Юрий Хазанов - Черняховского, 4-А
Прошло немного времени, и мои интеллигентские мысли об отсутствии в мире гармонии сменились более естественным ощущением — страхом. Обыкновенным опасением, что эти сотрясатели воздуха — а, судя по всему, их там немало — допьют то, что у них осталось (если ещё осталось), тронутся с места и сразу наткнутся на нас. Страшно думать, чтС может тогда произойти. Мне уже представлялось (видел в кинофильмах, читал), какую беспомощность мы с Леной ощутим, оказавшись целиком в их власти, в полной зависимости…
— Пойдём отсюда, — прошептала Лена.
Я не знал, как поступить: ночь была светлая — они сразу нас увидят. Бежать в сторону посёлка глупо: они успеют двадцать раз нас догнать, ведь дорога нам незнакома, можем оступиться, упасть в яму, поломать ноги. Помощи ждать неоткуда: жителей нигде не видно, да и кто сказал, что они придут на помощь? Очень мы им нужны. А эти парни для них свои.
— Подождём чуть-чуть, — ответил я. — Может, уйдут.
— А если нет? Если увидят нас? Они же пьяные… — Испуг завладел ею целиком.
Я чувствовал себя не намного лучше. Да, совсем не герой ты, Юрочка, никакой воли к сопротивлению — одно только смятение, а точнее, страх. Ведь даже в войну, вспомнилось вдруг, недалеко от Старой Руссы, когда ночью шагал по какому-то непонятному, ничейному кусочку земли, не зная, куда забреду… даже тогда не было у меня такого отчаяния, такого ощущения безнадёжности… Правда, тогда я в подпитии был. И Лены не было рядом, которая может сделаться лёгкой добычей этих… Тьфу, ты! Книжные слова не вовремя лезут в башку!..
Но с чего, собственно, я решил, что крюковские парни такие уж кровожадные? Грубые голоса, мат через слово, гогот… Но разве это значит, что они готовы совершить что-то… непотребное… даже не хотелось представлять, что именно… А сам я разве всегда любезен, как вдовствующая герцогиня? Никогда не орал, не сквернословил? Даже когда машины застревали в грязи? Или когда водитель моей роты Шариков — это было уже после войны — напился и разбил грузовой «Форд»? Помнится, что не только материл его, но и отбил себе руку об его железную скулу. (На что он, надо сказать, нисколько не обиделся — такой миляга!..)
Остановись!.. Нашёл время пускаться в воспоминания! Определённо, на нервной почве… Но почему вдруг такая тишина?.. Нет, снова запели — как всегда, нестройно, неслаженно, хоть уши зажимай! Однако голоса затихают… отдаляются! Неужели уходят? Молодцы, ребята! Правильно — давайте в магазин, а то закроют!.. Или на танцы!.. Леночка, пусть свободен!..
В скромную квартиру младшего научного сотрудника мы вернулись, как в обетованный рай. Теперь необходимо как следует подкрепиться и расслабиться! Я сделал и то, и другое. Лена — только первое. А затем, с той же стеснённостью, с какой первый раз вошла сюда, и с обречённым видом жертвы, идущей на заклание, стала готовиться ко сну, для чего застелила широченную тахту пледом и вынула из своей сумки простыни. (Ай да Лена, смущение не помешало сообразить, чего нужно взять с собой!)
Я забыл потушить свет (может, не хотел), Лена тоже не сделала этого — отнюдь не подозреваю её в какой-то любовной извращённости, до этого ей, как до Марса, — и я хорошо видел её красивое лицо, на котором не заметил ни тени возбуждения, а ту же неловкость, смущение, стылость. Однако всё пошло своим чередом, и тут я, во второй раз за этот вечер, здорово перепугался: потому что она вдруг приподнялась на подушке и закричала. В широко открытых глазах было что-то, похожее на безумие. Только этого не хватало!..
Вижу циничную усмешку бывалых селадОнов и сразу, со всей серьёзностью, заявляю: ничего устрашающего в моём мужском арсенале нет и в помине — ни в смысле органики, ни в смысле владения десятью тысячами способами любви по древнеиндийской методе… И, тем не менее, Лена кричала.
— Что с тобой? — беспомощно пробормотал я. — Что-то болит?
Выражение на её лице сменилось: стало вполне осмысленным, более спокойным. Она повернулась набок, спрятала голову в подушку.
— Да что такое? — уже с раздражением спросил я.
— Ничего… извини. Просто у меня давно этого не было, — прозвучал глухой ответ.
Вот тебе и стылость! Прости, Лена, что я так думал о твоём темпераменте, мысленно проговорил я, посчитав возможным окончательно перейти на ты.
Что вскорости было закреплено.
