Александр Западов - Забытая слава
Тут он поставил точку в своем письме, находя, что высказался достаточно ясно. Впрочем, вельможные члены Вольного экономического общества пуще всего боялись крестьянской вольности и разговоры о ней вели не всерьез.
А крестьяне проклинали барщину и точили топоры на господ.
Они ждали случая и часа.
2Каждое утро, выпив чашку кофе, Екатерина Алексеевна садилась писать.
Водить пером по бумаге она очень любила, писала охотно и чрезвычайно много, не задумываясь над фразой. Что не так — исправят секретари, известные знатоки российского диалекта.
Несколько месяцев прошло в ежедневных трудах. Императрица сочиняла Наказ для Комиссии по составлению новых законов. О созыве такой Комиссии было сообщено всем европейским корреспондентам, и в ответных письмах Екатерина читала льстивые похвалы своему законодательному усердию.
Сочинять Наказ было нетрудно. Екатерина, выбрав книгу, пригодную для творческого освоения, выписывала из нее, что понравится, иногда целиком страницами, чаще с переделками. Она приспосабливала текст оригинала к своему пониманию вопроса, подгоняла его к русским условиям. При такой системе императрица смогла заимствовать куски даже из статей знаменитой Энциклопедии французских просветителей, переправив их так, что от авторских мыслей в ее изложении ничего не оставалось.
Изрядно попользовалась Екатерина книгой Монтескье «Дух законов» — с нее начала свой Наказ и не постеснялась обобрать французского писателя дочиста. Около трехсот параграфов — половину своего Наказа — взяла царица у Монтескье.
Потом Екатерина подвинула к себе книгу итальянского юриста Беккариа «О преступлениях и наказаниях». Перелистала, составила конспект — и поместила написанное в Наказ под именем десятой главы. «О обряде криминального суда». Текст Беккариа было легко переписывать, не изменяя, и потому глава получилась весьма длинная.
Затем наступила очередь немецкого законоведа Бильфельда, а за ним других, менее известных, авторов. Одну за другой императрица добавляла к Наказу главы «О дворянстве», «О среднем роде людей», «О воспитании», «О городах» — и после того сочла свою работу законченной.
Теперь нужно было составить общее впечатление о Наказе и собрать отзывы первых читателей, ожидалось — восторженные. Екатерина отличалась склонностью к лести и жаждала одобрения своих литературных трудов.
Секретари отредактировали полуграмотный русский оригинал императрицы и отдали переписать несколько экземпляров Наказа. Екатерина распорядилась, кому послать рукопись для чтения, и торопила рецензентов. К списку их позже она прибавила имя Сумарокова. Пусть узнает о новом таланте монархини. Не каждый мужчина-царь способен ведь писать законы, а о прежде бывших русских государынях что ж и говорить!
Первым возвратил свой экземпляр граф Михаил Воронцов. В письме, приложенном к рукописи Наказа, он изъявлял величайший восторг по поводу этого многотрудного и мудрого сочинения. Он превозносил Екатерину за ее таланты и дарования, замечаний же никаких не сделал.
Другой избранный императрицею советчик, Василий Баскаков, писал о радостном восхищении, которое испытал он, читая мысли самой кротости и прямого человеколюбия, основанные на зрелом разуме и мудрости. Льстивые фразы сопровождались небольшими советами редакционного свойства. «Не соизволено ли будет прибавить…», «Не благоволено ли будет, для ясности, изъяснить…» — писал Баскаков, закончив отзыв извинениями в неумышленных погрешностях и заблуждениях слабого разума, которому, по простосердечию своему, единственно следовал.
«Все его примечания умны», — записала на полях Екатерина и взялась за следующий отзыв. При нем — ни письма, ни обращения. Посмотрела на подпись и пометила сверху: «От Александра Петровича Сумарокова».
По наивности своей Сумароков в самом деле подумал, что мнения его спрашивают. Он о деликатности выражений не заботился, спорил по существу, не щадил самолюбия составительницы, ответствовал по пунктам Наказа как человек, себе цену знающий.
Екатерине сразу не понравился тон его замечаний. Пробежав текст, она взяла перо и каждую фразу Сумарокова сопроводила своим ответом, уча и высмеивая неосторожного подданного.
Сумароков начал с наиболее близкой для себя темы. «Вместо наших училищей, а особливо вместо кадетского корпуса, — утверждал он, — потребны великие и всею Европою почитаемые авторы, а особливо несравненный Монтескиу, но и в нем многое критике подлежит, о чем против его и писано».
Тезис этот — о важности литературы, о ее воспитательной и образовательной роли. Нужно учиться у великих авторов, считал Сумароков, к их числу, разумеется, относя и себя, — в таких оценках лишней скромности он вовсе не имел. Взамен училищ — литература, вот как надобно. А кадетский корпус помянут «особливо» — его школу Сумароков прошел и недостатки Рыцарской академии знал на собственном опыте.
Императрица на мысль его не посмотрела, но вступилась за Монтескье: «Многие критиковали Монтескиу, не разумея его: я вижу, что я сей жребий с ним разделяю».
Она без тени иронии сравнивала себя с Монтескье и, увидев, что Сумароков не склонен восхищаться Наказом, принялась резко возражать на каждое его замечание.
«Вольность и короне и народу больше приносит пользу, нежели неволя», — написал Сумароков.
Императрица сухо возразила:
«О сем довольно много говорено».
Она подчеркнула, что встретилась якобы с общей фразой, которая не заслуживает внимания. Но Сумароков продолжал развивать этот тезис, не удержавшись от искушения привести собственные стихи из трагедии «Димиза»:
Зачнет перед царем он быти лицемерен.
Невольник никогда не может быти верен.
«Но своевольство еще и неволи вреднее, — продолжал он. — Между крепостным и невольником разность: один привязан к земле, а другой к помещику».
«Как это сказать можно! Отверзите очи», — приписала Екатерина.
А Сумароков всегда различал эти понятия. Он находил естественным, что крестьянин привязан к земле, но при этом служит государству хотя бы и в лице помещика, а не является рабом, невольником.
В десятой главе Наказа Сумароков узнал сочинения Беккариа и посчитал излишним разбирать ее, заметив, что эта глава для краткости отзыва оставлена без возражений. «Потери нету», — ответила Екатерина.
«Господин должен быть судья, это правда, — писал далее Сумароков, — но иное быть господином, а иное тираном: а добрые господа все судьи слугам, и отдать это лучше на совесть господам, нежели на совесть слугам».
«Бог знает: разве по чинам качества считать», — возразила Екатерина, пропустив слова Сумарокова о господах тиранах. А он говорил о том, что тиранов нельзя ставить судьями своих слуг и в законе должно быть об этом сказано.
Двести двадцать седьмая статья Наказа — «Не должно вдруг и чрез узаконение общее делать великого числа освобожденных» — вызвала обширное рассуждение Сумарокова:
«Сделать русских крепостных людей вольными нельзя: скудные люди ни повара, ни кучера, ни лакея иметь не будут и будут ласкать слуг своих, пропуская им многие бездельства, дабы не остаться без слуг и без повинующихся им крестьян. И будет ужасное несогласие между помещиками и крестьянами, ради усмирения которых потребны многие полки, и непрестанная будет в государстве междуусобная брань, и вместо того, что ныне помещики живут спокойно, в вотчинах (Екатерина приписала сверху этой строки: «И бывают зарезаны отчасти от своих»), — вотчины их превратятся в опаснейшие им жилища, ибо они будут зависеть от крестьян, а не крестьяне от них».
«Не отроду», — заметила Екатерина.
«Мне в деревнях вовеки не жить. Но все дворяне, а может быть и крестьяне, сами такою вольностью довольны не будут, ибо с обеих сторон умалится усердие. А это примечено, что помещики крестьян, а крестьяне помещиков очень любят, а наш низкий народ никаких благородных чувствий еще не имеет».
«И иметь не может в нынешнем состоянии», — докончила Екатерина. Тут она была согласна со своим оппонентом.
«Продавать людей как скотину не должно, — писал Сумароков. — Но где слуг брать, когда крестьяне будут вольны! И холопьи наборы поведут только к опустошению деревень: как скоро чему-нибудь слугу научат, так он и отойдет к знатному господину, ибо там ему больше жалованья…»
Городской житель, лишь в общих чертах представлявший себе условия труда и быта крестьян, Сумароков не мог быть судьей между мужиком и помещиком. Его пугала возможность освобождения крестьян, как пугала она и Екатерину, вовсе не предполагавшую осуществлять то, что порой для красного словца было написано в Наказе. Крестьяне должны работать в поле, рассуждал Сумароков, и подчиняться помещикам, яко начальникам и руководителям. Но через службу свою частным лицам служат они государству. Мужики не рабы, их нельзя продавать, как скотину. Это люди, они требуют внимания я заботы помещиков. Однако дать им свободу — невозможно: дворянство лишится слуг, ибо никто из вольных людей не согласится быть на побегушках в барском доме, получать затрещины и плети.
