Иозеф Томан - Дон Жуан. Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры
До поздней ночи сидит он в библиотеке герцога Мендоса, заточив свои сорок лет в свитки, пергаменты, каталоги книг — весны его проходят без весен, и каждую ночь, уже третий год, приводит его тоскующая душа под окна Марии.
Сегодня герцогский архивариус собрался с духом и поднялся по скрипучим ступеням.
Мария выслушала его объяснение молча, уставясь на пламя свечи, и отказала — мягко, но решительно.
Опустил Нуньес плечи, ярче проявились пятна на скулах его, безнадежность отразилась в глазах, и ноги понесли его к двери.
Его остановил приглушенный голос Паскуаля:
— Подождите минутку, Нуньес!
Взяв за руку, Паскуаль вывел его на галерею:
— Видите, как сверкают над земною ничтожностью искры звезд? Не теряйте надежды, Нуньес.
— Три года не терял я ее, — шепчет Нуньес. — Три года, подумайте. Но я уже падаю духом. Нет больше сил.
— Не отказывайтесь еще, — говорит Паскуаль. — Вскоре нечто изменит мысли Марии и судьбы всех нас. Будет задута одна коптящая свеча — и все озарится теплом и светом. О, я окажусь полезен вам, Нуньес! Полезен всей Испании — вот увидите!
Мягкая душа Нуньеса мечется в сетях смятенных слов Паскуаля.
— Я не понимаю вас, друг, — И Нуньес испуганно отшатывается.
Паскуаль мысленно всматривается в ненавистное лицо Мигеля и шепчет, блестя глазами во тьме:
— Нуньес, я изменю порядок, царящий в мире. Я сдвину с места солнце и заставлю сместиться звезды. Архидьявол рассыплется прахом в пламени, и севильские фонтаны начнут извергать счастье вместо воды. Это будет и вашим счастьем, Нуньес. Оно близко. Не падайте духом и верьте!
Он порывисто стиснул руку Нуньеса. Архивариус высвободил ее из горячей ладони Паскуаля и, со смятением в мыслях, стал спускаться по скрипучим ступеням.
Паскуаль вошел к сестре.
— Нуньес — прекрасный человек. Приятный и тонкий. Верный в любви.
— Я тоже верна, — тихо возразила Мария, сжав руки.
— Не говори так, сестра!
Он падает перед ней на колени.
— Я не знаю женщин и не стремлюсь познать их. Единственная женщина для меня — это ты, сестра. Я прилепился к тебе, в тебе все мои радости, в твоем счастье — мое…
Мария гладит его по лицу:
— Но я счастлива, брат. Я живу своею любовью больше, чем воздухом и пищей.
— Ты любишь мерзавца, понимаешь?! Твоя любовь — это болезнь! — вскричал, вскакивая, Паскуаль. — Ты погибнешь от стыда и позора…
— Нет, нет. Я горжусь тем, что люблю его. И счастлива этой любовью.
В бешенстве хрипит Паскуаль:
— Недолго же тебе гордиться! Как то, что я верю в бога, как то, что живу и хожу по земле, — клянусь всем, что мне свято, я его устраню! Сотни людей ввергает он в горе и отчаяние. Пороком заразил всю страну. Но я избавлю мир от этого чудовища! Я убью его!
Ужас на лице Марии сменяется легкой насмешливостью:
— Ты?..
— А, ты считаешь меня трусом? — Гордость Паскуаля возмущена. — Думаешь, у меня не хватит смелости уничтожить его?
Мария берет брата за руку.
— Ты не должен вредить ему, Паскуаль. Этим ты больше всего повредишь мне.
Паскуаль молчит, потупившись.
— Обвиняю в ереси…
У Паскуаля внезапно пересохло в горле, он не может продолжать.
Писарь инквизиции, зевая, ждет.
— Обвиняю графа Мигеля де Маньяра…
При этом имени писарь изумленно поднял голову — безразличие мигом слетело с него.
— Графа Маньяра?!
Ага, думает писарь, вот уже седьмой донос на Маньяру. Шесть доносов всесильный инквизитор положил под сукно. Не хочется ему ввязываться в это дело. Как-то поступит он с седьмым?
Попросив Паскуаля подождать, писарь поспешил к инквизитору.
Паскуаль сжимает ладонями лоб, покрывшийся холодным потом.
Доносчик. Доносчик — уже не человек. Позор и унижение его удел. Он хуже шелудивого пса. Презираемый всеми, влачит он жалкое существование. Я донес на друга. Ужас! Паскуаль вскочил, метнулся к двери.
— Назад! — стражник преградил ему путь алебардой.
Нет, отступления нет, я должен остаться, должен! — судорожно сцепляет руки Паскуаль. Должен — ради Марии. Разве во мне дело? Презренный как доносчик, я прославлю себя великим деянием, которое освободит Севилью. Никто не осмелился выступить против него — только я! Видите, не так уж я слаб и труслив, как вы думаете…
Инквизитор меж тем колеблется.
