Михаил Каратеев - Карач-Мурза
– Я осталась на земле,– еле слышно повторила хатунь, опуская голову на грудь.
– И ты помнишь, какой сегодня день?
– Помню, хан…
– Тогда ты знаешь, зачем я пришел.
– Знаю, хан…
– Я ждал этого дня, ханум, считая часы и минуты. И теперь хочу скорее услышать то, что ты мне скажешь.
– Моя скорбь сегодня не окончилась, а удвоилась, достойнеший из ханов! – Ибо к печали по возлюбленному мужу,– да соединит нас снова всемогущий Аллах в жизни вечной,– сегодня прибавляется печаль от того, что я должна огорчить тебя: я не могу быть твоей женой.
– Я не верю этому, ханум! Ты хочешь напугать меня, чтобы потом сильнее обрадовать!
– Я не стала бы так жестоко шутить над твоим сердцем, хан.
– Ты не то говоришь, ханум,– растерянно пробормотал Айбек,– Ты, наверное, еще недостаточно подумала…
– Я много думала, хан. И вот повторяю: я никогда не буду твоей женой.
– Тогда я вес понимаю! – вскричал Айбек, побагровев до самой шеи и вскакивая с места.– Это Карач-оглан, да покарает его Аллах в той жизни, как я покараю в этой!
– При чем тут Карач-оглан? – с великолепно разыгранным удивлением вскинула на него глаза Тулюбек-ханум.– И что плохого сделал тебе Карач-оглан?
– Это он обошел тебя! И ты теперь хочешь стать его женой!
– Тулюбек-ханум рассмеялась коротким, почти беззвучным смехом. Потом оказала:
– Не смеши меня, хан, мое сердце умерло для веселья, Карач-оглан и слова не говорил мне об этом, так же как и я ему. И чтобы тебя успокоить, поклянусь памятью моего незабвенного мужа: я никогда не буду его женой, так же как и твоей!
– Что же это значит, ханум?
– Это значит, что я не буду больше ничьей женой. Я решила навсегда сохранить верность своему любимому мужу, которого призвал к себе Аллах… Я до конца дней моих буду оплакивать его память.
– Не говори так, ханум! – горячо воскликнул Айбек, внезапно обретая несвойственное ему красноречие.– За твои слезы Азизу-ходже, который наслаждается счастьем на небе и наверное хочет, чтобы и ты наслаждалась им на земле? Зачем твои слезы Аллаху, который добр и потому желает, чтобы все люди были радостны, а не печальны! Кому же тогда нужно, чтобы ты погубила свою красоту и свою молодую жизнь?
– Это нужно мне самой, добрейший хан. Я все эти дни испытывала себя и теперь убедилась в том, что мое горе неутешно и что только слезами и молитвами можно облегчить его…
– Подумай еще, ханум!
– Чем больше я думаю, хан, тем тверже укрепляюсь в своем решении.
Тогда лучше не думай, ханум! Забудь все, что ты сейчас говорила, и скажи, что будешь моей женой!
– То, что я тебе сказала, благородный хан, уже услышал Аллах. Неужели ты осмелишься оспаривать меня у Аллаха?
Хан Айбек сокрушенно умолк и минуты две надрывно дышал, переминаясь на месте и судорожно сжимая в кармане приготовленный перстень. Потом промолвил:
– Если так, ничего не сделаешь, ханум… Аллах сильнее меня. Но где ты будешь жить? И почему ты хочешь остаться в этом чужом улусе, вместо того чтобы поехать в мой, в улус брата твоего мужа?
– Я очень слаба, благородный хан, и не выдержу теперь такого трудного переезда. Разве ты хочешь, чтобы я умерла в дороге? Я останусь здесь, пока силы мои немного не окрепнут, а потом поеду туда, где тепло… В Сыгнаке у меня есть небольшой дворец. А после, может быть, переселюсь в Мекку…
– Хорошо, ханум, да исполнится воля Аллаха! Завтра я Уеду. Прощай, ханум!
– Да будет твой путь счастливым и да будет счастливой вся твоя жизнь, почтенный хан! Утром я выйду проводить тебя.
***
Когда Айбек ушел, хатунь вытянулась на диване, закинув на голову руки, и долго лежала неподвижно, временами улыбаясь каким-то своим мыслям. Потом, услышав сбоку шаги рабыни, вошедшей, чтобы подбросить углей в жаровню, не оборачиваясь, сказала:
– Лейла! Пройди незаметно в шатер Карач-оглана и скажи ему, что я сейчас же должна говорить с ним. Введешь ого через боковой вход: нужно, чтобы никто не увидел, как он войдет сюда.
Когда вошел Карач-мурза, Тулюбек встретила его счастливой улыбкой. Она казалась радостной и слегка взволнованной. Упуская многие подробности, она передала своему гостю сущность того объяснения, которое у нее произошло с Айбек-ханом, и добавила, что последний утром уезжает.
