Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг
«Пора поклониться отцу! – решил Рубанов, проходя в дом за плащом. – Вчера надо было, да все некогда».
Привезший его ямщик запрягал лошадей и довольно рыгал после обильного завтрака. Похмелившийся Агафон активно помогал ему.
«Туда доеду на тройке, а оттуда прогуляюсь пешком…»
Потемневший крест чуть накренился к земле, притаившись под сенью могучих дубов и лип. Дождь не успел еще пропитать землю, лишь прибил пыль и освежил воздух. В наступившей тишине было слышно, как оторвавшийся от ветки лист со вздохом падает на землю, укрывая холмики и тех, кто лежит под ними, от будущих морозов.
Максим сосредоточился на прибитой к кресту доске с чередою букв. Замерев в задумчивости, он разглядывал ряд магических цифр, последние из которых так стремятся узнать у гадальщиц-цыганок.
«Зачем? Ведь, должно быть, страшно жить, ежели узнаешь последние цифры…»
Где-то далеко-далеко над полями проплыл прощальный журавлиный крик… И все замерло… Лишь капли дождя ласково гладили листья. «Как все тихо и торжественно… Так бывает лишь на кладбище и в церкви!» – подумал Максим, и неожиданно слезы навернулись на глаза.
Подправив крест и утрамбовав под ним землю каблуком ботфорта, он медленно шел по желтеющей липовой аллее, когда вдалеке на дороге послышались стук копыт и поскрипывание колес.
Без любопытства глянул на бричку с двумя седоками. От раздумий его отвлекла тишина – не стало слышно цокота и скрипа. Он снова взглянул на бричку и с удивлением отметил, что она стоит как раз на перекрестье аллеи с дорогой. Две запряженных лошади беспокойно встряхивали гривой, а третий жеребец, понуро опустивший голову, был привязан сзади. Двое седоков, в свою очередь, внимательно глядели на Рубанова, затем зашумели, и один из них, выпрыгнув, побежал к нему навстречу.
– Твое благородие! – орал он, тряся рыжей гривой и улыбаясь во весь рот.
«Кешка!» – удивился Максим и радостно ринулся навстречу.
– Во, брат, какой ты важный стал! – уважительно разглядывал друга Кешка и тер мужицкой уже ладонью усыпанный веснушками лоб. – А мы с дедом как услышали, что приехал, враз собрались тебя навестить. – Обняв Максима за плечи, повел его к бричке. – Тятьку наведал?! Молодец! Деда тоже недавно к нему приезжал… вишь, руками машет, невтерпеж старому с тобой обняться.
Изот, не выдержав, вывалился из брички и заковылял к Рубанову.
– Ну ерой! Вылитый отец!.. – на ходу вопил он и, подбежав, повис на Максиме. – Думал… уж не свидимся, – утирал он слезы. – А я к тебе с подарочком… – указал на привязанного к бричке жеребца. – Данила, сукин кот, хозяйство распродавать начал, я у него и откупил… Твой конек-то.
Максим обернулся. Привязанный к бричке жеребец бил копытом. Затем, подняв голову и кося глазом на людей, беспокойно заржал.
– Подь, подь к нему! – подтолкнул Рубанова лесник. – Вишь, радуется! Хозяина признал…
– Гришка! – кинулся к коню Максим и прижался щекой к бархатистой конской шее, теребя рукой жесткую гриву.
– Накось его хлебцем угости! – протянул посоленную горбушку запасливый Изот, пошивырявшись в бричке.
– А от меня седло! – тоже полез в бричку Кешка. – Специально для тебя на ярмонке выбирал…
– Ну спасибо! Ну уважили!– целовал по очереди деда с внуком Максим. – Теперь я ваш должник…
– Да чего там! – махнул рукой Кешка.
– Сочтемся! – недовольно поглядел на внука дед. – Свои люди… – ласково, но с хитринкой улыбнулся Рубанову.
Тот уже седлал вороного. К господскому дому Максим прискакал верхом на взмыленном скакуне.
– Застоялся у лесника, – бросил поводья изумленному Агафону.
– Батюшки! Да ведь это же наш Гришка… – обрадовался тот.
– Нянюшка. Готовь на стол, сейчас гости пожалуют! – вбежал в дом счастливый Максим.
Ели молча. Дед с внуком чинно сидели за столом и аккуратно подставляли под ложку со щами кусок хлеба – не дай бог прольется на скатерть. Барыня к гостям не вышла.
– Скусные щи Лукерья готовит! – произнес дед при виде вошедшей в комнату няньки.
– Садитесь с нами, бабушка, – предложил Максим.
– Благодарствую, – ответила старушка, но сесть за стол отказалась.
– Ну что, Иннокентий! – разливал водку по стаканам Максим. – Ни разу мы с тобой еще не выпивали…
– И правильно делали! – чуть не хором воскликнули лесник с нянькой.
– Молодые ишшо пить-то! – закончила Лукерья, рассмешив Максима.
«Гришка столько воды не выпил, сколь я пшеничной!» – подумал он. – Ну, молодые не молодые, а за встречу надо, – протянул стакан другу. – Давай, Кешка, – бодро вылил в себя содержимое.
– Тьфу-ты, прости господи, словно воду сглонул… – вышла из комнаты старая мамка.
– Гликось, как в столице научился… по-гвардейски! – то ли похвалил, то ли осудил дед. – Главное, голову не потерять, – поглядел он на дверь в барские покои, – как Данилка, – закончил свою мысль.
Максим покраснел, подумав о матери.
– А то ведь все пропивать начал, совсем деревеньку разорил… уже и до людишек добрался, – разговорился Изот Михеевич, забыв о том, что барыня может услышать. – Староста было воспротивился, так и его продали… Правда, ему туда и дорога – не умел хозяйствовать! Данилка куражился, а тот баловал, что одинаково вредно. Мужика надо держать в узде… и в сытости, конечно… тогда и работу с него можно потребовать. Мужик должон власть уважать и бояться… – стукнул кулаком по столу охмелевший лесник. – А вот, ваше благородие, рискни и меня старостой поставь, – забросил он пробный камень, – враз хозяйство подыму! У меня не забалуешь! Нет! – сжал он маленький веснушчатый кулачок и поглядел на Максима.
– Хозяйственный-то ты хозяйственный! – Поставила на стол чугунок с вареной уткой нянька. – Но язык у тебя – что помело… Брешешь, чего не следоват!..
– Эт чего же я брешу?! – взвился лесник, но вспомнив отца Максима, прикусил язык. – Быват иногда! – повинился он. – Но недоимков бы у меня не было! И на погоду бы я не кивал, что вечно не такая, как надо, потому и урожая нет. Данилка тоже ко мне подкатывал, – сменил тему дед Изот.
Максим с Кешкой под стариковский разговор вытянули еще по стакану…
… – То ему лесу отдай, то он сам кому-то там продаст… Но этот подлец мне не указ! Он крепостной, а я свободный… А приехал еще на твоем коньке, – обернул разгоряченное лицо к Максиму, но не увидел его – до такой степени ушел в недавние воспоминания. – Давай, грит, мне лес! Барыня велела… – А письма от Ольги Николаевны никакого не привез. И вот, каналья, коню удилами губы рвет, гарцует предо мной, быдто енерал, а я возьми его за ногу, вора, и скинь с коня! – подскочил лесник и показал руками, как ловко он это проделал. – Данилка и шлепнись об землю башкой, – засмеялся он. – Но земле-то что, даже не примялась, а энтот черт на меня кинулся… Спасибо, сынки и внучек недалеко были… Мигом сему хряку в шею наклали! Ишь!.. Удумал, холоп! На меня, екатерининского солдата руку поднять. Не тут-то было! – торжественно засипел дед. – А пошто ты, хам, на барском коньке ездишь, говорю… и по морде его по жирной, и по морде! – сладостно зажмурился Изот Михеевич. – Правда, сынки его, ворюгу, за руки держали, – уточнил он. – Значится, поохаживал его по наглой роже и говорю: «Продай жеребчика, все-равно ведь пропьешь!» – «Сто рублей давай!» – отвечает. Так и пришлось за эту сумму купить! – закончил лесник, усаживаясь на стул, и строго глянул на пытавшегося что-то сказать внука.
– Да! Вам сказал, что за четвертак, – а купил за сто! – уставился на Кешку лесничий и вытер вспотевший лоб. – Упреешь все объяснять… – перевел взгляд на Максима.
– Как деньги будут, обязательно отдам! – уверил тот лесника.
– Обижаешь, барин! – сделал вид, что обиделся, Изот Михеевич. – Подарок это! – прихлопнул ладонью хлебную крошку на столе. – Деньги мне не надо. Сам хочу тебе помочь! Вот ежели старостой поставишь… – мечтательно вздохнул старик, – то и квиты станем!.. И деревеньку подыму…
Поднявшись и заложив руки за спину, Максим прошелся по комнате.
– Поставлю старостой! – произнес он и, выставив вперед ладонь, чтоб остановить собравшегося бухнуться в ноги старика, закончил: – Коль предоставишь мне Данилу!..
Через несколько дней Максим привык к Рубановке и дому, будто и не уезжал на полтора года в далекий и холодный Петербург. Он увлеченно носился на коне по полям и лугам, наблюдая за осенними хозяйственными работами, – вздохнувшие после бегства Данилы крестьяне споро убирали хлеб, косили сено и после Куприянова дня начинали копать картошку.
Иногда к нему присоединялся Кешка, и тогда они, словно дети, мчались наперегонки, пришпоривая коней и вопя во всю глотку от переполнявших их буйных сил. За прошедшее время Кешка вытянулся, на голову перерос мелкорослых деда с отцом и почти сравнялся с Рубановым.
Максим ни разу не принял приглашения местных помещиков посетить их усадьбы, отведать шампанского или поохотиться на зайцев.
