Михаил Казовский - Топот бронзового коня
- За болтливость, чрезвычайно опасную в людях при дворе.
- Ой, ну перестань. Приск - один из немногих, на которого можно положиться.
- Нет, нельзя! Видишь - он едва не поссорил нас.
- Но ведь он сказал правду - Васиана покалечили зря.
- А кому нужна его правда, если она грозит ладу в царственной семье?
Самодержец отрезал:
- Приска я в обиду не дам!
- Да пожалуйста, разве речь идёт о телесных карах? Просто удали его из дворца. Мы найдём ему хорошую должность в монастыре.
- Почему в монастыре? Он ведь не монах.
- Пострижём.
- Может, он не хочет?
Феодора закатила глаза к потолку:
- Кто его об этом спрашивать будет?!
- Это слишком жестоко, дорогая.
- Для него в самый раз. Если он останется при дворе, я навеки потеряю покой, и согласия между мной и тобой быть уже не сможет.
- Ах, ну что ты, право!
- Неужели трудно выполнить мою просьбу? Или Приск тебе дороже меня?
Царь признался:
- Никого на свете не имею дороже, чем ты.
- Вот и прикажи, как просила.
- Поступай, как хочется. Я не возражаю. - И поцеловал её с нежностью.
Так была решена участь евнуха.
4
Гелимеру пошёл в то лето тридцать первый год. Рост имел высокий, кость широкую, но пристрастие к мучному и сладкому отнимало у его фигуры моложавую стройность. Чрезвычайно заботясь о своём здоровье, Гелимер ежедневно посещал термы, терпеливо сносил манипуляции массажистов, обожал пахучие притирания, аромат, шедший от курильниц. Увлекался поэзией, знал почти всего Вергилия наизусть, сочинял и сам, а затем исполнял свои стихи под кифару. Разумеется, испытывал слабость к противоположному полу, но любовниц часто не менял, ограничившись двумя-тремя женщинами, не больше. Одевался изысканно, в дорогие материи и кожи, украшал себя перстнями, обручами на шее и носил серьгу в правом ухе. Был военным неважным, и армейскими делами занимались два его брата: средний - Цазон и младший - Аматта. Больше всех в семье Гелимер любил именно Аматту - юного, дерзкого и красивого, точно ангел, с голубыми глазами и копной пшеничных кудрей. Старший брат посвятил ему множество стихотворений и песен.
5 сентября 533 года предводитель вандалов находился у себя в имении в Гермионе (что примерно в 23 стадиях от Карфагена) и удил рыбу на берегу пруда. Ненавидя охоту и считая её жестокой, с детства обожал сидеть с удочкой и следить за колебаниями поплавка. А улов не ел, отдавал своим любимицам - кошкам, обитавшим у него в доме в грандиозных количествах.
Был рассветный час, солнце едва вставало, и дышалось ещё легко. Слабый ветерок рябил воду. Поплавок совершенно не дёргался.
За спиной Гелимера раздался шорох, и взволнованным голосом первый секретарь самодержца произнёс:
- Ваше величество, ваше величество, умоляю о снисхождении…
- Тихо, Бонифаций, рыбу распугаешь.
- Рад бы не тревожить, только обстоятельства не дают.
- Что ещё такое?
- Прибыл его сиятельство архонт [19] города Силлекта.
- Для чего?
- С важным сообщением. Страшным. Невероятным!
- Ты смеёшься надо мной, Бонифаций?
- Не посмел бы, ваше величество.
- Дэ какое ж невероятное, страшное событие может быть в Силлекте, Богом забытом городке? Твердь земная разверзлась? Появился Антихрист? Я не понимаю…
- Можно сказать, Антихрист.
- Ты с ума сошёл!
- Правду говорю.
- Погоди - кажется, клюёт. - Предводитель вандалов медленно повёл удочкой, собираясь подсечь пойманную рыбу, дёрнул, но крючок из воды выскочил пустой, даже без насадки. - Сорвалась, проклятая!
Бонифаций деликатно напомнил о себе:
- Ваше величество, ваше величество…
- Ну? Антихрист, говоришь? - самодержец взглянул на него игриво. - Господи, мой Боже! Ты никак трясёшься? Бледный весь и потный. Правда, что ль, Антихрист?
- В некотором смысле.
- Объясни же, черт!
- Велисарий с войском.
- Велисарий?! - выкатил глаза Гелимер. - Да откуда ж тут взяться Велисарию, да ещё и с войском?!
- Прибыли по морю. Грандиозный флот. Высадились неделю назад в Капут-Ваде. Закрепились, выгрузили оружие. Заняли Силлект. И теперь собираются идти к Карфагену.
Тут настал черед побледнеть самому монарху. Бросив удочку, он перекрестился:
- Господи, мой Боже! Вот не ожидал… А ещё Цазон уплыл расправляться с Годой… - Вытер о тунику взмокшие ладони. Резко встал с кресла, на котором сидел. - Черт! А ты ещё мямлишь тут - вместо энергичного, бойкого доклада!
- Я пытался, ваше величество…
- Где архонт?
- Ждёт у вас в триклинии.
- Ну, пошли скорее! Если это правда, если враг на нашей земле, надо поднимать армию. Где Аматта?
- Он по-прежнему в Карфагене.
- А племянник мой, Гибамунд?
- Охраняет Децим.
- Это хорошо.
По широкой лестнице из белого мрамора оба поднялись из дворцового парка в дом и, пройдя анфиладой комнат, оказались в триклинии - зале для пиров и приёмов. Там увидели вставшего при их появлении архонта - крепкого седого мужчину лет пятидесяти пяти, в серой тоге и с серебряной пряжкой на плече, - тот согнулся в подобострастном поклоне.
- Здравствуй, Лавр, - поздоровался самодержец. - Говори, что знаешь и с чем пришёл.
- О великий и несравненный повелитель!… - начал визитёр.
Гелимер поморщился:
- К черту славословия! Отвечай по сути.
У архонта пролегла по лбу складка:
- Велисарий поблизости, ваше величество. Он приплыл на множестве кораблей, высадился на сушу, а суда за ним следуют по морю. Впереди скачет конница - в основном наёмники, федераты. А за ними шествует пехота, лучники. Женщины и слуги остаются в лагере, в Капут-Ваде.
- Грабежи, насилия по дороге? Местное население в панике?
- Нет, напротив: оккупанты проявляют к ливийцам крайнее дружелюбие и продукты не отбирают, а покупают. Те довольны. Более того: к нам в Силлект прибыл вначале пеший отряд из пятидесяти человек ромеев; оказались в городе незаметно, вместе с крестьянами, приехавшими на рынок; а затем на торговой площади у собора обратились к народу. Дескать, мы не трогаем мирных жителей и пришли вас не покорять, а восстановить справедливость - возвратить трон Ильдериху, другу Юстиниана. Если не окажете нам сопротивления, ни один человек из местных не пострадает.
- Ну, и дальше?
- Знать, священники убедили меня сдаться мирно. Мне пришлось ответить согласием, и для подтверждения нашей лояльности я послал Велисарию ключ от города. Армия ромеев наводнила Силлект…
- Сколько их всего?
- Думаю, не больше десяти тысяч.
- Это хорошо. Как себя ведут?
- Как и обещали: чрезвычайно спокойно. Отдохнули сутки и отправились дальше - через Лепту и Гадрумет к Грассу. Я же счёл необходимым известить о происшедшем ваше величество…
- Молодец, за твою самоотверженность я тебя награжу. Не теперь, конечно, а когда мы прогоним ненавистных захватчиков. Бонифаций, запиши, не забудь: выдать Лавру либр золота - сразу по окончании боевых действий. А теперь отправляйся в свой Силлект и замкни ворота - убегая от нас, ни один ромей не должен найти пристанища в вашем городе. А иначе первый, кто поплатится головой, будешь ты.
- Понимаю, ваше величество. Разрешите в грудку поцеловать?
- Ну, целуй, целуй. Всё, достаточно, можешь быть свободен… - И когда тот ушёл, обратился к секретарю: - Десять тысяч войск… Ну, допустим, на самом деле двенадцать… Разве это сила? У меня с Аматтой и Гибамундом целых двадцать! Ну, а если с наёмниками-маврами? Тридцать наберём запросто. Троекратный перевес будет обеспечен. - Предводитель вандалов повеселел. - Нет, мне кажется, рано нервничать. Бонифаций, срочно напиши приказание Аматте: в Карфагене оставить отряд не менее двух с половиной тысяч и с отрядом такой же численности выдвинуться к Дециму. Гибамунд пусть обходит слева, чтобы окружить неприятеля. Я отправлюсь следом во главе семитысячной армии и вступлю в бой вторым, со своими свежими силами. Враг не устоит, я не сомневаюсь. Как тебе мой замысел?
- Гениально, ваше величество. Лишь одно тревожит: каковы будут распоряжения относительно вашего опального дядюшки Ильдериха и его семейства в темнице? Раз ромеи явились его освобождать, он, живой, остаётся их знаменем, целью завоевания; а не будь Ильдериха - нет и предлога для дальнейших боевых действий.