Маньяра! Ах, это заманчиво. Он вредит нам. Но выступить против Маньяры — значит поднять против инквизиции всю высшую знать Андалузии. Что ж, начнем игру осторожненько. Omnia ad maiorem Dei gloriam. Шесть раз прощали ему, в шести случаях (наедине с собой в этом можно признаться) боялись мы этого человека. Но иначе нельзя, Он слишком силен. Сила против силы…
Инквизитор приказывает не предпринимать ничего непосредственно. Следить за каждым шагом и обвиняемого и обвинителя. Обо всем ставить в известность его лично.
— Святая инквизиция приняла ваше обвинение, сеньор Овисена, и обдумает его. Мы примем меры, в нужный момент и в нужном месте. Да хранит вас Иисус.
Паскуаль вышел из серых коридоров на солнцепек и заморгал ослепленно. За ним крадется соглядатай.
Полный боязни, что подлое деяние выжгло на лбу позорное клеймо, и вместе с тем, напротив, полный гордого сознания, что он единственный осмелился восстать против этого всесильного вельможи, раздираемый противоречивыми чувствами, поплелся Паскуаль по улицам.
Сегодня Вехоо впервые сыграет роль дона Жуана Тенорио в знаменитой пьесе Тирсо де Молина «El Burlador de Sevilla»[18], и Мигель обещал прийти посмотреть его.
— Хочу увидеть образ того, чьим именем меня награждает город, — хмуро сказал он. — Хочу посмотреть, как я выгляжу со стороны.
Он взял с собой Солану. Девушка прелестна в платье голубого шелка, расшитом серебром, — это подарок Мигеля.
Публика поражена присутствием графа Маньяра. Все взоры обращены к его ложе.
— Извращенные прихоти у этого Маньяры, — шепчет княгиня Урсула донье Хустине. — Он словно хочет показать всему городу, что какая-то девчонка из предместья ему приятней севильской знати.
— Все женщины смотрят только на вас, дон Мигель, — говорит Солана.
— Мои глаза видят сегодня вас одну, Солана.
— Сегодня… — тихо повторяет девушка. — А что же завтра?
— Завтра? Не знаю, Солана. Как добрый друг, советую вам — не верьте моим «завтра».
Подавляя слезы, Солана через силу улыбается.
— Ну что ж, пусть будет хоть сегодня. Спасибо за это. Спасибо за все.
В зрительном зале стемнело — на сцене, представляющей дворец короля Неаполя, рыдает герцогиня Изабелла, обольщенная доном Жуаном Тенорио, молит о помощи. Является сам король, и дон Жуан взят под стражу.
В следующей картине дядя Жуана помогает ему бежать, а несчастный жених Изабеллы произносит цветистые речи о своем отчаянии.
Занавес падает, зал рукоплещет. И тотчас все взоры вновь обращаются от соблазнителя на сцене к соблазнителю в ложе — их сравнивают. Там и сям слышится: «Дон Жуан», — и незавершенный жест в сторону Мигеля.
Солана чует — что-то недоброе носится в воздухе.
— Вы не хотите уйти, дон Мигель? Спектакль нехорош, ведь правда?
— Я хочу досмотреть до конца, — задумчиво отвечает Мигель. — До чего же глупы те, кто сравнивает меня с доном Жуаном. Ведь он был лжец, обманщик и лицемер.
— Мне кажется, лучше уйти, — шепчет Солана, но ладонь Мигеля погладила руку девушки, и это — безмолвный приказ.
Проходит на сцене история с рыбачкой Тисбеей, второй акт быстро громоздит над головой дона Жуана предостережения и угрозы.
Переодеванье. Жуан силой овладевает доньей Анной, сражается с командором, соблазняет деревенскую красотку Аминту, и вот заключительный возглас несчастного жениха Патрисио: «Постараюсь умереть!»[19]
В антракте напряжение возрастает. С разных мест зрительного зала в сторону Мигеля несутся выкрики:
— Вон он, подлинный дон Жуан!
— Не Тенорио — Маньяра!
— Дьявол!
— Развратник!
— Антихрист!
Все взоры вперяются в Мигеля.
— Уйдем, — просит Солана. — Уйдем!
Но Мигель одним движением осудил крикунов.
— Я не отступаю.
Антракт сократили, звон колокольчика пронзает темноту и крики.
Третье действие развертывается быстро.
Близится час божией мести, а дон Жуан насмехается:
«Если вы со мной хотите в здешнем мире счеты свесть, то зачем так долго спите?»
Но сгущаются тучи над головой грешника, является тень командора и приглашает его к ужину на свою могилу. Дон Жуан обещает и приходит, он издевается над угрозами командора, поедает с ним вместе ужасное угощенье из скорпионов и змей, запивая его желчью.
«Руку дать не побоишься?» — спрашивает тень Гонсало.
«Что такое? Я? Боюсь?» — хохочет Вехоо-Тенорио.
Но в тот же миг, как он подал руку мертвецу, зал потрясен ужасным криком:
«Как ты жжешься! Весь в огне я…»
Глухим загробным голосом отвечает статуя командора:
