Фаина Гримберг - Клеопатра
Может показаться странным (или и не странным!), но ядро армии Акилы составили те самые римские солдаты, которые были оставлены в Египте, ещё когда римляне возвратили престол Птолемею Авлету. Эти воины... «...уже освоились с александрийской вольной жизнью и отвыкли от римского имени и военной дисциплины; они успели здесь жениться и большей частью имели детей. К ним присоединялись люди, набранные из пиратов и разбойников в провинциях Сирии, Киликии и в окрестных местностях. Кроме того, сюда же сошлись осуждённые за уголовные преступления и изгнанники (всем нашим беглым рабам был верный приют в Александрии и обеспеченное положение, лишь бы они записывались в солдаты). И если кого-нибудь из них хотел схватить его прежний господин, то другие солдаты дружно отбивали его: так как все они были в такой же степени виновны, защита кого-либо из своих от насилия была для них делом их личной безопасности. Они привыкли — по своего рода старой военной александрийской традиции — [...] осаждать царский дворец, чтобы вынудить повышение жалованья [...] Полагаясь на эти войска и презирая малочисленность отряда Цезаря, Акила занял всю Александрию, кроме той части города, которая была в руках Цезаря и его солдат, и уже с самого начала попытался одним натиском ворваться в его дом. Но Цезарь расставил по улицам когорты и выдержал его нападение. В это же время шло сражение и у гавани, и это делало борьбу крайне ожесточённой. Войска были разделены на отряды; приходилось сражаться одновременно на нескольких улицах, и враги своей массой пытались захватить военные корабли [...] С их захватом враги надеялись отбить у Цезаря его флот, завладеть гаванью и всем морем и отрезать Цезаря от продовольствия и подкреплений. Поэтому и сражались с упорством, соответствовавшим значению этой борьбы: для одних от этого зависела скорая победа, для нас — наше спасение. Но Цезарь вышел победителем и сжёг все эти корабли вместе с теми, которые находились в доках, так как не мог охранять такого большого района малыми силами. Затем он поспешно высадил своих солдат на Фаросе [...]»
Далее рассказывает римлянин Павел Орозий в своей «Истории против язычников», написанной в 417 году по просьбе Блаженного Августина[47]:
«В ходе той битвы было приказано сжечь царский флот, случайно оказавшийся на берегу. Когда тот огонь охватил также часть города, он уничтожил четыреста тысяч книг, находившихся случайно в ближайших зданиях, — исключительный, на самом деле, памятник усердия и заботы предков, которые собрали столько таких замечательных трудов людей выдающегося таланта. Отчего хотя и сегодня в храмах, что мы и сами видели, стоят шкафы из-под книг, которые разграбленные, напоминают в наше время, что были опустошены людьми нашего времени (что безусловно правда), тем не менее скорее следует верить, что там были собраны другие книги, которые не уступали старым трудам, нежели думать, будто тогда существовала какая-то другая библиотека, которая насчитывала более четырёхсот тысяч книг и которая тогда спаслась...» [48]
Об этих же событиях пишет Плутарх:
«Что касается Александрийской войны, то одни писатели не считают её необходимой и говорят, что единственной причиной этого опасного и бесславного для Цезаря похода была его страсть к Клеопатре; другие выставляют виновниками войны царских придворных, в особенности могущественного евнуха Потина, который незадолго до того убил Помпея, изгнал Клеопатру и тайно злоумышлял против Цезаря [...]»
Далее:
«[...] враги пытались отрезать его от кораблей. Цезарь принуждён был отвратить опасность, устроив пожар, который, распространившись со стороны верфей, уничтожил огромную библиотеку. Наконец, во время битвы при Фаросе, когда Цезарь соскочил с насыпи в лодку, чтобы оказать помощь своим, и к лодке со всех сторон устремились египтяне, Цезарь бросился в море и лишь с трудом выплыл. Говорят, что он подвергался в это время обстрелу из луков и, погружаясь в воду, всё-таки не выпускал из рук записных книжек. Одной рукой он поднимал их высоко над водой, а другой грёб, лодка же сразу была потоплена [...]»
Тогда, узнав о гибели Библиотеки, она только спросила с надеждой, удалось ли спасти хотя бы часть книжных сокровищ. Ирас отвечала сумрачно, что да, удалось.
— Зачем ты рассказываешь царице обо всех этих пустяках?! — досадовала Хармиана.
— Дура! — крикнула Ирас громко, зло и как-то детски.
