Мария Фагиаш - Сестры-близнецы, или Суд чести
Постель Ганса Гюнтера осталась наверху. Вскоре после того, как колокола на стоявшей неподалеку католической кирхе пробили десять, он поднялся наверх. Пока он раздевался, Алекса лежала с открытыми глазами под одеялом, дрожа от озноба. Почитав немного в кровати, Ганс Гюнтер выключил лампу и через минуту уже крепко спал.
Алекса с горечью думала о том, что теперь ночь за ночью должна будет слушать размеренное, перемежаемое всхрапыванием, дыхание своего врага. Умри он, и я была бы свободна, — пронеслось у нее в голове.
Спала она в эту ночь неспокойно и слышала, как Ганс Гюнтер вставал. Дождавшись, когда он покинул дом, Алекса быстро оделась. Фрейлейн Буссе, Дмовски и девушки были, как обычно, заняты своими делами. Алекса осторожно вышла из дома через черный ход и через полчаса вернулась таким же путем. Никто ничего не заметил.
Алекса была на почтамте, где отправила экспресс-почтой письмо тетке, в котором сообщила ей о своем непоколебимом решении развестись с Гансом Гюнтером. Она просила тетку Розу о помощи. Прежде всего тетка должна ей выслать билет до Берлина и немного денег. В приписке к письму она предупреждала, что, если тетка Роза откажется выполнить ее просьбу, она будет вынуждена предать известности некоторые факты о Гансе Гюнтере, которые не только приведут к краху его карьеры, но и навлекут позор на всю семью. Далее она написала письмо жене одного из офицеров гвардейского полка в Потсдаме, еще довольно молодой женщине, к которой она с давних пор испытывала симпатию и с которой время от времени обменивалась письмами. Она просила сообщить, было ли что-нибудь в газетах о помолвке графа Каради.
В течение недели она напрасно ждала ответа от тетки. Письмо же из Потсдама поступило незамедлительно. Да, ей сообщили все правильно, граф Каради действительно помолвлен с некой Франциской Винтерфельд, девушкой из хорошей семьи, которая, однако, бедна как известная церковная мышь. Сравнение же в этом случае как нельзя кстати, потому что ее мать просто фанатичная святоша и проводит практически всю жизнь в кирхах. Вообще-то в свете все сошлись на том, что для такого блестящего молодого человека, как граф Каради, выбор его довольно странен.
Семейство Цедлитц прибыло без предупреждения. Во всяком случае, для Алексы это было неожиданным. Ганс Гюнтер, по-видимому, знал о приезде родственников заранее. Алекса проснулась от того, что услышала внизу голос тетки. Сразу же после этого явилась фрейлейн Буссе и сообщила, что дядя и тетя ожидают госпожу в салоне.
Алекса накинула пеньюар и поспешила вниз поприветствовать их, но наткнулась на холодную отчужденность. Оба вели себя как некая следственная комиссия, прибывшая в дом подозреваемого. Ясно было, что генерал был знаком с письмом Алексы, тем не менее она спросила, что привело их в Алленштайн.
— Ты услышишь это, когда придет Ганс Гюнтер, — ответила тетка. — Фрейлейн Буссе любезно предложила нам пройти в нашу комнату, где мы могли бы освежиться и немного отдохнуть. Ехать пришлось долго, но мы и глаз не сомкнули.
— Тетя Роза, — сказала Алекса, — я хотела бы поговорить с тобой… с тобой одной.
— Только когда придет Ганс Гюнтер. — Неприязненное выражение на лице тетки ясно говорило о том, что ни на сочувствие, ни на понимание рассчитывать не приходится.
В этот раз Ганс Гюнтер пришел на час раньше обычного. Ясно было, что он был извещен о приезде. Удивительным образом и обед был уже готов, и можно было подавать его к столу. Разговор за столом был натянутым и тягостным. Они обедали вчетвером, так как фрейлейн Буссе, не желая мешать семейному совету, деликатно обедала в своей комнате. Вообще-то это было излишним, так как за обедом обменивались лишь ничего не значащими фразами, а дебаты были перенесены после обеда в кабинет Ганса Гюнтера.
Генерал занял место за письменным столом, тетка и муж расположились на диване, Алексе достался стул с прямой спинкой. Она сидела напротив всех: «Так сидят обвиняемые», — с горечью подумала она.
Тетка не стала ждать, что скажет Алекса, и открыла заседание. Она разразилась злобной обвинительной речью, которая сделала бы честь любому прокурору. Но если она рассчитывала запугать этим свою племянницу, то заблуждалась. Ее упреки были слишком хорошо известны Алексе и не произвели на нее никакого впечатления, так как они ничем не отличались от тех, которые Алекса слышала от тетки с незапамятных времен.
