Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)
«Усердие и искусство ваши увенчаны, — писала она, быстро скользя пером по шершавой бумаге, — вы достигли своего предмета: отечеству сделали пользу приобретением почти целого Крымского полуострова в весьма короткое время, а себе приобрели славу. Вы знаете, что по статутам ордена Святого победоносца Георгия оной вам принадлежит. И для того посылаю вам крест и звезду первого класса, которые имеете на себя возложить и носить по установлению. На починки же вашего экипажа приказала я в дом ваш отпустить шестьдесят тысяч рублей. Сына вашего князя Василия поздравьте от меня полковником…»
«Это порадует генерала, — подумала Екатерина. — Дай по чести будет! Сынок-то под Кафой тоже отличился…» (За штурм Перекопа юный Долгоруков был награжден орденом Георгия IV степени.)
Екатерина понюхала табак, задержала взгляд на табакерке с написанным на крышке ее портретом, на секунду задумалась, снова взяло перо.
«Приметна мне стала из писем ваших ваша персональная ко мне любовь и привязанность, и для того стала размышлять: чем бы я при нынешнем случае могла вам сделать с моей стороны приязнь? Портрета моего в Крыму нет, но вы его найдете в табакерке, кою при сем к вам посылаю. Прошу ее носить, ибо я ее к вам посылаю на память от доброго сердца. Всем, при вас находящимся, скажите мое удовольствие. Я не оставляю от вас рекомендованных наградить, о чем уже от меня повеление дано. Впрочем, будьте уверены, что все вами сделанное служит к отменному моему удовольствию, и я остаюсь, как всегда, к вам доброжелательная…»
В душе императрица, несомненно, понимала, что полководческие способности князя уступают Божьему дару Румянцева. Но она всегда заботилась о преданных ей людях! По тем наградам, которыми она одаривала подданных, можно было судить не только о степени ее расположения, но и определить круг лиц, которым она особенно благоволила. Долгоруков был в этом кругу!
В Эрмитаже, шумном и многолюдном, говорили о разном, но почти во всех разговорах упоминался Крым, ибо успехи Долгорукова несколько скрасили неудачные действия Первой армии.
(После весенних побед генералов Олица, Репнина и Вейсмана, разгромивших на правобережье Дуная сильные турецкие корпуса и взявших тамошние крепости, в мае последовали чувствительные поражения: сначала комендант Журжи майор Гензель сдал крепость «на капитуляцию» туркам, а затем был разбит отряд генерал-поручика Эссена, пытавшийся вернуть Журжу под российский флаг.)
Генерал-прокурор Вяземский предложил Екатерине сыграть в карты:
— Как обычно… По десяти рублев вист.
К нему присоединились братья Чернышевы — Захар Григорьевич и Иван Григорьевич, вице-президент Адмиралтейской коллегии.
Екатерина любила играть, но играла посредственно — партия закончилась быстро.
— Не идет карта, — вздохнула она, разочарованная проигрышем.
— Зато воинскими победами вы не обделены, ваше величество, — пошутил без улыбки Захар Чернышев. В отличие от многих карточных партнеров Екатерины, он никогда не поддавался ей — играл зло, азартно.
Екатерина натянуто улыбнулась:
— Победы, конечно, приятны. Только стоят гораздо дороже, чем вист… Александр Алексеевич подсчитал, что война уже обошлась казне до тридцати миллионов рублей.
— Это приблизительно, — заметил Вяземский.
— Но туркам она тоже недешево стоит, — сказал Иван Чернышев, ловко сбрасывая карты партнерам.
— Ах, граф, нам-то от этого не легче, — поморщилась Екатерина. — Заканчивать ее надобно… Вы бы, Захар Григорьевич, подумали, куда сподручнее направить Вторую армию да на Совете рассказали бы.
— Хоть завтра, ваше величество, — отозвался Чернышев, рассматривая разложенные в руке карты…
Спустя несколько дней, на очередном заседании Совета, Захар Чернышев доложил следующий план. Вторая армия делилась на четыре корпуса: первый — 16 тысяч человек — оставлялся в Крыму в крепостных гарнизонах и обеспечивал коммуникации на полуострове; второй — 10 тысяч — размещался по Днепровской линии[20] до Таганрога и Азова и в случае турецкой угрозы должен был подкрепить первый корпус; третий — 14 тысяч — располагался по Украинской линии и в Елизаветинской провинции; четвертый — 5 тысяч — отправлялся к польской границе.
