Агилета - Святая с темным прошлым
О том, чтобы отправить на учебу дочь и речи не шло. Василиса, правда, слышала, что в Петербурге существует Смольный монастырь, где обучаются девочки из благородных семей, но к чему это ее Оленьке? Замуж она, очевидно, выйдет за одного из гарнизонных офицеров, а для того, чтоб очаровывать мужчин, наука ни к чему. Была б девица мила да весела – этого достанет! Василиса сама обучала дочь (равно как и сына) чтению, письму и закону Божьему, и единственное, о чем жалела, так это о том, что не умеет музицировать. Передать сие искусство дочери было бы весьма полезно!
Однако Оленька, прилежно выполняя материнские уроки, отнюдь не тянулась к знаниям по доброй воле: компания девочек-сверстниц была для нее куда привлекательней. Филарет же осваивал науки с удовольствием пахаря, поднимающего целину, но особое наслаждение находил в том, чтобы слушать разговоры старших о войне. Стратегия и тактика, рекогносцировки и атаки, укрепления и штурмы – все это было его стихией. Стоило собраться в их доме гостям и завести разговор о двух последних турецких кампаниях, как мальчика невозможно было выпроводить в детскую. Возбужденно приоткрыв рот, стоял он подле беседующих или спорящих офицеров и, нимало не смущаясь, перебивал их расспросами, а то и высказывал свое мнение. Что удивительно, никто из старших не выговаривал ему за это, поскольку реплики Филарета были неизменно точны и уместны, а вопросы порой заставляли не на шутку задуматься. Иными словами, девятилетнего мальчишку воспринимали на равных, что наполняло его вполне заслуженной гордостью. Василиса же при этом не могла не вспоминать рассказы Михайлы Ларионовича о его собственном детстве: по словам Кутузова, ни одна игра с ровесниками не обладала для него таким очарованием, как беседа со взрослыми, и его отец, как бы не был занят, всегда находил возможность удовлетворить любопытство сына.
Вообще, задумываясь о склонностях и пристрастиях детей, Василиса поражалась тому, насколько легкий след оставляет в их душах воспитание, и насколько властно диктует им путь текущая в жилах кровь. Оленька явно идет по стопам отца, коего ничто в жизни не увлекало до самозабвения. Ну да Бог с ней! С девочки большой ли спрос? Филарет же определенно явился на свет полководцем, и, восторгаясь задатками сына, Василиса переставала испытывать стыд за тайну его рождения.
Мальчик постоянно выпытывал у матери, удастся ли и ему побывать на войне, когда он вырастет, и Василиса уверяла сына, что, сколько свет стоит, столько люди воевать будут. Но, когда в начале сентября 1787 года Филарет влетел в дом с горящими глазами, объявив, что началась война, женщина приняла это за его измышления.
Однако раньше времени вернувшийся из госпиталя муж подтвердил принесенную мальчиком весть. Полку, в котором он состоял, было приказано выступать назавтра и ускоренным маршем идти в Ольвиополь[62] – город на реке Южный Буг, расположенный к северо-западу от Сивашского перешейка. Там назначили сборный пункт действующей русской армии.
– И я с тобой! – вырвалось у Василисы, прежде чем она успела о чем-либо задуматься.
Однако Иван Антонович решительно отверг эту идею. Что за вздор! На кого она оставит детей? Не на служанку же! Ведь не известно, на сколько затянется эта кампания: на несколько месяцев или на несколько лет. К тому же, той нужды, что была в ней прежде, уже нет – хорошо обученные помощники у него имеются.
Василиса кусала губы: все эти доводы были справедливы, и она легко смирилась бы с ними, если бы не одно обстоятельство. В тот самый миг, когда она осознала, что начинается новая война, память немедленно перенесла ее на поле боя близ деревни Шумлы. Вновь она стремглав мчалась меж мертвых тел, вслед за гонящими турок русскими солдатами, и кричала им, что ранен офицер, коего нужно сей же час вынести с поля боя. Так отчетливо встало перед нею то страшное мгновение, словно бы тринадцать пролетевших лет не воздвигли между прошлым и настоящим никакой преграды.
Видя, что Василиса мучается какой-то невысказанной тревогой, Иван Антонович был искренне тронут. До сих пор он знал, что жена уважает его и испытывает положенную супруге привязанность, однако, всегда не хватало ему чего-то большего, чем она одна могла бы осчастливить мужа. Конечно, он был ей бесконечно признателен за мир и покой в их семье и доброе их взаимное согласие, но порой с досадой спрашивал себя: неужто, и все последующие годы брака ему придется довольствоваться одним этим? И вот наконец ее истинные чувства к нему плеснули наружу! Что за наслаждение лицезреть ее охваченное волнением лицо!