– Ну, что же, ханум, это хорошо,– выслушав ее, сказал Карач-мурза.– Теперь он больше не будет нам мешать, и мы сможем спокойно готовиться к своему походу. Воистину велика твоя мудрость, если ты сумела сделать так, что все окончилось мирно.
– Еще не окончилось, оглан… Он казался очень рассерженным, и мало ли что может выдумать ночью его глупая голова. К тому же он сейчас, наверное, выпьет с горя целый бурдюк кумыса, а пьяный он совсем теряет рассудок. Я боюсь его, оглан…
– Ничего не будет, ханум, спи спокойно! Я прикажу всем своим воинам быть наготове, и если он утром вздумает что-нибудь сделать…
– Утром не страшно, оглан! Он знает, что у нас людей гораздо больше
– Чего же ты тогда боишься, ханум?
– Я боюсь, что ночью он проберется сюда…– понизив голос, промолвила хатунь, устремляя на Карач-мурзу взгляд, полный смятенья и неги.
– Что ты, ханум! Ведь у входа стоят вооруженные стражи.
– А разве тебя видели эти стражи, когда ты вошел?
– Если хочешь, я прикажу своим воинам окружить твою юрту, ханум.
– Это будет смешно! Что станут говорить о нас люди!
– Что же тогда надобно сделать, чтобы ты была спокойна, хатунь? – спросил Карач-мурза, уже начиная догадываться, что именно надо для этого сделать, и садясь на диван, рядом с Тулюбек.
– Останься сегодня здесь, царевич, и постереги меня сам,– тихо вымолвила хатунь.– С тобою мне никто не будет страшен! – добавила она, обвивая его шею руками и бурно прижимаясь к нему.
***
Наутро Айбек-хана ожидал еще одни тяжелый удар: когда он приказал своему тумену складывать шатры и готовиться поход, к нему приблизились четверо из его тысячников и склонили головы.
– Чего вам еще? – грубо спросил Айбек, похлопывая по сапогу плеткой.
– Да ниспошлет тебе Аллах удачу во всем и да усыплет твои путь цветами радости, всемилостивейший хан,– сказал старший из них,– но наши воины не хотят идти с тобой.
– Бисмаллах! – закричал Айбек-хан, когда сказанное дошло наконец до его сознания.– Может быть, меня обманывают мои уши? Или вы, дети шайтана пришли ко мне пьяными?
– Он говорят не хотят идти?! Говорят, что останутся на службе у великой хатуни, хан. Все десятники и сотники тоже хотят остаться, и мы тоже хотим остаться, пресветлый хан!
– Да не допустит справедливый Аллах, чтобы хоть один на вас дожил до вечера! Вы отказываетесь повиноваться своему хану? Это измена!
– Тут нет никакой измены,– невозмутимо сказал один из молчавших до сих пор тысячников.– Ты был нашим темником, и все мы служили великому хану Азизу-ходже. Теперь Азиз-ходжа убит, да упокоит его Аллах в садах блаженства,– но великая хатунь, его благородная супруга, жива и находится здесь. Мы хотим продолжать службу ей и тебе не обязаны повиноваться, если ты ее оставляешь.
– Я не оставляю ее, бельмес! Это она нас оставляет!
– Ни я, ни вы больше не нужны великой хатуни: она отсюда поедет в Сыгнак и там будет оплакивать своего мужа!
– Мы будем сопровождать ее в Сыгнак, хан.
– Она не хочет, чтобы вы ее сопровождали!
– Если сама хатунь скажет, что не надо, тогда другое дело.
– Я не скажу вам этого, мои добрые воины,– раздался спиной Айбека ласковый голос Тулюбек-ханум, которая, услышав крики, вышла из своей юрты и молча наблюдала за происходившим.
– Путь в Сыгнак далек и опасен, мне нужна будет надежная охрана. А потому каждый, кто хочет служить, может остаться и рассчитывать на мою милость.
– Но это же мои люди, хатунь! – вскричал пораженный и возмущенный Айбек-хан.
– Эти воины говорят, что ты был только их темником благородный хан,– холодно ответила Тулюбек-ханум, – аслужили они моему незабвенному супругу. И я думаю, что служить теперь мне – не только их право, но и долг. Однако, если тут действительно есть твои люди, которые пожелают идти с тобой, я никого из них не стану удерживать.
– Посиневший от ярости Айбек-хан несколько секунд тупо глядел на хатунь, потом швырнул плетку на землю и, круто повернувшись исчез в своем шатре.
Слова великой хатуни мгновенно разнеслись по всему стойбищу, которое разом всколыхнулось и загудело, как потревоженный медведем улей. Теперь каждый волен был сам решать свою судьбу и выбирать между Тулюбск-ханум и Ай-беком, не опасаясь гнева последнего. Еще две тысячи пожелали остаться в полном составе, от других отходили отдельные воины, десятки и целые сотни, присоединяясь к остающимся. Час спустя, когда все эти передвижения закончились и всадники, не захотевшие покинуть Айбека, отъехали в сторону,– все увидели, что их осталось не больше двух тысяч.
