Родион Феденёв - Де Рибас
Не составляло труда понять, что императрице нужны доказательства вины Павла в разглашении государственных тайн. Но для чего именно они были ей надобны? Может быть, для того Павел и был выпущен заграницу, чтобы такие доказательства появились? Екатерине пятьдесят три года, Павлу – двадцать восемь. Она боится за престол?
В Варшаве Рибас не думал задерживаться. Щегольски одетый, как и подобает отдыхающему от трудов тяжких путешественнику, в зале гостиницы он играл в добропорядочный вист, интересовался достопримечательностями, оформлял подорожную на Вену, куда стремился с нетерпением. Однако, через российского посла он получил приглашение на бал во дворец к Станиславу-Августу, где удивился вниманию к своей особе иностранных послов-министров. Пришлось задержаться, посетить неаполитанского консула, обедать с испанскими и луккскими дипломатами, говорить о поражениях Англии в Америке, о конце российской ориентации на Пруссию и о попытках Англии и Франции, истощенных войной, заручиться поддержкой России. Эти визиты сразу ввели его в курс европейских дел.
В Вене, устроившись в гостинице, он поспешил к русскому посланнику Дмитрию Голицыну, который принял его любезно, пригласил в портретную, а в ней на музыкальный вечер, и удивился вопросу Рибаса, сказал:
– Граф Северный дважды был в Вене. Один раз совсем недавно по дороге в Никольсбург. А в первый раз… в декабре прошлого года?… – Он вспоминал, теребил перламутровые пуговицы бархатного кафтана, приказал подать кофе, послал за секретарем, а между делом говорил: – О графе Северном до сих пор говорят в Вене. Представьте, он изъявил желание быть в театре, чтобы посмотреть шекспировского Гамлета. У нас в России «Гамлет» теперь под запретом. – Он многозначительно посмотрел на собеседника. – Императрица не велит ставить сию пиесу на театрах. Правда, при покойной Елизавете Петровне труппа Волкова представляла «Гамлета» в сумароковской переделке. А теперь запрет. Одним словом, случилась незадача. Венский актер Брокман взял да отказался играть роль принца датского в присутствии Павла!
– Что за причина? – спросил Рибас.
– Вот именно! Разве это не честь играть перед российским наследником престола?
– Инкогнито Павла было так широко открыто?
– Какие могут быть секреты в Вене? Одним словом, Брокман наотрез отказался играть и сказал: «Я не берусь играть из-за непредвиденных последствий. Ведь если Павел будет на спектакле, то в этот вечер в театре окажутся два Гамлета! Один на сцене, другой – в зале». Когда об этом сообщили императору Иосифу, он пришел в восторг и велел выдать Брокману за своевременную предусмотрительность пятьдесят дукатов.
Этот анекдот мало интересовал Рибаса, но он выслушал его со вниманием, чтобы сказать:
– Ее величество была весьма удивлена, узнав, что император Иосиф сообщил Павлу об основании союза между Австрией и Россией.
Эти слова Рибас произнес всего лишь предполагая о такой возможности, но Дмитрий Михайлович ответил удрученным согласием:
– Да, да.
– Союз был заключен в тайне от других держав.
– Да! – воскликнул Голицын. – Но император Иосиф и предположить не мог, что императрица держит сей. союз в тайне и от сына!
– И теперь этот союз ни для кого не тайна?
– Как знать. При мне граф Северный о нем ни е кем не говорил.
Секретарь Голицына сообщил, что Иосиф провожал Павла из Вены девятого января. С тех пор прошел почти год. Павел через Триест, Венецию, Падую, Болонью и Анкону прибыл в Рим и почти сразу после отдыха отправился в Неаполь, где не задержался из-за присутствия там ненавистного бывшего друга и посла Андрея Разумовского. Вернулся в Рим. Жил две недели. Встречался с Джананджелло Браччи – папой Пием VI, который стал папой в памятном Рибасу семьдесят пятом году, потеснив Альбани – протеже Елизаветы Таракановой. После этого Павел поехал в Тоскану, где и встретился с герцогом Леопольдом.
Итак, на все про все у Павла до встречи с Леопольдом ушло около двух месяцев. Следовательно, их встреча состоялась где-то десятого-двадцатого марта. После этого Леопольд и написал письмо, так интересующее императрицу. Все эти расчеты нужны были Рибасу для того, чтобы не наводить справки ни в Риме, ни во Флоренции. Любой вопрос о графе Северном там тотчас бы взяли на заметку.
Голицын прекрасно знал, что зять Бецкого вхож в дворцовые покои, и Рибас избрал ключом общения с посланником таинственность и намеки. Кто мог знать о письме Леопольда? Канцлер Кауниц? И Рибас, ничего не объясняя, сказал:
– Ее величество настоятельно советовала мне познакомиться с австрийским канцлером. Это великий ум.
– Завтра он будет в манеже, – отвечал Голицын.
Антон Венцель Кауниц состоял канцлером еще со времен Марии-Терезии. Ему шел семьдесят второй год, и страсть к верховой езде сменилась поездками в манеж. Рибас увидел его в открытой коляске и был представлен. Кружевное жабо канцлера, скрывая старческую шею, выглядело великолепным букетом. В манеже офицеры объезжали лошадей-трехлеток.
– Как вам нравятся английские скакуны? – гордо спросил канцлер, как будто лично имел причастность к воспроизводству этой породы. – Мне говорили, что и Петр Первый на монументе Фальконе взвивается свечой именно на английской лошади.
– Тот, кто вам это говорил, льстил англичанам, – отвечал Рибас – Фальконе, скорее, произвел скульптурное скрещивание лошадей различных пород.
Это понравилось Кауницу. Он благосклонно вспомнил с своем давнем споре с княгиней Дашковой о личности Петра.
– Она называла его деспотом, отнявшим свободу как у дворян, так и у слуг. Но я остался при своем мнении: великие дела всегда требуют принуждения.
Но из бесед с Кауницем Рибас, тонко плетущий нити разговора в нужном направлении, ничего не узнал о письме герцога Леопольда. Дело не сдвинулось ни на дюйм и за обедом, на котором присутствовали фельдмаршал Ласси и юные офицеры – принц де Линь – сын бельгийского герцога на австрийской службе и подпоручик Эммануил граф Шенон, которого отрекомендовали как потомка кардинала Ришелье. Но Рибаса мало интересовал вспыхивающий от смущения французский граф, и он незаметно переводил беседу к делам благословенной Флоренции и к герцогу Леопольду, но безуспешно.
Тогда он решил попытать счастья в почтовом управлении, где задал несколько вопросов чиновнику, плечи которого напоминали меловые утесы из-за пудры, осыпавшейся с парика.
– Я жду письма из Тосканы. Итальянская почта приходит в определенные дни?
– В понедельник, среду и пятницу.
– Сегодня пятница, а для меня ничего нет. Мой тосканский родственник мог отправить письмо герцогской почтой. Где я могу справиться о нем?
– В канцелярии двора.
– У кого?
– Обратитесь к Леонарду Гаеру. Это мой двоюродный брат. Мы – потомственные почтальоны.
Леонард Гаер оказался копией своего кузена, но без пудры на плечах. Рибас представился ему негоциантом Лучано Фоджи, сокрушался о том, что должен был приехать в Вену еще в марте, но попал в переделку – таможня задержала партию товара. Тут же придумал имя своему мифическому родственнику, назвал его графом Конфорти, которому тосканские курьеры оказывали услуги, и спросил:
– А может быть, тосканский курьер, что был в марте, сейчас в Вене? Я расспросил бы его: была ли мне депеша или нет. Может быть, он помнит.
Тосканского мартовского курьера в Вене не оказалось.
– Вы не знаете его? – спросил Рибас.
– Конечно знаю, – отвечал Гаер. – Это капитан Скрепи. Он арестован.
– Что же с ним случилось? – испугался за неведомого капитана Рибас.
– О, это темное дело.
– Ну, бог с ним. Видно, граф Конфорти мне так и не написал.
На следующий день Рибас уехал в Триест, а через две недели его багаж осматривали у городских ворот Флоренции, а точнее, не осматривали вовсе – он заплатил привратникам, чтобы не ехать в таможню. При этом командир поста не просто принял взятку, но и поторговался о ее размерах. Итальянцы не изменились – дукаты здесь по-прежнему брали верх над законами.
В гостинице «Цветы Флоренции» он снял комнаты. Русских постояльцев здесь не было. В первом этаже жили англичане – сетры Патридж и Генриетта Кобле и их брат Том. Рибас отправился на почту, где выяснил, что из русских во Флоренции получают письма князь Волконский, его секретарь и некто Квитко. Волконский принял Рибаса в саду, где у беседки стояла единственная мраморная скульптура Пана. Петербургские новости вызвали приязнь князя и он сказал:
– Я представлю вас к двору через первого министра. Но не поступайте так, как князь Вяземский.
– Объясните мне ваш совет.
– С прискорбным удовольствием, – отвечал князь. – Вяземский явился к первому министру, представьте, в круглой шляпе и английском наряде, что само по себе неприлично. Уговорил, чтобы его принял эрцгерцорг Франц, сын Леопольда… Пришло назначенное время, а Вяземского нет как нет! Послали за ним в гостиницу. И узнали, что он укатил в Ливорно с женщиной, которую разыскивает полиция, потому что она сбежала от мужа, прихватив все бриллианты.
