Сергей Жигалов - Дар над бездной отчаяния
– Подавили бы и казаков, – государь скомкал в горсти лист со страшными цифрами. – Зверь виноват, – неожиданно для себя произнёс он.
– Простите, ваше величество, не понял, – опешил Пален.
– Плотский зверь кинулся за пивом и колбасой.
– И подарков, и колбасы было в достаточном количестве, ваше величество…
…После ухода Палена император, стоя у окна, долго глядел на качавшиеся на ветру молодые ели. На их макушках в нежно-зелёной опуши янтарно светились свечки ростков. Внизу, в гущине, под широкими лапами лежал сумрак. «Ощущение опасности… Когда оно во мне возникло? – глядя на уплывающий в форточку дым папиросы, думал он. – Какие события предшествовали Ходынке?.. Ни есть ли это чудовищно спланированная операция? Начало борьбы против меня после моей отповеди Тверскому земству?.. Они кинули пробный шар, предложили привлекать представителей земства к принятию политических решений…». Свой ответ во время приема депутатов от дворянства, земств и городских общества 17 января 1895 года он помнил слово в слово:
«…Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земств в делах управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твёрдо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель». Тогда он оговорился – в тексте выступления были «беспочвенные мечтания», – но поправляться не счёл нужным. Какой яростный вой и визг «бессмысленные мечтания» вызвали в масонских кругах, рвавшихся порулить Россией! Революционный исполнительный комитет в Женеве сочиняет ему, русскому царю, оскорбительное письмо с угрожающими намёками. Называет коронованного помазанника Божьего «тёмной лошадкой», объявляет, будто после этого заявления популярность нового государя «упала до ничтожества». Они угрожали ему низведением популярности. Тогда он не придал этому значения. Мало ли какие моськи лают из женевской подворотни. Но теперь, после ходынской давки, ощущение опасности удвоилось. Эта беда вдруг осветила для него историю рода Романовых в роковом сцеплении деяний и смертей венценосных прадедов, дедов, отца.
Блестящая память и ясный ум помогли ему, не отходя от окна, воскресить в воображении политические катаклизмы и бури, происходившие более века назад в России и мире. Он сопоставлял деяния русских царей, события в мире, судьбы зарубежных правителей. И постепенно из тьмы забвенья проступал страшный в своей неумолимой логике след насильственной смерти, протянувшийся за династией Романовых.
Не золотистые макушки ёлок, а пламя погребальных свечей над гробом императора Павла Первого увидел мысленным взором государь Николай Второй Александрович, стоя у окна. Царь убит заговорщиками в собственной спальне. Что в это время происходило в Европе? Чем навлёк на себя Павел Первый смерть? Незадолго до этого, возмущённый чудовищным убийством короля Франции Людовика XVI, он направляет русские войска для подавления Французской революции, – выдаёт ответ память. Совпадение? Но тогда же выступают против французской революции король Швеции Густав III и император Австрии Иосиф II. Короля убивает ударом кинжала на дворцовом балу один из «свободных масонов». Иосиф Австрийский во время бала берет конфету у женщины в маске и умирает в муках. «Да, ещё, – подсказывает память, – верный Мирабо пытается предотвратить убийство короля. Но ему подают чашечку кофе – и он мёртв»[34].
Не много ли совпадений? – вопрошает логика. А память добывает из прошлого иные события. Они, будто забрызганные ядом и кровью ступени, ведут государя в подполье мировой закулисы, где плетутся заговоры, взблёскивают под плащами кинжалы и звенят, шуршат огромные деньги Амшела Ротшильда и его потомков, охваченных манией мирового господства. Тут во тьме сатанинской кузницы из нищего корсиканца выковывают честолюбивого диктатора Наполеона. Презрев клятвы о дружбе и любви, он идёт против православной России. Но «Светлый ангел», как называли в Европе Александра Первого, противостоит Наполеону всей мощью русского народа…
Его неожиданная смерть сопряжена со слухами о тайном уходе государя в отшельники.
Его преемник, брат Николай Первый, по отзывам французского посла графа Ля Ферронея, соединяет в себе все лучшие качества настоящего рыцаря и самого благородного монарха. Но и он умирает молодым. Восшедший на престол его сын Александр Второй правит согласно принципам, воспитанным в нём знаменитым поэтом Жуковским: «Уважать закон. Жить культурно и продвигать культуру. Быть верным своему слову. Уважать людей и любить свой народ. Верить в справедливость. Настоящая вера есть вера в Бога».
Но на той же адской кухне раздувается пламя американской войны между Северными и Южными штатами. Всё спланировано заранее. Войска пяти держав высаживаются в Мексике в 1863 году. Разгром Севера неизбежен. Южные штаты будут присоединены к Мексике для Джеймса Ротшильда, Северные отойдут к Канаде для Лионеля Ротшильда. Кажется, эти планы разрыва штатов на два куска обречены на успех. Но что это?! Александр II отправляет Атлантический русский флот в Нью-Йорк, а Тихоокеанский – в Сан-Франциско с приказом сражаться с любым противником, который нападёт на Штаты. Выступить против русского флота не посмел никто. Штаты спасены русским царём. Ротшильды и иже с ними не простили ему крушения своих планов. После семи (!) покушений Александр Второй умирает на глазах у него, Николая Второго, тогда весёлого мальчика, прибежавшего с катка и увидевшего растерзанное взрывом, плавающее в крови тело деда.
Он до сих пор помнит слова отца Александра III, произнесённые при восшествии на престол: «Посреди великой нашей скорби глас Божий повелевает нам стать бодро на дело правления, в уповании на Божественный Промысел, с верою в силу и истину самодержавной власти, которую мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на неё поползновений».
«Почему могучий духом и телом, ведущий здоровый образ жизни, опекаемый лучшими врачами, величайший человек Земли Русской, как назвал любимого царя Валаамский монах Иувиан, вдруг заболевает и умирает? – с навернувшимися на глаза слезами размышлял император. – Не из той ли дьявольской тьмы протянулась ниточка и к японскому полицейскому, ударившему меня мечом по голове? Не подписал ли и я себе смертный приговор, заявив твёрдо о продолжении линии отца?..».
Погрузившись памятью в трагические судьбы венценосных предков, Николай Второй, стоя у окна, мысленно сопровождал их до края могилы. Впитывал их твёрдость духа, мудрость, любовь и терпение. Радуясь и тоскуя, шептал вслед за Христом: «Господи, да минует меня чаша сия. Да не моя воля будет, но Твоя».
14– Слон стоит 2037 рублей, гиена – 50, зебра – 500, пума – 150, андалузский бык – 190 рублей, львицы по 250 рублей, попугай – 95 рублей, – читал Аким вслух прейскурант. Когда он был не в духе, умел душу вымотать. – Видишь, а орлы ни одноголовые, ни двухголовые не обозначены. Не знаю, сколь с тебя взять за него.
– Твоя цена, называй, – уступчиво отвечал Григорий, сидя перед ним в коляске у самого порога. До сих пор он надеялся, что Аким отдаст двуглавого за так.
– Давай по сто рублей за голову, – завернул Аким. Стёпка, стоявший у коляски за спиной Григория, аж поперхнулся.
– Отслюнявь, – повернулся к нему Григорий.
– Откуда у тебя такие деньги? – поразился Аким. – Я ведь с тобой не рассчитывался?
– Государевы, – сухо сказал Григорий. – По тыще рублей раздавали покалеченным.
– По целой тыще?
– А ты думал.
– Вот это по-царски! Жалостлив душой молодой государь. По целой тыще! – лицо Акима вспыхнуло восторгом. – Да погоди ты, – отвёл Стёпкину руку с ассигнациями. – Слышь, Григорий, бери своего двуглавого, дарю. Слышь, отвезёшь его, родных проведаешь и назад возвращайся. Денег тебе на дорогу я дам. Невезучий для меня Тифлис. Тернер вот погиб. Цезарь от тоски подыхает. Ты бросаешь…
Весть об отъезде Григория переполошила артистов. Первой прибежала воздушная гимнастка, красавица Зара. Обняла за шею цепкими руками, молча плакала, не зная, что сказать.
– Да будет тебе, будет… – сбитый с толку, Гриша оглядывался на Стёпку. За всё время она раза три и говорила-то с ним. Всё больше глядела издали ласково и грустно. Притопал, голова в пу ху, Стобыков. Схватил коляску вместе с Григорием, прижал к груди.
– Скотина ты, Гришань, бросаешь меня одного. Закину щас в оркестр, будешь знать.
– Поставь наземь, коляску сломаешь, – через силу смеялся Григорий.
– Дождись девяти дён, помянешь хоть, – упрашивала борчиха. – Он, покойник, тебя сильнее Цезаря любил. Бывало, скажет: «Из людей один Гриша, святая душа, меня жалеет…».
Уговорила. В один стол поминки Тернера получились и проводы самарского Рафаэля. Вручили Григорию подарок – пошитую цирковым портным лёгкую муфлоновую шубу. Кольберг сказал речь, растрогавшую всех до слёз:
