Борис Васильев - Князь Ярослав и его сыновья
– Орду-хан. Старший брат Бату.
– Я должен быть возле моего князя! – встревожился Сбыслав.
– Не спеши, – усмехнулся Неврюй. – Орду очень гневается, когда нарушают его повеления.
– Но великий князь ни слова не понимает по-монгольски!
– А Орду – по-русски. Они в равном положении, сын Яруна.
Но великий князь и старший брат великого хана Золотой Орды были совсем не в равном положении. Ярослав сидел в богатых санях, а Орду – в седле. Кроме того, Орду знал, кто перед ним, а Ярослав – не знал, и поэтому хан поклонился первым, а князь лишь кивнул головой, на что, впрочем, Орду не обратил никакого внимания. Он старательно, как всегда, исполнял наставления своего брата, а потому торжественно отбарабанил заученное приветствие. Ярослав не понял ни единого слова и сердито потребовал позвать Сбыслава, что Орду воспринял как ответное приветствие и еще раз поклонился.
– Хорошо они беседуют, – тихо рассмеялся Неврюй. – Будь внимательным, боярин, сейчас Орду подаст тебе знак.
Орду и впрямь, не оглядываясь, поднял руку, видимо посчитав, что дословно выполнил наказ любимого брата. Нарядный темник хлопнул чалого и сказал Сбыславу:
– Зовет. Быстро!
3
Вторую неделю Невский гостил в усадьбе у пруда с белыми кувшинками, позабыв о всех неотложных делах. И не только потому, что с каждым днем юная Васса нравилась ему все больше, но и потому, что ощущал, как постепенно сходит на нет его тревога, как улетучиваются беспокойные мысли, как прежняя твердая уверенность вновь поселяется в его душе. Он не отказывался от кубка, но не любил пиров за бессмысленную, с его точки зрения, трату времени, с удовлетворением обнаружил эту же черту и в хозяине, и ему было хорошо.
Хозяева догадывались, по какой причине старший сын великого князя, знаменитый победитель крестоносных рыцарей, вдруг избрал местом отдыха их скромное поместье: держась в присутствии девушки вполне естественно, Александр ничего не мог поделать с выражением собственных глаз. Но ничего не смел объяснить даже намеком, хотя формальный срок траура уже истек. Он не попрощался с Александрой Брячиславной, не проводил ее в последний путь, и это до сей поры камнем лежало на его сердце. А мечтать он не любил, хотя с удовольствием предавался мечтам в отрочестве, но тяжесть меча, поднятого еще в юности, навсегда убила все мечтания, заменив их продуманным и многократно взвешенным расчетом. Нет, он не огрубел, не стал суше от этой замены. Просто ему довелось прямо из юности шагнуть во взрослую жизнь, минуя молодость. И может быть, поэтому он впервые ощутил, что такое первая любовь, ясно поняв, что Марфуша была всего-навсего увлечением, а Александра – политической необходимостью.
И отъехал со смятением в душе, ни слова не сказав о своих чувствах ни родителям Вассы, ни самой девушке. А – хотел, очень хотел и признаться возлюбленной, и заручиться благословением, но… Но внутренне уже ощущал себя великим князем, обязанным прятать личные пристрастия во имя политических интересов, ради завтрашнего благополучия всей Русской земли. Всей: он никогда не забывал о своем прапрадеде великом князе Владимире Мономахе.
Но на обратном пути думы о Сбыславе его больше не тревожили. Они уже улеглись в душе его, уступив свое место думам иным. Конечно, очень выгодно было бы взять в жены вторую дочь Даниила Галицкого – не Настасью, чтобы не рассориться с влюбленным Андреем, – но женитьба братьев Ярославичей на двух сестрах из одного гнезда усилила бы прежде всего самого князя Даниила. Породниться с Миндовгом? Но Миндовг откровенно признался, что готов принять католичество во имя спасения Литвы. А он, Александр, размышлял о своей готовности пойти под венец во имя чисто политических соображений, и в этих соображениях православие оставалось главным условием возрождения могучего государства, его незыблемым фундаментом. Да и сколько дочери Миндовга может быть лет? Восемь? Десять?.. Ждать, пока подрастет?
Может быть, он бы и пришел к выводу, что должен подождать. Но где-то там, под внешним слоем мыслей, как в засаде, таилась главная: жениться на дочери Батыя. Во имя прочного мира для Руси…
К этому времени Гаврила Олексич окончательно оправился после ран, полученных на льду Чудского озера, и деятельно занимался княжеской дружиной. Марфуша приняла иночество под именем Меланьи. У самого Гаврилы родился первенец, нареченный Иваном, в семье царили мир да любовь, и Олексич был счастлив, как никогда доселе.
– Ярославич?!
– Здравствуй, Гаврила Олексич.
После пира, на котором настоял хозяин, после того, как была представлена молодая жена и показан младенец, боевым друзьям наконец-таки удалось уединиться. Гаврила обстоятельно доложил о дружине, о состоянии коней и вооружения и замолчал в некотором удивлении, потому что гость слушал рассеянно, вполуха, и мысли его были далеко.
– Чем обеспокоен, Ярославич?
– Что? – очнулся Невский. – Отец в Орду уехал. Вместе со Сбыславом. А я не проводил.
– За Сбыславом как за каменной стеной!
– Это верно. Только на душе смутно, Олексич.
– Жениться тебе нужно, Александр Ярославич, – решительно сказал Гаврила. – Вот я женился, и всем сразу стало хорошо. И мне, и супруге моей, и… и Марфуше.
– В монастыре? – усмехнулся Александр.
– Успокоилась она там. И ты успокоишься, Ярославич. Мир в душу войдет, а смута – выйдет. Поверь.
– Мир не в душе нужен, а на Руси. И – долгий, долгий мир. Чтоб не только сын твой, но и внук меча в руки не брал. Вот тогда и людишек прибавится, и силы вернутся. – Александр вздохнул. – Может, мне ради такого дела на Батыевне жениться, Олексич?
– Шутишь все, – неодобрительно заметил Гаврила.
– Не до шуток сейчас. Ты вон дружину никак собрать не можешь.
– Рожать сынов нужно в любви и согласии, а не от Батыевых дочек. Пригляди девку красную, княжну или боярышню. Самому недосуг, так я тебе пригляжу.
– А что, Олексич, может, ты и прав, – вдруг улыбнулся Невский. – Сватом моим будешь?
– За честь почту великую!
– Считай, договорились, – сказал князь и опять замолчал.
– А кого сватать-то? – с некоторой растерянностью спросил Гаврила. – Есть кто на примете?
– На примете есть, только… Виноват я перед Александрой. И пока вину эту с души не сниму…
– Да в чем ты виноват, в чем? – горячо зашептал Олексич. – В том, что Ярун, упокой, Господи, его душу, послание тебе не передал? Так в том его вина, а не твоя.
– Нет на нем вины, потому что не мог он такое известие мне перед решающей битвой передать. Не мог. Вот и припрятал до конца, а конец его раньше нашел, чем нас – победа.
– Так, Ярославич, – сокрушенно покивал головой Гаврила и перекрестился. – Только вины на тебе нет, Александр Ярославич. Никакой нет вины, не терзай ты свою душу.
4
Бату принимал великого князя Ярослава с подчеркнутым вниманием. Позволил не проходить очищение огнем перед входом во дворец, не падать ниц и пить вино вместо кумыса. И три дня вел короткие и вполне мирные беседы ни о чем. Все это очень нравилось Ярославу, но совсем не нравилось Сбыславу. Бату-хан явно тянул время, но ради чего тянул, Сбыслав понять не мог, а Чогдар избегал встреч наедине.
– Сам найду тебя, когда будет нужно.
Главному советнику хватало забот и без великого князя. Неприятные вести продолжали поступать из Каракорума не только через посредство мудрого и дальновидного Юченя. Гуюк, лишенный доступа к казне, нашел способ привлечь на свою сторону монгольских офицеров, раздавая китайские шелковые ткани направо и налево, откровенно заигрывал с несторианами и весьма благосклонно отзывался о православии. Он явно готовился к западному походу, чтобы заодно навсегда похоронить Золотую Орду под копытами своей армии.
Да и с запада известия были настораживающими. Даниил Галицкий упорно добивался единовластия в борьбе с собственным боярством, Михаил Черниговский в открытую заигрывал с католичеством, а Бату вынужден был вывести войска с правобережных земель Днепра. Единственной его опорой могли стать северные княжества Руси, но Гуюк был несоизмеримо сильнее, а обещания сильного всегда весомее обещаний загнанного в угол. В создавшемся положении Бату видел единственную возможность спасти свою власть и себя самого только в каком-то очень хитром ходе. Хитром и неожиданном для Каракорума. Но – каком?..
Именно это он намеревался обсудить с Юченем с глазу на глаз: врожденная недоверчивость оказалась сильнее всех заветов Субедей-багатура. Нет, он не отстранял Чогдара: он поручал ему дела западные, только и всего. Побратим русского воеводы, обласканный великим князем Владимирским, мог оказаться не совсем беспристрастным в самом главном совете.
«Никогда не доверяй своей первой мысли. Первая мысль может прийти и из живота, если ты слишком много выпил кумыса».
Так говорил Субедей-багатур, и Бату вовремя вспомнил его слова. И тогда же подумал, что два советника лучше, чем один, если первый будет слышать советы второго, а второй – не знать, что он слышит. И сам спрятал Чогдара за шелковыми занавесями позади трона до того, как вошел Ючень.
