Львиное сердце. Под стенами Акры - Пенман Шэрон

Морган попытался покачать головой, но понял, что то была плохая идея. Воспоминания были расплывчатыми, ускользающими словно дым.

— Помню бой... По крайней мере, большую его часть.

— Доктора говорят, что у тебя может быть плохо с памятью — такое часто случается при ранах головы. Как Андре нас выручил, хоть помнишь? У тебя был такой вид, будто вот-вот отрубишься, поэтому я подхватил тебя и мы оба вышли из схватки. Кое-кто из наших горел желанием поучаствовать в ней, и им представилась такая возможность, когда на поле появилось брошенное оружие. Но я смекнул, что от нас двоих будет больше вреда, чем пользы. Драка вышла на славу. Что ни говори о неверных, отваги им не занимать.

Морган осторожно приподнялся на локтях, взгляд его обшаривал палатку до тех пор, пока не остановился на человеке, которого искал.

— Так Андре был ранен? Думал, мне приснилось...

— Он себя винит, часы напролет сокрушается... — Варин восхищенно посмотрел на де Шовиньи, который сидел на узкой койке, с досадой глядя на забинтованное предплечье.

— Андре сразил возглавлявшего сарацин эмира, но тот исхитрился ткнуть его копьем, — продолжил Фиц-Джеральд, и предупредил следующий вопрос Моргана: — Лестер весь в синяках и шишках, но ничего серьезного. — Он махнул в направлении противоположного конца палатки, где граф залечивал свои многочисленные повреждения. — Господь воистину смилостивился над ним в тот день, потому как Лестер вернулся в бой и под ним убили вторую лошадь.

На поверхность всплыло воспоминание, и Морган нахмурился, запамятовав имя человека, которого хорошо знал.

— Рыцарь, который одолжил графу коня... Он выжил?

— Здоровее нас с тобой, — с улыбкой отозвался Варин. — Что до тебя, то лекари считают, что ты скоро пойдешь на поправку, раз признаков серьезных повреждений нет — ни судорог. ни горячки. Говорить ты тоже мог, хотя упорно делал это исключительно на валлийском, и никто из нас и слова из твоих речей не понимал!

— Пленных взяли?

Когда приятель кивнул, Морган дал себе зарок убедиться, как только сможет, нет ли в их числе того сарацинского доброго самаритянина — с него причитается должок. Вопросы еще оставались, но сон снова манил. Не успел он поддаться зову, как снаружи поднялся шум.

— То ли на нас напали, — с ухмылкой заметил Варин, — то ли король только что приехал и узнал про засаду!

Не так-то просто совершить торжественный вход в палатку, но Ричарду это удалось. Он направился прямиком к Андре, посмотрел на него сверху вниз и покачал головой:

— И как только ты ухитрился получить рану от человека, сброшенного с коня и смертельно раненного?

— Как только ты ухитрился пропустить битву? — Андре кисло улыбнулся. — Но думаю, ты можешь попросить Саладина переиграть ее из уважения к тебе.

Ричард прыснул со смеху.

— Превосходная мысль!

Присев на край койки, он понизил голос, чтобы его слышал только де Шовиньи. Пошептавшись с ним немного, король хлопнул кузена по плечу и стал обходить палатку, останавливаясь рядом с каждым раненым рыцарем, чтобы задать вопрос или отпустить шутку. Моргана Ричард поздравил с особо прочным черепом, Лестера подначил потерей сразу двух коней за один день, а большую часть времени уделил Роберту из Ньюбурга, поскольку явно был наслышан о героическом самопожертвовании рыцаря.

Генрих, почти незаметный на фоне Ричарда, обмолвился парой слов с Андре и Лестером, задержался у кушетки Моргана. От него валлиец и Варин узнали, что разведка вернулась до срока, потому как у короля возникли дурные предчувствия.

— Это как шестое чувство, которое дается солдатам, по крайней мере лучшим из них, — пояснил граф. — Как обернулось, нам следует благодарить дядю за предвидение, потому как на обратном пути в лагерь мы повстречали двоих наших сарацинских лазутчиков и те сообщили, что Саладин отрядил под Бланшгард три сотни отборных воинов. Мы напоролись бы прямо на них.

Генрих побыл еще немного, расспросил Моргана и Варина про бой и про спасение, потому как знал, что людям после такого испытания необходимо выговориться, а затем рассказал пару смешных историй, чтобы развеселить их, ведь в жизни больных приятного мало. Предоставленная погодой краткая передышка подошла к концу, и по крыше палатки снова барабанил дождь.

