие. Сенека, со своей стороны, неоднократно подчеркивал доступность и даже относительную легкость достижения добродетели. Возможно, этот оптимизм, отнюдь не свойственный ортодоксальному стоицизму, он заимствовал у Секстия-отца.
Путь к неуязвимости прост. Достаточно подвергнуть душу строгой аскезе, приучая ее к воздержанию и мужеству. «Поверим Секстию, — пишет Сенека, — когда он указывает нам прекраснейшую из дорог и восклицает: "Вот где пролег путь к звездам!" А пролег он через простоту жизни, через владение собой, через стойкость». Как мы уже упоминали, Секстий проповедовал отказ от мясной пищи, руководствуясь доводами житейской морали и, в некотором смысле, духовной гигиены. Привычка к мясу влечет за собой жестокость; привычка к вину противна природной простоте и приводит к нарушению соразмерностей нашего существования. Это наставление принадлежит пифагорейцам, но Секстий отверг предложенное ими теоретическое обоснование, поскольку оно, на его взгляд, несло слишком заметный отпечаток не поддающейся проверке метафизики. Сотион, напротив, сначала говорил об общей картине мира, а затем уже из нее выводил свое наставление. Секстий выбирает путь, прямо противоположный тому, какого следовало бы ждать от мыслителя постсократовской формации. Его выбор — это выбор прагматика. Римлянин в душе, Секстий как проверенной линии поведения следует mos maiorum31, которому пытается придать моральное обоснование. Если он осуждает употребление мяса, то лишь потому, что Катон когда-то превозносил достоинства капусты и напоминал, что римляне долгое время ели мясо лишь по случаю жертвоприношений богам. Цель, которую ставит перед собой Секстий, — поиск и восстановление традиционной римской морали.
Однако это невозможно без хотя бы некоторых заимствований из греческих философов. Так, Секстий рекомендует ежедневно устраивать экзамен собственной совести. Возможно, в данном случае, как и в вопросе осуждения мясной пищи, перед нами заимствование из пифагорейской традиции, если не из эпикурейского учения. Точно так же еще одну максиму Секстия — «тот, кто слишком горячо любит свою жену, уже повинен в блуде» — можно соотнести с Катоном Цензором, но не будем забывать, что в начале гражданской войны Катон Утический подвергал осуждению «счастливый брак» с позиций стоицизма. В этом пункте сентенция Секстия согласуется со стоической моралью, а также с традиционной этикой семейных отношений, характерной для старого Рима.
В других фрагментах Секстия, сохранившихся благодаря Сенеке, можно найти и другие высказывания в духе стоицизма. Например, идея о том, что «Юпитер может не больше того, что может порядочный человек». Комментируя это изречение, Сенека использует чисто стоическую терминологию, подчеркивающую абсолютный характер Добра. Также принадлежащим стоицизму можно считать сравнение человека с полководцем, во всяком случае, акцент на власти разума над чувствами. В той же манере в трактате «О счастливой жизни» Сенека рассуждает об отношениях разума и внешних вещей. Разум занимает центральное положение в личности человека и постоянно находится в движении, направленном в две стороны: от периферии к центру и от центра к периферии. Сравнение разума с руководителем (лат. «dux», греч. «hgemwu») заимствовано у платоников, это ясно, но анализ психологического механизма, благодаря которому осуществляется функция «руководства душой», — чистый стоицизм. Секстий настаивает, что для применения власти Разума необходимы особые условия: порядок и отсутствие суеты. Здесь легко узнать идеи, которыми дорожил и Сенека, в частности идею об «упорядоченном уме» (compositio mentis). Однако эту идею Сенека взял не у Секстия. Еще первые стоики подчеркивали хаотический характер движений души и говорили о необходимости подчинять их дисциплине. Таким образом, Сенека был прав, называя Секстия стоиком, хотел того последний или нет.
Школа Секстия оказалась недолговечной и не пережила даже второго поколения. Попытка высвободить римскую философскую мысль не имела перспективы и не могла принести успеха. Слишком тесное переплетение с греческой философской мыслью делало невозможным их разделение. Самым ярким учеником Секстиев, отца и сына (Секстий-сын на протяжении какого-то времени продолжал дело отца), бесспорно, следует считать Цельса, но дошедшее до нас творчество Цельса, лишенное не только четкости формулировок, но и философского содержания, свидетельствует об ограниченных возможностях школы Секстиев.
Другим известным учеником Секстия-отца был, как мы уже говорили, Папирий Фабиан. Сенека и его называет «одним из истинных старинных философов». Этот враг красивостей в борьбе против страстей применял методику своего учителя и использовал его же сравнения. Главное его достоинство, судя по всему, состояло в ораторском таланте. Сенека сохранил яркие воспоминания об ученых спорах с участием Фабиана, на которых ему довелось присутствовать, но, что знаменательно, Луцилий не получил никакого удовольствия от чтения написанных им трактатов, наверняка не блиставших глубиной мысли и, естественно, лишенных страстной силы убеждения, которой отличались его устные выступления. Также примечательно, что Сенека не испытал потребности перечитать творения Фабиана, тогда как к сочинениям Секстия-отца он возвращался не раз.