* * *Почти уже без стеснения, вновь обретя присущее ей чувство юмора, Лена сказала перед тем, как мы погрузились в сон:
— Знаешь, у меня сегодня дважды произошло то, чего, по их собственному признанию, не было и нет у советских женщин. Первый раз ещё там, под копной…
— Ну, это уж не моя заслуга, — с некоторой долей ревности констатировал я, — а тех славных парней…
ГЛАВА 9. Виолетта, но не поёт. Напасти психоанализа. Ингмар Бергман — моё второе (или третье) «я». Володя и Регина. Развожу демагогию… «Строки судеб»
1
В то время я продолжал ещё тесно общаться с Костей Червиным, и однажды он потащил нас с Риммой к одной своей знакомой по имени Виолетта в какой-то из арбатских переулков. С этим именем я сталкивался в книгах, знал по известной опере, но Виолетт во плоти не встречал. У этой женщины плоть была такая же обильная, как у солистки Большого театра Фирсовой, прекрасно исполнявшей колоратурную партию Виолетты в опере Верди, которую я слушал много лет назад в филиале, носившем тогда название «Экспериментальный». Виолетта с Арбата была тоже приятна лицом, но два кардинальных отличия от оперной у неё имелись: она совсем не пела и, как вскоре выяснилось, обратила на меня своё благосклонное внимание. (О нет, пожалуйста, не надо ассоциаций с глубинным смыслом слова «Травиата»: наша радушная хозяйка производила впечатление вполне самостоятельной, сильной и здоровой женщины, и никакие Альфреды и чахотки… Хотя…)
Уже на следующее утро к нам на Лубянку раздался телефонный звонок. Аппарат висел в коридоре — в квартире жило и разговаривало по нему восемь семей, кто-то из соседей, как обычно, постучал в нашу дверь. Римма вышла, но тут же вернулась и удивлённо сказала:
— Это вчерашняя Виолетта, просит тебя. Ты договаривался с ней о чём-нибудь?
Я в мыслях не имел — что ей нужно? Будит спозаранку, да ещё в выходной!
— Вы уже отдали свой голос? — услышал я игривый вопрос в трубке.
Тьфу ты чёрт! Я и забыл совсем: сегодня какие-то выборы — придётся ехать на Малую Бронную, по месту прописки, где живут мама и брат.
— Спасибо, что напомнили, — сказал я. — Наверно, вы активистка на избирательном участке?
— Нет, я активистка на другом участке, — так же игриво продолжала она. — Когда отдадите голос, приезжайте закусить, ладно? Угощенье ещё осталось. Я часов до трёх буду здесь, потом поеду к мужу на Ленинский.
Так она замужем, оказывается? Вчера об этом разговора не было. Но, судя по всему, мыслит она вполне свободными категориями и в желаниях себя не слишком стесняет… Только нужно ли мне это? Как говорят гадалки, раскладывая карты: большие хлопоты.
— Нет, спасибо, — ответил я. — Сегодня никак не смогу. Как-нибудь в другой раз…
— В другой раз закуски не будет, — весело сказала она. — До свиданья…
Бульдозер, а не женщина! Что ж мне Костя не сказал? Предупреждать надо. Наверное, сам уже пострадал, ищет собрата по несчастью. Противный!.. А что я из себя, собственно, строю? В другое время бы…
И другое время не заставило себя долго ждать.
Снова нас позвали Червины куда-то в гости. («Там будет один совершенно гениальный мужик! — кричал сверхэмоциональный Костя. — Какие пишет рассказы — Хемингуэй отдыхает!»)
Это меня немного насторожило: если, воспользовавшись отдыхом Хемингуэя, очередной и, как обычно, скоротечный, Костин гений будет долго читать, то ни поговорить, ни выпить толком не удастся. Тем не менее, я любил и люблю не слишком людные сборища: они попадают, как и отдельные женщины (и мужчины), в сферу моих, как мне хочется думать, психологических интересов, а, кажется, даже Чернышевский хвалил Толстого за склонность к психоанализу… (Не говоря о том, что просто выпить и поболтать, разве не хочется?) И я, конечно, пошёл, а Римма не захотела: ей эти изыски ни к чему.
Осложнений с самого начала было в избытке. Во-первых, искомая квартира находилась на двенадцатом этаже, а лифт — на ремонте. Однако эту трудность мы всё же преодолели. (Может быть, именно с той поры я пристрастился к пешему восхождению по лестницам, что делаю с переменным успехом до сего дня и о чём написал совсем недавно хвастливые строчки:
Возраст мой обалденный,
Беспримерная дата:
Был я штатский, военный,
Был ребёнком когда-то…
До сих пор, невзирая на жизненный стаж,
Я взбираюсь пешком на девятый этаж.)
Второе осложнение заключалось в том, что народа собралось очень много — и какие уж тут задушевные разговоры и психоанализ! Ну, и в-третьих, закуска в сопоставлении с выпивкой оказалась слабовата. Но, как зачастую с нами бывает, я повёл себя совершенно против логики — приналёг на водку и так преуспел в этом, что к концу вечера ощутил явное затруднение при попытке поступательного прямолинейного движения. Некоторым утешением было, что не оказался в одиночестве: Костя Червин, смертельно огорчённый, что ни сопернику Хемингуэя, ни ему самому не дали возможности почитать свои творения, тоже основательно приложился и теперь испытывал те же ощущения, что и я. Даже, возможно, с бСльшей амплитудой.