Михаил Никитич Волконский, бывший послом в Польше, предложил передать часть полков в состав Первой армии, но Чернышев возразил:
— Войско, измотанное длиннейшими маршами и имеющее потрепанные обозы, к наступательным действиям способности иметь не будет… Армия нуждается в отдыхе и пополнении… Крепкие полки мы оставим в Крыму и направим в Польшу, слабые — на винтер-квартиры… Граф Румянцев наступать нынешней зимой не собирается. А для оборонения ему вполне достаточно тех сил, что имеет. К весне же мы определим план новой кампании и сколько войска для нее понадобится. Если, разумеется, Порта к тому времени не запросит мира.
В последние недели разговоры о мире возникали все чаще: война тяжелым бременем легла на Россию, требуя все новых средств и сил. Великая держава начинала задыхаться. Но завершить войну без получения общей виктории над Портой, без выгодного мира с контрибуцией было невозможно.
— В будущей негоциации и совершении мира, — вступила в разговор Екатерина, — со стороны России не может быть иного правила, как возложить сильнейшую узду на честолюбие Порты и тем доставить нам лучшую безопасность от грядущих нашествий… С другой стороны, объявив единожды, что я не желаю увеличивать победами свои области и полагая непременным правилом основывать твердую свою славу на благоденствии моих подданных, не могу я переменить сих бескорыстных мыслей. Вот почему, примеряясь к существу дела, я вижу кондиции, на которых можно заключить мир… Первое. Надобно беспременно уменьшить способности Порты к атакованию империи в будущие годы… Второе. Россия должна получить справедливое удовлетворение за убытки войны, воспринятой турками без всякой законной причины. А убытки эти по самому точному исчислению простираются до двадцати пяти миллионов рублей… Третье. Следует освободить от порабощения торговлю и беспосредственную связь между подданными обеих империй для вящей их выгоды и взаимного благополучия.
Екатерина говорила ровно, с короткими паузами, как говорят люди, хорошо знающие суть предмета рассуждения. По всему было видно, что она давно продумала и будущие мирные переговоры, и желаемые выгоды для России, и потери в состоянии Порты.
— …Если исчислять силу тех земель, кои Порта должна потерять при замирении, или то, чем эти земли способствуют ее могуществу — получаемым от них прибытком? или числом солдат, там вооружаемых? — то усматривается, что ее спасение не зависит от их сохранения. А потеря станет малочувствительной для истинных источников ее могущества. Рассуждая таким образом, я вижу, что, несмотря на удары, разрушающие ее силы, Порта может вести войну еще многие годы. Но коль я в этой истине себе и вам призналась, то признаюсь и о виде, в котором представляю будущую Порту… Я вижу ее, укрепившуюся долговременным миром, приведшей свои моря в конечную безопасность, исправившей внутренние пороки своего воинства и начинающей новую войну с Россией… В этом пункте я себе мечты не делаю!.. Вот почему — и после замирения! — я всегда буду почитать в Порте страшного неприятеля, а не такую державу, которой бы по своей воле я могла бы давать опровержение… Мои мирные кондиции, принятые в их истинной цене, ограничиваются лишь умалением способностей неприятеля к новым нападениям. Отдаляя их, я даю время прийти в себя в случае начала новой войны, но не доставляю Порте никаких новых средств к нападению. Несколько большее спокойствие и безопасность — вот то, к чему идет все мнимое уничтожение ее могущества, — закончила монолог Екатерина.
Первым, после всеобщего напряженного молчания, подал голос граф Иван Чернышев, ставший минувшей зимой еще одним членом Совета.
— В таком случае, ваше величество, — предложил он, — будет полезно при подписании акта с татарами выговорить особливым артикулом возможное их участие в оборонении наших границ на юге. Ведь они станут нам союзниками!
— Акт с таким артикулом татары не подпишут, — возразил Никита Иванович Панин. — Коль мы пообещали дать им независимость и свободу — они будут тверды в своем упорстве, отсылая нас к данному нами же обещанию.
— В прежних своих суждениях татары не раз высказывали озабоченность, чтобы их не использовали как военную силу, — поддержал Панина вице-канцлер Голицын. — И ссылаются при этом на калмык, коих мы всю нынешнюю войну привлекаем при надобности.
Екатерина нетерпеливым жестом остановила Голицына и, глядя на Чернышева, сказала уверенно:
