Август Шеноа - Крестьянское восстание
– Где же Сврач? – спросил вскоре Гушетич. – Знаешь ли, Илия, что Сврач отнял у жены брежицкого жупана десять цехинов?
– И он тоже? – Командир рассердился. – Где он, разыскать его и тоже вздернуть, кто бы он ни был.
Напрасно! Сврача и след простыл.
– Хе! хе! – засмеялся сапожник. – Умен! Не нравится запах веревки!
– Вот письмо для Ножины, – сказал ходатай Илии, – хорошо было бы, если б он сейчас же поехал.
– Ладно, пускай едет! Брат Марко, поднимайся! В путь!
Ускок вскочил, потянулся, засунул письмо за пазуху и перекинул ружье через плечо.
– Вы гоните меня к волкам, ну что ж! Пусть будет так, и да поможет бог. Я повезу это письмо к братьям ускокам, пусть им поп прочтет, и если в ближайшие дни в Жумбераке не полетят искры из кремня, то это будет моя вина.
– Скажи братьям, – наставлял Илия, – чтобы спускались с гор и спешили к Кршко.
– Понятно, скажу! И сам приду, если бог даст, на свадьбу молодецкую. Прощай, Илия, дорогой, названый брат, желаю тебе удачи. Прощайте, братья, до радостной встречи!
Ножина расцеловался с Илией, вышел, сел на коня и понесся в сторону Ускокских гор.
Было уже поздно, и войско спало, когда недалеко от Савы два человека встретились в ночном тумане.
– Дорочич, – сказал один из них шепотом, – это ты?
– Да, Дрмачич. Что такое?
– Ты поедешь завтра в Метлику?
– Да.
– Ты не раздумал? Эти глупые крестьянские головы в наших руках. Господа заплатят нам за них дорого, мы ведь знаем все нити.
– Хе! Верно, яблочко вкусно, но как быть с нашей клятвой?
– Да нужно ли перед разбойниками клятву держать? Ведь они по закону-то разбойники. Значит?…
– Ладно. Но как?
– Очень просто. Я напишу письмо. Ты повезешь его Алапичу в Ястребарское, там, где твой брат. А в Метлику не поедешь. А я часть дороги проеду с тобой; скажу, что хочу обследовать район. Поверят.
– А потом?
– Вернусь к крестьянам.
– Но…
– Молчи! Идут. Ты ступай сюда, я – туда. Значит, завтра. Покойной ночи!
День занялся ясный. В бледном зимнем небе солнце стояло, как горячий багровый шар, а снег и иней сверкали, как стекло. На штирийском берегу Савы выстроилось крестьянское войско. На краньском берегу толпился народ, следя за всем, что происходит, а из замка над Кршко, крепко заперев железные ворота, наблюдал комендант. Вскоре от краньского берега отчалил паром и подошел к штирийскому берегу. Тут стоял Илия, а рядом с ним крестьянские командиры. Илия говорил растроганным голосом:
– Братья! Пошли мы из дому завоевывать нашу свободу. Пришли в этот край и встретили здесь своих братьев. Мы сильны, потому что стоим за правое дело. Здесь пути наши расходятся, но цель у нас одна. Кого-нибудь из нас судьба столкнет с войском господ. Пусть не дрогнет ваше сердце, покажите, что вы мужчины! – Командир снял шапку и, подняв глаза к небу, сказал: – . Боже! Ты видишь нас, стоящих здесь, на морозе, на чужой земле! Боже! Ты знаешь, что наши намерения чисты, что поднялись мы не на злое дело. Благослови нас, боже! Пошли нам счастье! С богом, братья, до встречи под Суседом! Прощайте!
– Илия, – сказал командир Купинич и положил три пальца на саблю, – клянусь тебе, что живым этой сабли не отдам, и буду биться до последней капли крови. Прощай!
И командиры обнялись.
Один за другим отряды переправились на пароме через Саву; на первом был ходатай и метличанин Дорочич. Когда последний паром пристал к Кршко, Илия крикнул своему войску:
– С богом вперед – на Севницу! Прощайте, братья! Прощайте! – И он рукой послал последний привет братьям на том берегу.
– Прощайте! – отозвалась тысяча голосов с краньской стороны.
А войско Илии двинулось дальше по штирийской земле на запад; долго еще в горах вдоль Савы гремел барабан, долго еще лилась протяжная мелодия грустной хорватской песни.
От Кршко к селу Дренову в Лесковачко-Поле скачут два всадника: метличанин Дорочич и писака Шиме. Доехав до места, где дороги расходятся – одна на Брегане, другая на Костаневицу, – ходатай остановил коня, и Дорочич последовал его примеру.
– Ну, вот, – сказал Шиме, – здесь нам надо расстаться. Ты поезжай на восток через Самобор к Алапичу, а я поеду дальше, своей дорогой.
– Куда?
– Не спрашивай! Передай только письмо Алапичу. Прощай, счастливого пути!
И, не дожидаясь ответа, Шиме пришпорил коня и помчался без оглядки на юг, а друг его направился к Самобору.
Уже темнело, когда Шиме после утомительного пути приехал в Костаневицу. Оставив коня у корчмы, он расспросил, где живет барон Йошко Турн, подполковник пограничных войск и капитан ускоков, и пошел по указанному пути. Перед домом стояло несколько пеших ускоков и стрелков-пограничников. Шиме обратился к человеку высокого роста, с длинной черной бородой и длинными волосами, одетому в серый кафтан; тот поглядывал из-под широкополой шляпы и постукивал пальцем по своему длинному мечу.
– Ваша милость, – сказал ходатай с поклоном, – что, вельможный господин барон Турн дома?
– Да, – ответил Черный Матяш, начальник хорватских стрелков, смерив ходатая взглядом с головы до ног.
– Прошу вас, проводите меня к нему, и немедля; я должен сообщить ему важные вести.
– А ты кто? – спросил офицер.
– Весьма преданный господину барону человек. Прошу вас, проводите меня, потому что каждая минута дорога.
Офицер сделал знак ходатаю и повел его вверх по лестнице, к комнате Турна. Пробыв несколько минут у командира, он позвал Шиме, а сам ушел.
Господин Турн, человек богатырского сложения, с продолговатым лицом и большими усами, одетый в доломан пограничного офицера, сидел за столом, на котором были шапка, меч, письма и маленький светильник. Господин Турн писал длинное письмо, а за его спиной стоял худой белокурый офицер, пограничник Ласер, капитан отряда из Бихача, и перебирал пачку писем. Начальник поднял голову.
– Ты кто? Откуда? – спросил он Шиме по-хорватски.
– Бедный писарь из Хорватии, с реки Сутлы.
– Что тебе от меня надо?
– Я у вас ничего не прошу, ваша милость; это вы должны у меня просить.
– Я – у тебя? – И барон засмеялся. – Ну, говори.
– Вы, конечно, слышали, – продолжал Шиме, – что хорватские хорьки залезли в ваш курятник?
– Ты говоришь о хорватских бунтовщиках? Мне все известно. – И Турн быстро встал.
– То есть вы кое-что слышали, потому что мужики шумят довольно громко, да л ваши ускоки как-то странно шепчутся у вас за спиной. Но, простите меня, вы ровно ничего не знаете, тогда как я узнал все: как, когда, где и куда, – потому что я втерся к ним в доверие и знаю все их планы.
– Значит, и ты бунтовщик? – сказал Турн, вспыхнув.
– Ваша милость, извольте поглядеть на мои кости, какой же я бунтовщик! Я думал оказать услугу властям, потому и шпионил за крестьянами.
– Ну, рассказывай! – сказал Турн; но Шиме, усмехнувшись, заметил:
– Я, между прочим, человек бедный, а рука руку моет. Сперва дайте мне честное слово, что мне ничего за это не будет.
– Хорошо! Даю тебе честное слово. А чтоб помыть руки, вот тебе задаток, – и офицер кинул на стол кошелек.
Ходатай с улыбкой засунул его в карман и с той же улыбкой вытащил из-за пазухи письмо, передал его барону и сказал:
– Я тут все записал подробно: и командиров, и отряды, и куда, и каким путем пойдут. Прочтите, а потом сделайте так, чтоб им наверняка свернуть шею.
Турн принялся читать, а Дрмачич, сидя в углу на скамье, опустил голову и наблюдал за бароном, глаза которого пробегали строки все с большим и большим вниманием. Наконец он вскочил и сказал по-немецки, чтоб Дрмачич не мог понять:
– Прочтите, господин Ласер! Тут, видит бог, придется засучить рукава. Это дело нешуточное, это не простое возмущение кметов, это серьезнее, чем мне говорил Степко Грегорианец. Сегодня же гонец пусть отвезет от меня письмо в Любляну к господам дворянам, чтоб подняли ополчение. Другой гонец повезет весть управляющему Цельским округом. Я же с тридцатью всадниками вечером поеду в Жумберак, чтоб этот черт Ножина не успел подкупить людей. Возьму с собой денег, чтобы хоть на время успокоить ускоков. Вернусь завтра. Пусть Черный Матяш будет наготове с сотней своих стрелков, да и вы, капитан, приготовьте ваших всадников. Я постараюсь набрать как можно больше ускоков. Как только я вернусь, мы ударим на Кршко, потому что ни в коем случае нельзя допустить, чтоб эта зараза продолжала распространяться дальше. Бан, господин Халек, и хорватские дворяне, по обыкновению, наверно, ничего не делают. А ты куда ж денешься? – обратился он к Шиме по-хорватски.
– Вернусь к крестьянам, – усмехнулся ходатай.
– К крестьянам? Что ж ты там будешь делать?
– Так ведь надо же вам иметь своего человека в змеином гнезде. А скажите, вам приятно было бы получить голову Грегорича?
– Приятно.
– Сколько вы за нее дадите?
– Пятьсот талеров.
