Мигель Делибес - Еретик
Сальседо выслушал рассказ Касальи с таким интересом, что на миг забыл о своем огорчении. И воспользовавшись паузой в речи Касальи, задал ему вопрос:
— И что, вернулись они к этому разговору? Касалья пожал плечами и сказал с затаенной
печалью:
— Их преподобие еще не разобрался со своими делами.
Антон окончательно затих в клетке. Птица была по горло сыта своими песнями и пала духом, окрестность — словно вымерла. Касалья распрямился в шалаше, держась руками за поясницу. И, переменив тон, сказал:
— На охоте его нельзя дразнить. Если не хочет петь, лучше оставить его в покое.
Ночью, на постоялом дворе, Сиприано, охваченный смертной тоской, никак не мог уснуть. Его дух был взволнован и удручен. Уже там, в засаде, у него было такое ощущение, будто его разорвали на части. Теперь до него дошло, что после слов Касальи его мир в корне переменился. И среди нагромождения мыслей, теснившихся в голове, лишь одна была для него ясна: надо будет полностью пересмотреть все свои взгляды, все переворошить, а затем спокойно привести в порядок основания своей веры. Он поднялся до рассвета, и первые лучи солнца застали его в Вильявьехе. По прибытии в Вальядолид он качал жадно рыться в книгах. Он нашел то, что искал. Одно высказывание Мельчора Како его мгновенно упокоило: «В своих намерениях Карранса никогда не отступал от веры», писал Кано. А дон Бартоломе думал так же, как Сесо, потому-то он его и не выдал. Бартоломе де Карранса, конечно же, не верил в существование чистилища, но понимал сколь опасно объявлять об этом напрямик, не учитывая настроя собеседника. Великий богослов был, без сомнения, человеком щепетильным и сдержанным.
И недели не прошло, как обеспокоенность Сиприано вновь привела его в Педросу. Его удивило, что Касалья — возможно, в порыве смирения — назвал его «братом». Священник не скрывал, что ему не ясны взаимоотношения Сесо и Каррансы. В их мировоззрении, без сомнения, было много схожего. Мельчор Кано в этом смысле прав. Тихим приятным вечером, идя по дороге на Торо, они увидели мчащегося навстречу поджарого скакуна, окутанного облаком пыли. Педро Касалья, нисколько не удивившись, сказал:
— Если не ошибаюсь, вот и дон Карлос де Сесо собственной персоной.
Первое, что привлекло внимание Сальседо, был жеребец с белым пятном во лбу и стройными ногами. Он тут же понял, что конь не простой, а тщательнейшим образом выбранный, темно-каштановой масти, нетерпеливый; он грациозно бил копытом, когда всадник, поравнявшись с двумя путниками, остановил его. Еще не спешившись, кабальеро приветствовал обоих. Это был статный, стройный человек, с ясным взглядом, несколькими годами старше Сиприано. Он был белокур, с маленькой бородкой и коротко подстриженными волосами, с итальянской шапочкой на голове. Его камзол с простыми рукавами, скроенными на турецкий манер, из-под которых виднелись кружева рубашки, его короткие штаны с разрезами были очень удобны для верховой езды. Вовсе к тому не стремясь, он производил впечатление человека светского, щеголя и гордеца. Он был родом из Торо. Его назначили туда коррехидором, и он ездил в город повидать старых друзей. Ведя своего жеребца — Веронца — за уздечку, он непринужденно шагал между Сиприано и Касальей. Безо всяких околичностей он обратился к Сальседо: «Я познакомился с вашим дядей много лет назад, в Ольмедо, во время чумы; он человек образованный, открытый, справедливо прославленный. Педро много рассказывал мне о вас как о влиятельном землевладельце и о человеке, чей дух — в смятении… Мы еще поговорим попозже». Он предполагал переночевать на постоялом дворе у дочери Баруке и спозаранку отправиться в Логроньо.
Беатрис Касалья, сестра Педро, приняла их весьма приветливо и по-домашнему, пригласив поужинать: она, правда, не рассчитывала на стольких гостей, но думает накормить их свиным окороком. Дон Карлос обращался с Беатрис запросто и вместе с тем почтительно. Он слегка подшучивал над ней, а она хохотала без умолку. Касалья уверял, что она — вся в мать: что и говорить, женщины, им бы только похихикать.
Разговоры за ужином и десертом шли на обычные темы: об увлечении дона Педро охотой, о виноградниках, о побелке церкви, но, как только Сесо и Сальседо оказались одни, сидящими в зале постоялого двора перед кувшином с вином, Сальседо без колебаний завел речь о чистилище. Появление дона Карлоса было как нельзя более кстати, и Сиприано не сомневался в том, что это Касалья послал ему весточку с просьбой приехать. Над сундуком, стоящим в зале, висело большое распятие. Сесо, заметив это, театральным жестом указал на него и возгласил:
— Вот, ваша милость, мое чистилище. Это и есть для меня истинное чистилище!
Он производил впечатление озаренного свыше — вроде тех, что звались иллюминатами. В туфлях без задков, с серыми застывшими глазами, в дорожном плаще, он выглядел полностью преобразившимся. Сальседо, не скрывая боли, терзавшей его последние дни, умоляюще смотрел на него.
— Испанцы придают слишком большое значение всему, что связано с чистилищем, — пояснил дон Карлос, улыбаясь. — У меня на родине мысль о том, что чистилища не существует, воспринимается как логическое следствие нового учения. Дон Бартоломе Карранса, когда я хотел представить ему свои доводы, отказался меня слушать: они были ему известны.
Дочь Баруке, добавив масла в лампу и подбросив дров в очаг, удалилась. И пока дон Карлос наливал себе еще бокал вина, Сиприано собрался с духом, чтобы спросить:
— А… А мне, мне ваша милость может сказать, на чем основаны ваши убеждения? Мне недостает просвещенности и святости преподобного дона Каррансы.
Преображение дона Карлоса завершилось. С него полностью слетела беззаботность, поразившая Сиприано в момент их встречи на дороге, и, несмотря на приятность его лица, на короткие золотистые кудри, он больше походил теперь на церковника, готовящегося читать проповедь, а не на кабальеро. Его светлые глаза были теперь устремлены на маленькие волосатые руки Сиприано:
— Не хочу вас утомлять, — сказал он с покровительственным видом. — Но, по моему мнению, есть три веских довода в пользу того, что чистилища не существует…
Дон Карлос прервал свои рассуждения, и Сиприано, опасаясь, что он так ничего и не объяснит, придвинулся поближе:
— Я вас слушаю, — сказал он нетерпеливо и настойчиво.
Дон Карлос впился взглядом в его лицо и продолжил свою мысль:
— Во-первых, согласившись с тем, что чистилища нет, мы признаем, что милосердию Христа нет предела. Добавьте к этому, ваша милость, что ни евангелисты, ни святой Павел в своих писаниях нигде о чистилище не упоминают. Наконец, и для меня это самое главное, мы знаем мнение на этот счет дона Бартоломе де Каррансы, святейшего и мудрейшего человека. Неужели вашей милости нужны другие доказательства?
Сиприано Сальседо часто заморгал — словно ослепленный ярким светом. На него давила какая-то сверхъестественная сила, как бы исходившая от этого человека. Его доводы убеждали Сиприано — все три, в особенности, второй. Почему евангелисты нигде не упоминают чистилища, хотя говорят и о рае, и об аде? Но дон Карлос не оставлял ему времени для размышлений. Он говорил без умолку, вбивал гвоздь все глубже. Чтобы узнать, что представляет собой новая вера, Дон Карлос советовал навестить Касалью, Доктора, поговорить с ним. Нужно посещать тайные собрания, обмениваться впечатлениями с братьями. «И не откладывайте это на завтра! Наши силы невелики, но и не так уж ничтожны. Не засиживайтесь на одном месте! Двигайтесь! Откройте свою душу, не сопротивляйтесь действию благодати. Есть кружки в Вальядолиде, в Торо, в Саморе, во многих других местах». Сиприано спешил взять на заметку его советы, запомнить имена и названия мест, которые были ему рекомендованы. Вдруг дон Карлос изменил направление своей речи и заговорил о Тренто, он там был, и Собор не пробудил в нем больших надежд. Затем он заговорил о Хуане де Вальдесе, умершем несколько лет тому назад [100], своем истинном наставнике, и так он переходил от одной темы к другой, пока усталость и сон не сморили обоих собеседников.
На следующее утро, спозаранку, они вместе отправились верхом в сторону Вальядолида. Дон Карлос держал путь на Логроньо, в Вильямедиану, где находился его дом. Сальседо впервые восхищался достоинствами чужого коня, которых не находил у своего: Веронец пускался в галоп прямо с шага, минуя рысь, и был способен резко замедлить бег на длине двух корпусов — то, чего он никак не мог добиться от своего Огонька. Это был горячий и хорошо обученный скакун. Дон Карлос рассказал, что купил его в Гранаде и что в нем больше половины арабской крови.
Сиприано застал свою жену на грани нового кризиса. С тех пор, как она перестала быть для него убежищем и приманкой для плоти, Сальседо мечтал только об одном: чтобы его оставили в покое. Он не верил ни словам доктора Галаче, ни срокам, которые Тео соблюдала со строжайшей точностью, хотя — для поддержания мира в семье — делал вид, что верит. Поэтому в каждую из поездок он брал приготовленную женой сумочку с окалиной серебра и стали. Разумеется, сумочка оставалась нетронутой, но Тео этого не замечала. Она верила, что Сиприано следует указаниям доктора с той же убежденностью, с какой делала это сама. Это продлевало жизнь их браку, но на сей раз возвращение Сиприано было омрачено: Теодомира не вышла в прихожую его встречать. Он нашел жену в ее комнате; она сидела, уйдя в себя, уставясь в окно невидящим взглядом. Она машинально ответила на его поцелуй в щеку, но сделала это с таким безразличием, что Сиприано задался вопросом, что же ожидает его этим утром. Преждепричиной бывали или Упрямец, или его холодность, или, наконец, бесплодие, но теперь было очевидно, что ее отчужденность значит что-то другое. Она пошла за ним в спальню, где он переоделся. Сиприано еще не привык к новым коврам, занавесям, балдахину. Они его угнетали. Неожиданно Тео изрекла властным тоном:
