Арнольд Цвейг - Воспитание под Верденом
Их можно найти всюду, этих чернильных пачкунов из семитов, даже в одной его роте есть такой экземпляр. Он присвоил себе фамилию Бертин, неизвестно каким образом. Вероятно, десятка два лет тому назад он назывался Изаксоном и прибыл из Лемберга. Теперь этот Ицик имеет дерзость требовать еще дополнительно шесть дней отпуска, которые ему будто бы недодали летом! Летом он, видите ли, поехал венчаться с какой-то Саррочкой,
которую он, как это свойственно евреям, хитростью под- ! бил обойти закон. Парень получил отпуск, конечно кратчайший, — четыре дня. А теперь у него хватает наглости требовать и остальные шесть под тем предлогом, что он находится на фронте с начала августа пятнадцатого года. Замечательно! Где же ему находиться? И, вместо того чтобы смиренно благодарить прусское государство за честь носить военный мундир, этот негодяй желает на протяжении одного полугодия еще- раз съездить в отпуск, мошеннически лишая этой радости солдата, который еще вовсе не был дома. Но, к счастью, он нарвался на настоящих людей. Первая рота, как и надлежало, направила его просьбу по инстанции, но обратила внимание на все обстоятельства этого дела. Сегодня этот самонадеянный безмозглый дурак рассчитывает вместе с другими отъезжающими получить в батальоне отпускное свидетельство и проездной билет. Никто не предупредил его, что ему придется, не солоно хлебавши, катиться обратно, да еще пешком и прямо в караул, чтобы у него было время поразмыслить о своей самонадеянности. Ибо самонадеянны эти евреи, трудно даже представить себе, до чего они самонадеянны! До тех пор, пока это подобие людей пользуется равноправием, наряду с избранной расой, с чистокровными немцами, Германия, несмотря на все свои геройские подвиги, никогда не сможет подняться на высоту! Это он, Янш, по секрету говорит капитану Ниглю — пусть верит или не верит.
Нигль ничего не имеет против евреев; он знает немногих, но те, которые живут в его краях, не дают никакого повода к жалобам. Да и опыт баварской армии, в которой были офицеры евреи, оказался вовсе не так уж плох. Он знает, что, конечно, у некоторых пруссаков, а прежде всего, у австрийцев, есть такой пунктик. В Баварии только доктор Зигль обрушивался на евреев, но тот поедом ел и пруссаков. Что касается лично его, то некоторые протестанты доставили ему гораздо больше хлопот, чем евреи, но об этом он, человек вежливый, предпочитает не сообщать Яншу. Однако он не-прочь поглядеть, как этот Бертин будет возвращаться восвояси и торчать в карауле, вместо того чтобы сидеть в поезде для отпускников. Это во всяком случае не повредит. Ведь и его самого в Дуомоне не гладили по головке.
Моросит мелкий дождь. Ноябрьские сумерки хмуро повисли над крышами деревни Дамвилер и вползают в окна батальонной канцелярии. В первом этаже уже давно горят лампы. Персонал предвкушает приход отпускников первой роты: их десять человек, они должны явиться пол командой Бертина. Вместо Бертина едет в отпуск штабной ефрейтор Никлас, который тоже причислен к первой роте. Вот. он уже сидит у печки в чистеньком мундире, еле сдерживая радость. Таково распоряжение: надо, чтобы люди в Муаре, и в особенности сам Бертин, не заподозрили чего-либо, ибо само собой разумеется, что в отпуск всегда уезжают десять человек, а никак не одиннадцать. Затея должна удасться. В четыре часа отпускники безусловно будут здесь. Они из кожи лезут, чтобы поспеть к поезду в Дамвшюре, а в Монмеди захватить поезд на Франкфурт. Пусть несутся галопом — ведь им предстоит десять дней отдыха в кругу семьи, а прусские традиции требуют, чтобы всякое благо покупалось ценой каких-нибудь мук.
Когда капитан Нигль через дверную щель вглядывается в нестроевого Бертина, единственного, который не поедет в отпуск, а вернется обратно в роту, он вдруг отшатывается. Нигль уже видел это лицо. Оно не было таким бледным и разочарованным, как теперь при свете лампы, оно было более свежим, более загорелым, но он видел его, да, в Дуомоне! Этот человек, который вынужден стоять неподвижно, слушая, как фельдфебель сухо сообщает ему, что его просьба отклонена, — этот человек принадлежит к опасной банде вымогателя Кройзипга. Он тогда шел рядом с маленьким унтер-офицером, с этим Хусманом или Зюсмапом, тоже евреем. Может быть, в самом деле эти разговоры о евреях имеют под собой какую-то почву? Не прав ли в этом пункте прозорливый Янш, а он, казначей Нигль, в самом деле лишь доверчивый простачок? В этом надо хорошенько разобраться. Во всяком случае парня надо убрать. Много ли, мало ли он знает, но нельзя позволить ему задерживаться здесь и болтать. Это закон самосохранения, необходимость, которая, собственно говоря, не признает никаких запретов.
Этого человека Нигль не потеряет из виду, его имя он заметит себе. Но важнее всего сначала узнать местопребывание того сверхмерзавца. Если он действительно пропал без вести, как жаловался капитан Лаубер искренно огорченному Ниглю, тогда надо приступить к чистке и уничтожить остальных свидетелей. Что этот человек не едет в отпуск — это в порядке вещей. Он и не поедет, пока не придет вновь его законная очередь. Случится ли это веской, или летом — до того времени много воды утечет.
Капитан Нигль; с печально-добродушным лицом и хитрыми глазками, получил большое удовлетворение от зрелища, которым его угостил майор Янш. Спасибо, господин майор! Вы заметили, как парень стоял и чуть-чуть пошатывался, господин майор? Это вовсе не вредно для такого заносчивого еврея в очках, для господина, как его зовут, Бертин, что ли? Да, Бертин. У него неприятная внешность, у господина Бертина — оттопыренные уши, какие видишь в альбомах с фотографиями преступников. Казначею Ниглю приходилось иметь дело с преступниками, но нет — он вовсе не намекает на первую роту майора Янша. Пожалуй, и правда, надо присмотреть за евреями! До следующей встречи он поразмыслит об этом и, может быть, вступит в Пангерманский союз. В самом деле, пришло время, когда необходимо бороться против масонов и за неограниченную свободу подводной войны.
Нестроевой Бертин шагает по шоссе, ведущему в Муаре. Вокруг него и в нем самом все одинаково мрачно и серо. Направо и налево простирается растерзанное поле, и сердце Бертина одинокое, растерзанное. В лицо ему моросит дождь, за поднятый воротник шинели стекают тонкие холодные. струйки, шарф совершенно промок. Он с трудом переступает через лужи, но не от усталости. Он уже отбыл свой рабочий день на прокладке железнодорожных путей в болотистой местности между Гремили и Орном, где новое расположение фронта требует и новых подъездных путей. Веселый, безгранично счастливый в ожидании отъезда, душевно согретый, он помогал связывать фашины и сооружать в ольховом лесу насыпь, по которой затем проложат рельсы. Они работали по щиколотку в воде, но ему это было нипочем: ведь сегодня он едет в отпуск, завтра вечером будет у Леоноры, шесть дней подряд сможет снова быть человеком, быть рядом со своей любимой. Наскоро, без аппетита, он поел, поспешно почистил одежду; багаж был сложен еще накануне; осталось только скатать и прикрепить к спине одеяло. Побрившись, одетый по форме, он явился в ротную канцелярию.
Ни единым словом не предупредив его, хотя им все было известно, они послали его, вместе с девятью остальными, в Дамвилер. И даже назначили начальником команды, чтобы, в случае надобности, давать разъяснения полевой полиции или любопытствующим офицерам, откуда и куда направляется этот маленький отряд. И затем они столкнули его в бездну.
В канцелярии батальона писарь Диль, с длинным черепом и черными глазами, напрасно пытался подготовить его кивками головы и подмигиванием. Просто из подлости сыграли они с ним такую штуку — неважно, кто затеял ее. Решающее слово во всяком случае сказал майор Янш, это ничтожество, сотрудник «Еженедельника армии и флота»! Это он разъяснил, что в прусской армии не допускается никаких исключений, никто не пользуется отпуском два раза в год. Это похоже на довод, на строгую справедливость, на самом же деле это одна лишь видимость. Кто знаком с порядками, тот хорошо знает, как много всякого рода любимчиков и молодчиков по два и по три раза в год ездят домой. Не всегда эти поездки называются отпусками, большей частью они именуются служебными командировками. Но цель их — оберегать препровождаемые на родину ящики и сундуки с хорошо известным содержимым.
Вот если бы еще среди писарей был тот Мецлер, который летом помог ему получить отпуск для венчания. Но они давно спровадили его в пехоту. На подлость, советовал министр Гете, не жалуйся, ибо она всесильна, что ни говори. Надо испить чашу до дна. В ротной канцелярии, конечно, не станут скрывать злорадного удовольствия по поводу того, что*некий солдат так быстро вернулся из отпуска. Кое-кто из товарищей по бараку тоже, вероятно, подбавит жару. И, кроме того, нельзя лечь спать, чтобы забыть во сие ужасную тоску: наоборот, придется нести караул, шагать под дождем взад и вперед долгие тяжкие ножные часы, и времени для размышлений хватит с избытком.
