Валентин Азерников - Долгорукова
— Господи, какая же ты глупенькая! — Александр прижал её к себе. — Как ты могла подумать, что я могу...
И тут он запнулся. Что — осудить, разгневаться, не признать? Как, какими словами продолжить это «могу»?
Она ждала продолжения, глядя на него своими огромными, подернутыми влагой глазами, в которых было всё — любовь, надежда и ожидание.
— Могу ли не признать наше с тобою дитя? — наконец закончил он.
— Наше дитя, — прошелестела она распухшими от слёз губами. И снова заплакала. Но то были слёзы радости, веры, счастья. Они были наверно так же солоны. Но у них уже был другой привкус.
Увы, так кратковременны свиданья. И так отрывочны.
Хотелось длить их и длить. Но время было расписано по часам. Часы — по дням. С языка то и дело сходило: Долгоруков. Александр пребывал в беспокойстве: в далёкой Швейцарии скрывался князь Пётр Владимирович Долгоруков[24]. Опасный человек. Пасквилянт. Ведающий многими тайнами придворной жизни, углубившийся в историю сановитых родов, владевший бумагами, обнародование которых вызвало бы скандальные разоблачения...
Александр давно требовал водворения князя Долгорукова в Россию. Он требовал принять меры к этому от предместника графа Шувалова — Долгорукова Василия Андреевича, тоже князя, но другой ветви. Василий Андреевич тщился, писал куда надо и не надо, но всё безрезультатно. И Александр отправил его в отставку — поделом. К тому же был плох здоровьем — вот-вот помрёт, что, между прочем, в скорости и случилось.
Теперь он требовал отчёта от графа Петра Андреевича Шувалова.
— Государь, по донесениям моих агентов Пётр Владимирович Долгоруков пребывает на смертном одре. Я требую от них подступиться к его бумагам и сделать всё для того, чтобы они не ускользнули из наших рук.
Александр сдвинул брови.
— Ты в ответе, понял?! Назначь любые деньги для выкупа бумаг князя. Отправь расторопного человека для переговоров с его наследниками. Подкупай, грози, но чтоб бумаги непременно были у нас в Петербурге.
— Всё будет сделано, Ваше величество, — отвечал Шувалов.
Глава пятая
ПЕРЕВОДЯ ДУХ
Двор — не то, чем он был прежде. Россия —
не та... Одно правительство почти не изменилось.
Только его внутренний разлад виднее. Между
тем буревые тучи поднимаются на европейском
Западе и у нас самих стоит непогода. Неурожай
тяготеет над многими губерниями. Финансы
более и более расшатаны. Неудовольствие
и недоверие возрастают или крепнут.
Валуев — из ДневникаШувалов вошёл скорым шагом и остановился, не дойдя шага до стола.
— Государь, только что получена депеша: Герцен умер в Париже. Он был для нас тяжкою ношей.
— Я тяжести не чувствовал, — произнёс Александр после паузы. — Это был великий человек, надобно отдать должное его памяти. Князь Пётр Долгоруков был помельче, куда помельче. Но вот они уходят один за другим.
— Ваше величество, эта пустота, увы, будет заполнена.
— Не знаю. Вряд ли явится некто на место Герцена. Могу признаться: я читывал его с удовольствием. Когда противник талантлив, его уважаешь и склоняешь голову перед его прахом.
— Согласен, — с некоторой натугой произнёс Шувалов. Похоже, он не испытывал таковых чувств. — Архив князя прибыл, я приказал выдать агенту Роману в награду годовое жалование.
— Он стоит большего, — сказал Александр. — Прикажи за доставку бумаг князя Петра Владимировича выдать из казны две тысячи, повысить в чине и пожаловать Станислава третьей степени. Я читал его донесения: он обнаруживал ловкость и находчивость.
— Будет исполнено. Прикажете поднести на просмотр некоторые бумаги?
— Да, непременно. Я ознакомился с описью. Доставь мне переписку рода Долгоруковых и самого князя Петра. Это славный род, давший России многих знаменитых особ. Там есть письма к императрице Екатерине «Натальи боярской дочери» — так подписывалась одно время монахиня Долгорукова, вдова Ивана, казнённого Бироном. С некоторых пор родословная Долгоруковых занимает меня, — Александр был откровенен. — Быть может, удастся отыскать кое-какие корни, важные для известной особы.
— Извольте пометить в списке бумаг, Государь, те, что надобны.
— Да-да, завтра ты получишь список с пометами.
— Там есть переписка поэта Некрасова с Долгоруковым.
— Это потом, но тоже интересно. Признаться, я Некрасова уважал и даже защищал его. Талант должен плыть против течения. Как ты полагаешь?
— Талант всегда идёт своею дорогой, — уклончиво отвечал Шувалов.
— Гм... Впрочем, ты прав.
Шувалов ушёл от государя в состоянии лёгкого, но тщательно подавляемого раздражения. Он дал ему волю в кабинете Валуева, когда они остались одни. Валуев тотчас заметил насупленность графа и без обиняков спросил его о причине:
— С некоторых пор у нас в государстве главною темой стали Долгоруковы...
— Долгорукова, хотели вы сказать, — язвительно поправил Валуев.
— Именно. А за этой девчонкой, как за деревом, государь перестал видеть лес.
— Она уже не девчонка. Поговаривают, что она скоро родит государю наследника.
— Я слышал это. Бедная государыня. Ей только этого не хватало.
— Она терпелива. Стерпит и это, — заметил Валуев.
— Позволь, Пётр Александрович, но... Всё понимаю: государь, как бы это сказать — любвеобилен, что ли. Бабы у него не переводились, где бы он ни был. В Париже был поначалу такой гулёж, что и бывалые французы руками разводили. Но когда ему доставили эту... княжну, то есть, он сделал стойку.
— Стало быть, любовь...
— Любовь-то любовь, да государыня-то сохнет. Пора бы заметить. Повсюду таскает девчонку за собой: в Ливадии снял ей отдельную дачу, на водах в Эмсе — виллу. Пора бы, как говорится, подумать о приличиях. Ведь не вьюноша.
— Ужель забыл: седина в бороду — бес в ребро?
— Это для нас, простых смертных. Но не для монархов.
— Нет, я положительно сего не одобряю. Я на стороне государыни и готов оберечь её интерес, её спокойствие наконец.
— Уж не собираешься ли ты, Пётр Андреич, начать поход против княжны?
Шувалов помедлил с ответом. Он покамест тщетно искал способа подсидеть княжну Екатерину. Посылал ей молодых соблазнительных жуиров из числа гвардейских офицеров, равно и к её наперснице Варваре Шебеко, с которой она не расставалась. Не клевало! Но это вовсе не значило, что нельзя её свалить. Вот ведь удалось сплавить её в Неаполь.
— Отчего бы нет... Хочу облегчить ношу её величества, — наконец ответил он. — Неужто государь не образумится? Восьмерых детей нажили в совместном браке, почти все здравствуют. Каково глядеть великим князьям да княжнам...
— Есть уж и княгини, — вставил Валуев...
— Да, на проказы своего державного...
— Самодержавного, — опять вмешался Валуев.
— Самодержавного, — механически повторил Шувалов, — отца.
— Императора могущественной империи, которой равной в мире нет. Распростёртой от Европы до Азии, от океана до океана, — поддержал его Валуев. — Да, Пётр Андреевич, как писал другой граф, которого ты не одобряешь, Алексей Константинович Толстой, — «Земля наша обильна, порядка же в ней нет...»
— Крамольник, — угрюмо молвил Шувалов, ей-богу крамольник. Но великий язвительный талант. Мне его стихи, хочешь — не хочешь, а запали в память. Как он нас уязвил, помнишь?
— Ещё бы. Я ведь всю его эту поэму — «Сон Попова»[25] — в памяти держу:
Министр кивнул мизинцем. Сторожа
Внезапно взяли под руки Попова...
К Цепному мосту привели, где новый
Стоит на вид весьма красивый дом,
Своим известный праведным судом...
— Каналья! — вырвалось у Шувалова, — как есть крамольник...
— А это не про тебя ли:
Во фраке муж, с лицом пылавшим рвеньем
Со львиной физьономией, носил
Мальтийский крест и множество медалей,
И в душу взор его влезал всё далей...
В каком полку он некогда служил,
В каких боях отличен был как воин,
За что свой крест мальтийский получил
И где своих медалей удостоен —
Неведомо...
Шувалов невольно рассмеялся. Странно, но эти разоблачительные строфы исправили его настроение. Он сказал:
— Я скорей лазоревый полковник, с лицом почтенным грустию покрытым, да. Однако ты, Пётр Александрович, не скромничай. В обществе говорят, что своего министра граф с тебя списал. Великая княгиня Елена Павловна, которой ты усердный почитатель и визитёр, говорила мне о том, хотя она тебя весьма ценит.