Глаза Василисы были широко открыты и донельзя красноречивы, а губы плотно сомкнуты, точно она стремилась одним взглядом дать ему понять нечто крайне важное. Однако не решалась. Иван Антонович угадал, что: жена смертельно боится за него, но не хочет вселять в него тревогу перед отъездом.
– Хорошая моя, – тихо проговорил он, – думаешь, я рад с тобой разлучаться? Да иначе невозможно ведь…
Василиса молча кивнула, отводя взгляд. В мыслях своих она стояла на коленях подле Михайлы Ларионовича, поддерживая его простреленную голову. Ей было не по себе от тяжелого предчувствия.
– А буде и случится со мной что, – продолжал Иван Антонович, поглаживая ее по голове, – чем ты сможешь помочь?
В этот миг Василиса словно бы увидела себя со стороны. Ночь, горница в доме того татарина, куда снесли обреченных солдат, их стоны и конвульсии. И между всем этим, точно в аду, она сама, молящаяся над неподвижным телом с белой от бинтов головой.
– И верно, – медленно проговорила женщина, стараясь никак не обнаруживать того, что огнем плеснуло у нее в душе. – Чем я при случае могу помочь? Ничем, пожалуй!
* * *За тридцать четыре года своего правления Екатерина II мастерски решила довольно много сложных задач. Однако две проблемы не давали ей расслабиться практически все годы, проведенные на троне.
Первая из них состояла в том, как не допустить до престола своего единственного законного сына, цесаревича Павла. Второй был крымско-турецкий вопрос. И если с сыном императрица не церемонилась, держа его в Гатчине, как в заточении, то в случае с Крымом ей приходилось действовать то кнутом, то пряником, подчас применяя и более нетривиальные ходы.
Кучук-Кайнарджийский мир не позволил императрице вздохнуть с облегчением: едва Ахтиар был покинут русским гарнизоном, в его бухту вошли турецкие корабли, а основные силы турок сосредоточились в Кафе, также обладавшей отличной гаванью. Взамен марионетки – Сахиб Гирея крымским ханом был провозглашен ставленник турецкого султана Девлет Гирей IV.
Стерпеть такую наглость было трудно, и в ноябре 1776 года, когда Кутузов заканчивал свое путешествие по Европе, а Василиса ждала его, еще веря в свое счастье, генерал-поручик Прозоровский принялся наводить в Крыму порядок. На трон посадили новую марионетку – Шагин Гирея, но привело это лишь к тому, что весь следующий 1777 год полуостров был охвачен восстанием. Относительное затишье наступило лишь тогда, когда командующим войсками Крыма и Кубани взамен Прозоровского был аносительное затишье наступило лишь тогда, когда командующим войсками Крыма и Кубани лее нетривиальные ходы. оставляет в их душназначен Суворов. Произошло это 23 марта 1778 года, за неделю с небольшим до того, как у Василисы родился сын.
Суворов не стал миндальничать с турками, и это мгновенно принесло свои плоды. На месте деревянных казарм покинутого ахтиарского гарнизона он приказал строить каменные бастионы, одновременно позаботившись о том, чтобы турок не подпускали к устьям близлежащих рек за пресной водой. Жажда вынудила моряков покинуть бухту.
Ту же самую тактику Суворов применил и в Кафе, где турецким капитанам было «с полной ласковостью» отказано в праве набрать воды на берегу. Так очистили от готовых высадить десант кораблей главное турецкое гнездо в Крыму.
Одновременно, по совету Потемкина (или, вероятнее всего, самой Екатерины) Суворов впервые в русской истории применил тактику, которой впоследствии будет активно придерживаться Сталин. Под предлогом того, что христианское население Крыма находится в опасности, он занялся переселением греков и армян на азовское побережье и к устью Дона. Императрица же издала по этому поводу грамоту, обещая согнанным с родной земли людям «жизнь толико благоденственную». Всего с мая по сентябрь 1778 года из Крыма была выселена 31 тысяча человек – по тем временам огромное число! А поскольку именно с христиан собиралась основная масса налогов, ханская казна резко оскудела и о могуществе крымского хана говорить уже не приходилось.
Крым временно поутих, и в июне 1779 года, когда Кутузов в новороссийских степях готовил к будущим боям свой пикинерный полк, русские войска вновь покинули полуостров, как и в прошлый раз, оставив гарнизон в Керчи. Однако уже осенью 1781 года Турция не удержалась от того, чтобы спровоцировать новое восстание, провозгласив ханом некоего Махмут Гирея. Тогда-то Шагин Гирей и бежал в Керчь, откуда умолял русскую императрицу защитить его престол.