— Сколько времени я на тебя убила, сколько денег и сколько душевных сил я на тебя истратила, — жаловалась она. — Я взяла тебя в приличный дом, дала хорошее воспитание. Ты получила приданое к блестящей свадьбе. Ты приобрела положение в обществе. Никакой благодарности я от тебя не ждала, но надеялась, что ты хотя бы не навлечешь на нас никакого позора. Но оказалось, что требовать именно этого было бесполезно. Ты бесстыдна и испорчена до мозга костей. — Роза начала задыхаться и схватилась за сердце.
— Принести тебе воды, тетя Роза? — с готовностью спросил племянник и сделал попытку встать. До этого он сидел молча с каменным лицом, олицетворяя образ оскорбленной невинности.
Алекса больше не могла сдерживаться.
— Ты не знаешь всей правды, тетя Роза. Наш брак разрушила не я, а Ганс Гюнтер. Каким образом — я не хотела бы говорить. Ты должна мне поверить. И помочь мне с разводом. Я приняла твердое решение, и ты должна с этим примириться.
Тетка достала платочек и приложила его к глазам.
— Ты слышишь, Адальберт? — спросила она генерала. — Со мной она абсолютно не считается. Может быть, она послушается тебя? Ты же глава семьи, и твой долг…
Он перебил ее.
— О моем долге можешь мне не напоминать.
— Прости, Адальберт, я это сказала без задней мысли. Я только хотела…
Он поднял руку, жестом приказывая ей замолчать, и откашлялся.
— Мое дорогое дитя, — начал он, выговаривая слова громко и отчетливо, как если бы у Алексы было неважно со слухом. — То, что ты сделала, достойно презрения. Но твой супруг готов все простить и забыть, если ты пообещаешь никогда больше не нарушать клятву супружеской верности.
Так. Она все поняла. Ясно, что Ганс Гюнтер рассказал им про Николаса, но, конечно, промолчал о Дмовски. За те шесть лет, что Алекса провела в их семье, она не один раз должна была предстать перед генералом, когда тетка, отчаявшись, сама не могла справиться с ее «зловредностью». Генерал в таких случаях выговаривал ей с достоинством члена Верховного суда, совершенно при этом, казалось, забывая о встречах в темном коридорчике. Теперь он снова был олицетворением закона, а она, естественно, преступницей.
— У меня есть веские основания требовать развода, — сказала Алекса, делая усилия оставаться спокойной. — Я прошу вашей помощи, должны же быть способы уладить это дело без шумихи. У меня и в мыслях нет разбить жизнь Ганса Гюнтера или разрушить его карьеру. Но, пожалуйста, не заставляйте меня вдаваться в подробности.
— Подробности? — взорвалась тетка Роза. — Ты слышишь, Адальберт? Она угрожает Гансу Гюнтеру. Она шантажирует его! Она ставит нам ультиматум.
Генерал бросил на нее разъяренный взгляд.
— Ты позволишь наконец мне продолжить? — И, обращаясь к Алексе: — Ты хочешь оставить своего мужа, хотя он именно сейчас так нуждается в твоей лояльности. Эта грязная кампания, которая сейчас в самом разгаре, — она направлена против всех нас — нашего класса, нашей элиты, против всего офицерского корпуса. Если ты затеешь сейчас дело о разводе, это может быть использовано как доказательство известных обвинений — само собой, абсолютно беспочвенных, — на которых все просто свихнулись. Покинуть его сейчас — это предать всех нас и перейти на сторону врага. Во время войны это считалось бы дезертирством, аморальным и недостойным прусской женщины.
— Я не пруссачка.
— Ты жена прусского офицера!
Тетка Роза вскочила с дивана.
— Ты бесстыжая потаскуха! Ганс Гюнтер просто святой, если он готов забыть твое распутство…
— Замолчите все! — рявкнул генерал. — А ты сядь на место, Роза, черт побери! Я взялся здесь все уладить, но требую, чтобы ты наконец закрыла рот. А теперь послушай меня внимательно, — сказал он, обращаясь к Алексе. — Ты не оставишь моего племянника. И ты не возбудишь дело о разводе.
— Прости меня, дядя, но я приняла твердое решение.
— А я, дитя мое, принял другое решение. — Он глубоко вздохнул. — До сих пор я тебя уговаривал. Теперь слушай мой приказ. — Он взял со стола лист бумаги и развернул его. — Это заключение профессора Поппера о состоянии твоего здоровья. Согласно ему ты страдаешь маниакально-депрессивным синдромом, иными словами, являешься душевнобольной.