Моргана ему взбодрить удалось, потому как он сообщил по секрету, что Ричард собирается поехать назавтра в Яффу и привезти с собой женщин. Молодой граф всегда был надежным источником и подтвердил свою репутацию в очередной раз. Очнувшись от очередного провала в сон вечером в воскресенье, валлиец почувствовал себя объектом зависти всей палатки, потому как у его постели стояли две королевы и Дева Кипра. Беренгария выказала трогательную заботу о его ране, Анна вручила приносящий удачу кипрский талисман, а Джоанна внесла свой вклад рассказом о поездке по жутко раскисшей дороге из Яффы. Послушать ее, это пятнадцатимильное путешествие было настоящим эпическим походом, не виданным с начала времен. Но настоящим ее подарком для Моргана стала ширма, отгородившая его кровать. Собираясь уходить, Джоанна пояснила, что больной будет крепче спать, если получит хоть немного уединения, и подмигнула.

С шуршаньем юбок и в облаке благоухания, навевающего воспоминания про залитый лунным светом летний сад, Мариам проскользнула за ширму, склонилась над кушеткой и подарила Моргану поцелуй, совершенно отличный от тех, какими они обменивались прежде.

— Это... — промолвил он. — Это стоило того...

— Только не говори, что это стоило того, чтобы пробить голову!

— Ну, не до такой степени, конечно, — с усмешкой отозвался рыцарь. — Но это стоило, чтобы ждать, кариад.

Его одеяло соскользнуло до пояса, и ее взгляд пробежал по рельефным мускулам, треугольнику золотистых волос на груди, коже, которая, как она знала, окажется теплой и твердой на ощупь, совсем не как дряблое, жирное тело покойного супруга — человека хорошего, но уже далеко не молодого ко времени их свадьбы.

—Думаю, мы ждали слишком долго, Морган ап Ранульф, — прошептала женщина. — Слишком-слишком долго.

Он взял ее ладонь, и пальцы их переплелись.

— Ты угадала мои мысли, сердце мое. Увы, мы не могли выбрать более неподходящего времени, не так ли?

— Знаю, — со вздохом согласилась фрейлина. — Я знаю...

— Боюсь, это прозвучит кощунственно, — признался Морган, — но почти так же сильно, как увидеть Гроб Господень, а может, даже еще сильнее, я мечтаю посетить одну из роскошных гостиниц Иерусалима.

— О да, — промолвила она. — С широкой, застеленной мягкой периной постелью, чистыми простынями, кувшином пряного вина и крепкой задвижкой на двери.

Но от этого соблазнительного образа их отделяли многие мили и многие месяцы, и оба это понимали. Целуя обращенное к нему лицо, валлиец касался губами ресниц, обвевающих ее кожу подобно шелковым веерам, ощущал сладость ее рта, и осознал, что не в силах притворяться, даже перед самим собой.

— Мариам... Я должен предупредить тебя, кариад. Я люблю тебя.

Она метнула на него игривый глаз из-под своих длинных, бархатных ресниц, и в глазах ее заиграли золотистые огоньки.

— Много же времени тебе потребовалось, — пожаловалась молодая женщина, а потом добавила: — Ана бехибак.

И ему не потребовалось переводить этот страстный арабский шепот.

— Рви’н ди гару ди, — тихо ответил он, ей тоже не понадобилось перевода.

Двадцать третьего декабря Ричард перенес свою штаб-квартиру на восемь миль к югу, к развалинам замка тамплиеров, который крестоносцы называли Торон-де-Шевалье, а сарацины Латрун. Там он отпраздновал Рождество с подобающим королю размахом — по крайней мере с тем размахом, которого можно достичь в шатрах под непрестанным проливным дождем.

Два дня спустя Ричард отметил день Св. апостола Иоанна, устроив обед для тех из лордов-пуленов, кто не связал свою судьбу с Конрадом Монферратским. Он забыл, что это также двадцать пятый день рождения его младшего брата Джона. Напомнила об этом Джоанна, и удовольствия это ему не доставило. Филипп наверняка уже в собственных доменах, и непременно обратится к Джону, чтобы подкупом или уговорами вовлечь его в предательский союз. Ричард проявил к брату немалую щедрость и считал себя вправе рассчитывать на преданность молодого человека. Но Джон представлял своего рода загадку в их семье, и Ричард испытывал бы в нем большую уверенность, не разделяй их две с лишним тысячи мили. Несколько месяцев из Европы не приходило кораблей, но король не сомневался, что Филипп разоряет сейчас Нормандию при энергичной поддержке Джона. Однако Львиное Сердце отбросил эти мысли в сторону, потому как сказано в Писании «довольно для каждого дня своей заботы». Глупо терзаться новыми проблемами, когда ему и так приходится вести войну на три фронта: против французских союзников, сарацинских врагов и треклятой зимней непогоды.