Натан Рыбак - Переяславская рада. Том 2
У Ладыженского губы задергались под усами. Не случалось еще такого, чтобы запятнал имя свое честное. Нешто из Амстердама не привез оружия? Нешто не он англичан припер-таки к стенке? Из-под самого носа взял что хотел. Дальняя дорога не впервые расстилалась перед стольником… Откланялся боярину. Вышел.
…Молча взял из рук Лопухина верительные грамоты, письмо к гетману Хмельницкому.
— Как поясница? — ехидно спросил Алмаз Иванов.
Ладыженский усмехнулся, махнул рукой.
Не ожидая рассвета, как велено было, выехал из Москвы.
…Караульные только убрали рогатки, расставленные на ночь поперек улиц, как крытый возок протарахтел колесами по мощенной бревнами Лубянке, свернул в глухой переулок и остановился у высоких ворот.
Загремели цепями собаки, злобно залаяли. С козел соскочил человечек. Высоким колпаком точно проткнул рассветную мглистую изморось, висевшую в воздухе. Проворно откинул ступеньки. Кряхтя, из возка начал вылезать другой, высокий, в долгополой шубе, в горлатной шапке. Человечек в колпаке между тем нетерпеливо забарабанил в ворота окоченелым кулаком.
Откинулось оконце, высунулась свалявшаяся бородка клинышком, спросила сонным голосом:
— Какого дьявола бесчинствуешь? Не видишь разве, чьи ворота? Вот погоди, кликну стрельцов…
— По государеву делу, — заслуженно прохрипел человечек, — Отмыкай скорее, не мешкай, а то как бы тебе боярин не велел всыпать…
Эти слова подействовали на бородача. Исчез и вскоре зазвенел ключами. Разминая ноги, затекшие после долгой дороги, высокий в горлатной шапке неверным шагом прошел в отворенные ворота. Низенький в колпаке бережно поддерживал его под локоть.
— Как сказать? — спросил бородач, — присвечивая фонарем. — Может, обождете? Боярин только недавно почивать лег…
— Буди, буди! — густым басом откликнулся высокий. — Дело спешное…
Человечек в колпаке вскипел, надвинулся на бородатого плечом, как петух, выпалил одним духом:
— Скажи — чрезвычайный государев посол Григорий Мачехин из самого Парижа.
Бороду как ветром смело.
Григорий Мачехин начал всходить по ступеням на крыльцо. В нос ударило духмяным запахом свежеиспеченного хлеба. ни растворенных дверей повеяло теплом. Расправил плечи, перекрестился.
— Накопец-то, господи!..
…А спустя несколько минут сидел перед Ордын-Нащокиным и рассказывал, щурясь на жаркое пламя свечей.
Афанасий Лаврентьевич в одном исподнем, прикрыв плечи тулупчиком, слушал внимательно. Довольно думал: в Переяславе молния, а гром вон где отзывается… Радовало, что предположенное сбывалось. От дела, начатого Москвой с гетманом Богданом, защекотало в носу у многих политиков даже в Париже, Вене, Риме… Чихают господа министры.
— Великое дело!
На радостях крепко обнял за плечи Мачехина, прижал к груди, расцеловал троекратно.
5
…Самойло Богданович-Зарудный и Павло Тетеря, высокие послы гетмана Хмельницкого, вторую неделю в Москве.
При них в составе посольства были есаул брацлавский Григорий Кирилович, полковые есаулы Илько Хорьков, Герасим Гапоненко, писарь для службы послов Дионисий Гулька, игумен монастыря Спаса из Новгорода-Северского Сильвестр, двадцать четыре караульных казака во главе с сотником Мартыном Терновым, два трубача. От гетмана в дар царю Алексею Михаиловичу привезли послы пять дорогих турецких коней — аргамаков.
Начиная с Путивля посольство всюду встречали с превеликим почетом.
Постой имели высокие послы на Кремлевском дворе. Дом добрый. Обслуга царская. Послам шведским или нидерландским даже завидно. Им давно ни вина, ни кормов с царского стола не жаловали. Это означало для них новые заботы. А тут, рядом, такое творилось… Предивно сие и достойно сугубого внимания.
Негоциант Виниус все выведывал. Вынюхает как ни на есть все своим совиным носом и на подворье к шведскому послу Августу Шурфу бежит. Заходил он как бы ненароком и к послам украинским. Пробовал начать издалека. Как бы привлечь их внимание на свою пользу? Пока что не удавалось. Послы словно бы и не любопытствовали. Дали понять — напрасно забегаешь. Но не знал Богданович-Зарудный, как оный Виниус улучил для себя удобную минутку и с полковником Тетерей имел с глазу на глаз приватную беседу.
В доме посольском тепло, уютно. Что ни день — новый великородный боярин в гости трапезовать зовет.
Павло Тетеря повеселел. Ехал в Москву смутный. По дороге остерегал молчаливого Богдановича-Зарудного: «Смотри, пан генеральный судья, как бы эти бояре не обидели нас, добытые маетности не отобрали, шляхетство наше не порушили…» Однако в сердце крепко держал надежду на боярина Василия Васильевича Бутурлина. Понятно, о том Богдановичу-Зарудному ни слова.
Послы уже несколько раз совещались с сберегателями Посольского приказа. Учинили с послами совещание и воеводы. Думу думали: куда и в каком числе пойдет царево войско, где именно соединится с войском гетмана? Тут, на этом совещании, больше говорил Богданович-Зарудный, чем Павло Тетеря. Бояре приговорили: на Украину пойдет московское войско под началом тверского наместника Василия Бутурлина, чтобы оказать помощь самому гетману против поляков; на Полоцк пойдет вторая армия под началом Шереметева Василия Борисовича; третья армия под началом князя Трубецкого Алексея Никитича пойдет на юг через Брянск против возможного нападения хана крымского. Главные силы под началом самого царя выступят на Оршу — Смоленск.
Послы доложили на совещании, что гетман отрядит к хану Ислам-Гирею своего посла остеречь крымского хана от помощи королю и шляхте. Надолго удержать его надежды мало; кабы на год, и то было бы изрядно.
Вскоре состоялся смотр войска стрелецкого и пушкарского самим царем. Высокие послы присутствовали на том смотре, стояли на красном помосте недалеко от правой руки царя.
Четкими рядами проходили перед царем и воеводами стрелецкие полки. Шла конница, легкая и тяжелая. Ржали застоявшиеся кони, реяли над головами войска хоругви и стяги. За конницей шли рядами мушкетеры, за ними везли пушки, коренастые пушкари весело поблескивали зубами.
Мартын и казаки, стоявшие в стороне от помоста, окруженные стольниками, радостно улыбались. Хотелось подбросить кверху шапку, кричать: «Слава!» Вот оно, войско какое! С такими воинами султан, король и хан даже сообща не страшны.
В скором времени пригласили послов на царский обед в Золотую палату. На обеде был патриарх Никон и говорил послам приветные слова.
Теперь ожидали уже отпуска у царя и утверждения статей. Но встречи с боярами, беседы в Посольском приказе продолжались. У Тетери не выходил из головы разговор с Выговским накануне отъезда. Не зная еще, как вести себя с Богдановичем-Зарудным, он высказывал свои мысли осторожно. В приватной беседе с ближним боярином Бутурлиным выяснили — беспокойство о своих маетностях пусть забудут. Достойные, шляхетные люди боярам и царю по нраву. Не чернь черносошную да гультяев казаков почитают; то, что супротив шляхты польской и иезуитов пошли и оных крепко бьют — это дело иное и всяческой похвалы достойное, но того, что на своих панов руку подымают, этого ни бояре, ни царь не потерпят.
Бутурлин говорил твердо, убедительно. Тетеря чуть не подпрыгивал на лавке. Богданович-Зарудный довольно наматывал на палец долгий ус. Мартыну Терновому, которому но случайности присутствовать при этой беседе довелось, слова боярина точно песком глаза засыпали.
Послали Тернового, по гетманскому велению, вместе с послами, чтобы казацким караулом командовал, глядел, как бы с послами по дороге худого не сталось. Мартын досматривал послов хорошо. А кто какую обиду причинит? Сперва по своей земле охали, всюду казаки, посполитые довольны Переяславской радой, празднуют, как на пасху… А ехали по московским землям — всюду встречали их хлебом-солью. Угощали в боярских домах. Звали к столу и Мартына. Но шляхтич, но и не простой казак. Сотник. Тетеря за глаза крутил носом. Стращал Богдановича-Зарудного:
— Думаешь, случайно послали с нами этого харцызяку? Вижу руку Лаврина Капусты. Его выдумка… Смотри, пан генеральный, лишнего не трепли языком.
Богданович-Зарудный промолчал. Подумал только: «А знал бы ты, что мне гетман про тебя сказал!»
Тетеря ошибался. Не Капуста, а сам гетман приказал послать со свитой казака толкового, и не из поднанков реестровых, а такого, как Мартын Терновой (хорошо запомнил Хмельницкий Тернового после наезда его на Краковское воеводство): пускай побудет возле послов, послушает, как они убиваться будут за маетности свои, — когда-нибудь пригодится это, будет живой свидетель…
Мартыну и говорить ничего не нужно было. Глаз у него был зоркий, внимательный. Не раз тянуло вмешаться в беседу послов, напомнить: «Когда выступали против шляхты, не кичились и не брезговали чернью своею…» Но к чему говорить? «Погодите! Вот только выгоним до последнего всех панов польских с земель наших, вот только станем на своих рубежах непорушно, иезуитский смрад выветрим с родной земли!.. Погодите!» Не раз сам себя так утешал, неизменно вспоминая при этом слова Нечипора Галайды: «Правда и право панам не по праву. Пока нужны — руки нам пожимают, а не станет в нас нужды — и на порог пускать не велят. Прямо сказать, для посполитых пан — это чужой жупан…»