Хармиана охнула. Маргарита махнула рукой и поморщилась:
— Замолчите... — она почти простонала. — Оставьте меня в покое... Не груби Хармиане, Ирас... — она увещевала... — А ты, Хармиана, что ты понимаешь в книгах! Тоже нашла пустяки!..
— И пустяки!— упрямилась Хармиана. — Пустяки, потому что есть дела поважнее.
— Не хочу понимать, о чём ты... Уходите обе от меня...
А когда обе ушли, она попыталась думать о том, что, вероятно, имела в виду Хармиана, и о чём уже приходили на ум смутные догадки...
Прошло время, и когда она слышала о любви, даже о страсти к ней Цезаря, она не опровергала, не возражала... Порою она даже сама старалась поверить в эту любовь, то есть в эту страсть, и потому старалась если и не совсем забыть, то хотя бы чуточку подзабыть всё то, что происходило на самом деле. Надо было вытеснить из своего сознания унижения, унижения, унижения, и это чувство вины! Потому что она была предательница, и потому что её унижали, унижали, унижали...
Она так хотела, чтобы война закончилась! Ей уже вовсе не хотелось быть полководцем. Она недомогала. Она попалась в капкан. Она уже не хотела думать о том, чтобы кто-нибудь любил её. Она основательно попалась в капкан, она не могла управлять обстоятельствами; она не могла понять, придумать, как же ей теперь освободиться, выпутаться... И тут оказалось, что война ещё только начиналась! Вдруг в пространстве этой начинавшейся войны очутились и проявились такие люди, о которых Маргарита прежде и подумать бы не могла, что они так поведут себя!.. Ирас рассказала, что Арсиноя, Ганимед, а также Иантис Антониу, после каких-то переговоров с Акилой, с этим орлом, более похожим на павлина, принялись созывать на площадях народные сборища, говорить речи, в которых упрекали Акилу и Клеопатру в предательстве, призывать к народному сопротивлению римлянам... И в конце концов армия раскололась и даже большая её часть перешла на сторону Арсинои... Покамест Маргарита ещё ничего не знала о своём брате, какую позицию занял он... Цезарь официально обвинил Потина в поддержке Арсинои. Суд над Потином также был устроен вполне официальный. Потина приговорили к смертной казни через отсечение головы. Всё же эта казнь не была исполнена публично. Теодот бежал из Александрии, за ним была отправлена погоня и он был схвачен на дороге в Фаюм и убит охранным воином при попытке к новому бегству... Маргарита прежде полагала, что взаимная приязнь Арсинои и Ганимеда вызвана тем, что оба они по сути своих натур евнухи. Оскоплённое тело Ганимеда естественным образом заключает в себе и оскоплённую душу. А Кама... Кама всегда боялась, Кама всегда была одержима страхом телесного, а значит, и страхом жизни, и потому её душа — оскоплённая душа!.. Так думала Маргарита прежде. Но теперь она не могла понять, что же случилось, почему такие далёкие от войны люди, как Арсиноя, Ганимед, Иантис, вдруг, совершенно вдруг, зажили бурной жизнью, командуя армией, привлекая на свою сторону многих людей... Или одно не противоречит другому? И вполне возможно быть книжным червём, далёким от всех желаний тела, и всё же хотеть власти, направлять войска? Тело... А что Маргарита знает о своём теле? А может быть, желание власти, желание исправлять и направлять жизнь других людей — важнее всего того, что есть это самое тело, телесное?.. Для Цезаря наверняка важнее. И для Арсинои...
Неизвестный автор:
«Когда вспыхнула Александрийская война, Цезарь вызвал с Родоса, из Сирии и Киликии весь флот, потребовал стрелков с Крита, конницу от набатейского царя Малха и приказал отовсюду доставлять метательные машины, присылать хлеб и подвозить подкрепления [...]»
Она всё ещё прокисала в лагере, в своей палатке. Цезарь сказал ей, что следует провести совещание; сказал, что её присутствие весьма и весьма желательно... Это самое «совещание» проходило в его палатке. Понятно, что не в её! Не проводить же совещание о военных действиях, не проводить же такое совещание в палатке, заменяющей женские дворцовые покои!.. Она увидела Максима и даже обрадовалась. Он улыбнулся ей уклончивой улыбкой. А она ведь улыбнулась ему искренне, но теперь сжала губы, стыдясь этой своей искренней улыбки. Цезарь учтиво попросил её, чтобы она приказала своему интенданту (а она ещё не знала, что Максим — её интендант!) выдать ему, то есть Цезарю, такое-то число талантов:
