Виталий Полупуднев - Великая Скифия
– Царь Скифии Палак – наш законный царь!.. Сатавки – сколоты, значит и царь их должен быть сколотский… А у Перисада мы не люди, а рабы!
– Скажи, – спросил его князь, – а боспорские хлеборобы и пантикапейские рабы способны драться по-настоящему? Боюсь, что вы разбежитесь от одного хлопанья бичей своих хозяев.
Лицо рабского посланца стало жестоким.
– О князь! – со страстью прошептал он, сжимая кулаки. – У нас тысячи людей полезут в самое пекло, на кровь и смерть! Они не отступят ни на шаг в борьбе за свободу!.. Ты, видно, не знаешь, как живет и работает пахарь-сатавк и как страдает городской раб!.. Они готовы на смерть, только бы получить освобождение! Если царь Палак и ты, князь, выступите против Перисада, мы сразу запалим Пантикапей со всех концов, вооружим рабов и крестьян и начнем нашу борьбу! Мы осветим вам дорогу пожарами, мы встретим вас с ключами от города!
– А царь Перисад знает о заговоре против него?
– Думаю, что про самый заговор и кто им руководит, не знает, а то, что крестьяне и рабы неспокойны и доведены до отчаяния, ему хорошо известно. И он знает также, что в случае войны народ сразу же станет на сторону Палака!
Раданфир, продолжая смотреть на пронзительную, острую мордочку посла, соглашался мысленно с доводами Лайонака.
Князья и воеводы, отдуваясь и потея, тянули хмельное. Сам царь пил очень смело, видимо на радостях, и начинал сильно хмелеть.
Саклей усердно прикладывался к чаше, чмокал, крякал, но пил мало. Щупал быстрыми глазками вокруг, отвечал на вопросы царя и чутко ловил разговоры пьяных князей. Он видел, как варвары совали волосатые лапы в котлы и тащили грязными пальцами мясо. Сок и жир текли по золотым перстням и капали на кожаные расшитые шаровары. Многие рыгали громко. Грек чуял острый дух конского пота, которым несло от скифов, разглядывал чаши из человеческих черепов и думал: «Табунщики, мужики, варвары! Как они кичатся своей силой и властью, но как они одинаково грубы и грязны!» Он испытывал презрение и ненависть к пьяной ораве степняков и пришел к убеждению, что Палак пьяница и не годится покойному Скилуру даже в слуги. Несколько раз встречался взглядом с необычно задумчивым, но, как всегда, трезвым Раданфиром, поражался его способностью пить вино, как воду, не пьянея, и задавал себе вопрос с некоторым беспокойством: «Чего нужно от меня этому сатрапу, что он так загадочно смотрит на меня?» И тут же решил сделать Раданфиру особый подарок.
Рядом сидел подвыпивший Тойлак и старался сохранить любезную улыбку на помятом, бабьем лице. Изредка вздрагивал от икоты и не принимал участия в общем разговоре, вначале оживленном, но в разгаре пира все более терявшем свою напряженность и содержание. Речи становились невнятными, прерывались раскатами грубого хохота, кое-кто уже затягивал песню.
Жрец наклонился к царю, шевеля бесцветными губами. Палак в знак согласия кивнул головой и рассмеялся.
– Эй, кто там! Позовите шута Хрисогона! – хрипло крикнул он. – Пусть придет позабавит гостей!
– Позвать шута! – приказал Раданфир стражам.
Десятки проворных ног затопали в глубине гулких коридоров. Воины, слуги, рабы кинулись гурьбой искать шута, причем громко кричали, толкали друг друга, спотыкались и падали.
Шут стоял с Лайонаком возле царских конюшен и озабоченно говорил ему:
– Сегодня тебе не придется иметь беседу с царем! Палак пьян. Но завтра – обязательно! Переговори с Фарзоем, как говорил с Раданфиром. Молодой князь царю нравится, он поможет нам.
– Согласен, но Фарзой тоже пирует.
– Есть еще один человек, как я мог забыть!.. Вот кто поможет нам уговорить царя идти походом на Боспор!
Шут хлопнул себя по лбу, довольный своей догадкой.
– Кто же это?
– Царица!.. У меня родился небольшой план. Нам помогут Никия и Ирана!.. Тсс…
Подбежали запыхавшиеся воины.
– Давай, шут, спеши! Царь требует тебя в трапезную! Гостей забавлять.
– Что? – раскрыл рот изумленный Бунак. – Забавлять боспорцев?
– А то кого же! Иди скорей!
– Я же просил Раданфира не трогать меня сегодня!
Бунак посмотрел на Лайонака растерянным взглядом. Тот молчал, испытывая неприятное чувство, словно угадывая подвох, хотя не мог сказать, с чьей стороны.
– Идите, – сказал он воинам, – шут сейчас наденет скоморошью одежду и явится. А ты, Бунак, замажь лицо так, чтобы Саклей не узнал тебя.
На лице шута отразились печаль и внутреннее волнение, он стал похож на плачущего сатира. Смотря на его вывернутую нижнюю губу и комично вздернутые брови, воины не могли удержаться от смеха. Царский дурак даже в печали продолжал быть забавным. Лайонак и тот подумал на миг, что его друг гримасничает «на пробу» перед выходом к царским гостям. Но Бунак вздохнул тяжело и с душевной горечью произнес:
– Эта встреча с Саклеем тревожит меня. Недаром я вчера столкнулся на улице с черным теленком, а Никия видела во сне вшей.
– Пусть это тебя не беспокоит, ведь ты в свободной Скифии, и никто не позволит Саклею обидеть тебя.
– Я не боюсь. Но если Саклей узнает меня, я убью его кинжалом!
– Что ты, что ты!.. Не забывай, что ты обещал помочь мне в моем деле, а необдуманный поступок может все испортить!
– Наоборот, тогда Палак скорее поссорится с Перисадом. А это то, что нам надо. Не так ли?
– Боюсь, что нет. Тебя на месте заколют царские стражи, а потом и до меня доберутся!
– Хорошо, я понял тебя…
Вскоре дружный хохот донесся из зала. Шут прошелся колесом, насмешил всех своим пестрым костюмом, забавными ужимками и гримасами. Он старался не поворачиваться лицом к Саклею, но Тойлак с коварной усмешкой окликнул его и приказал поднять с пола упавший фиал. Жрец успел при этом, словно мимоходом, бросить Саклею:
– Посмотри, почтенный гость, насколько бесоподобен лик у нашего дурака! Другого такого нет нигде!
Саклей всмотрелся в лицо шута. Они встретились глазами, и оба вздрогнули одновременно.
– Лови, дурак! – крикнул царь, бросая Бунаку золотую монету.
Шут кинулся за наградой со всех ног, как полагалось в таких случаях, повернулся к Саклею рваным ухом.
– Он!.. – глухо молвил Саклей, сразу меняясь в лице.
Теперь ни его глаза, ни губы не точили мед и патоку. Что-то дикое мелькнуло в его взгляде, тонкие губы побелели и искривились, готовые раскрыться и отдать гневный приказ: «Взять его!»
– Что ты говоришь? – в пьяном благодушии спросил царь, поворачивая голову.
Боспорец сделал внутреннее усилие и попытался изобразить улыбку. Комкая костлявой рукой шитый рушник, он прохрипел в ответ:
– Смешной шут у тебя, великий царь, очень смешной!
– Что, разве у брата моего Перисада нет такого потешника?
– Такого? – в рассеянии повторил Саклей, ловя какую-то мысль. – Нет, такого нет!..
Шут исчез. Охмелевший царь хохотал ему вслед. Раданфир все видел и становился все более угрюмым.
– Не нравится мне старый боспорец, – шепнул он Фарзою, – хитер и коварен! С ним надо держать ухо востро!
Молодой князь слегка охмелел и смотрел на всех пирующих с еще неостывшим любопытством свежего человека. От него также не ускользнула манера посла держаться с особой льстивой мягкостью и настороженностью, его умеренность в пище и питье и та жадность, с которой он вслушивался в разговоры окружающих. Глядя на Бунака, он на миг из лисы превратился в волка. Фарзою показалось, что он даже выставил и тут же спрятал клыки. «Он остер и едок, как отравленная стрела», – подумал князь. Но не вполне понял замечание Раданфира о необходимости быть начеку. Для него было неясно, что может сделать боспорец здесь, среди скифов, чем он опасен.
– Он все вынюхивает что-то, – ответил он Раданфиру, – как гончая собака! Но ничего не учует, кроме мощи сколотской. Я немало встречался с такими греческими пронырами…
В конце пира царь одарил посла связкой дорогих мехов, привезенных с далекого севера, и десятком кобылиц. Угощал вином из самых дорогих чаш-черепов. На его лице появилось выражение хвастливой удали, желания поразить посольство чем-либо необыкновенным, чтобы потом рассказывали в Пантикапее о богатстве, власти и щедрости скифского царя. Раданфир встревожился, потянулся к царю, что-то шепнул на ухо, но Палак с пренебрежением, смеясь, отмахнулся от него.
На физиономии Саклея отразилось восхищение, когда царь вдруг махнул рукой и вскричал:
– Проси сам! Бери все, что тебе любо!..
Это был сколотский обычай – одаривать дорогого гостя той вещью, которая ему понравилась.
На стенах висели заморские ковры, дорогие чепраки, наборные узды, позлащенное оружие, сверкающее самоцветами. На полу было много дорогой посуды. Все это обвел Саклей своим хитрым взглядом, как бы выбирая, потом тихо захихикал.
– Велики твои богатства, царь сколотов, много у тебя золота, серебра, красивых вещей!.. От одного вида их голова кружится и страшно подумать о том, чтобы увезти из твоего дворца такую, скажем, чашу, как эта.
