Дэвид Лоудз - Генрих VIII и его королевы
Для своих подданных Генрих VIII в конце концов стал великим королем, тень которого поглощала все и через двадцать лет после его смерти, и которому его долго прожившая и удачливая дочь Елизавета возносила почести[239]. Для своих европейских современников он был монстром, разрушившим здание единой церкви, чтобы удовлетворить свою незаконную похоть, и изгнал четырех жен, двух из которых убил, когда они перестали в достаточной мере удовлетворять его. Екатерина Арагонская превратилась в святую, Анна Болейн — в демона (в облике которого она до сих пор изображается на испанских карнавалах нашего столетия), а Анна Клевская стала посмешищем. Всегда есть доля истины и в иконе и в карикатуре. Какие бы мнения ни существовали о механизме английского правления в период его царствования, нельзя отрицать, что он совершил коренную перестройку законодательного процесса. Установление королевской супрематии в союзе с парламентом стало важнейшим фактором в становлении государства[240]. Это могло ничем не закончиться, но недостаточно сказать, что если бы его дочь Мария прожила дольше, то все его достижения были бы преданы забвению. К тому времени, как Генрих умер, королевская супрематия стала «английским завоеванием», и отмена Марией законов, в которых она была воплощена, не лишила ее привлекательности. Елизавета еще в большей степени, чем Генрих, превратила ее в нерушимую основу английского государства, но весьма сомнительно, смогла бы она создать ее из случайных обломков в момент своего восхождения на престол в 1559 году. Мы в самом деле должны рассматривать Генриха как одного из главных политических архитекторов, превративших средневековую Англию в мощного партнера современного национального государства. И хотя он никогда не был протестантом, он также главным образом отвечает за то, что Англия к концу шестнадцатого века стала протестантским государством, а к концу семнадцатого — мировым оплотом протестантизма. Какие бы суждения ни выносились относительно его убеждений или морали, его политические свершения оправдывали его исторический статус.
Однако Генрих был тем человеком, который не умел жить в разных, отделенных друг от друга сферах. Несмотря на то, что некоторые теории утверждают противоположное, средневековые короли обычно не отделяли для себя дела церкви и государства, и подобным же образом Генрих не умел разделять свою общественную и личную жизнь. Какими бы плачевными ни оказывались последствия, он считался со своими женами. Все они, за исключением Анны Клевской, вели будуарную политику, чтобы обеспечить продвижение собственной семьи или фаворитов, но этим их роли не исчерпывались. Екатерина Арагонская была послом, сначала у своего отца, потом — у племянника. Она была также активной сторонницей строгой религиозной ортодоксии. Следовательно, в ее отстранении играло роль не только желание короля иметь наследника. Это в сущности — повод, но причины были более сложными, и последствия выходили далеко за рамки династических проблем. По этим же причинам Анна Болейн была нечто большее, чем соблазнительница, которое украла сердце Генриха у законной жены. Она была искусным и целеустремленным политическим лидером, с программой, рассчитанной на гораздо большее, чем возвышение ее собственной семьи. Анна понимала значение королевской супрематии и пользу, которую из этого можно извлечь, гораздо более масштабную, чем обеспечение ее собственного положения. Из-за ее пола и отношений с королем ее падение было разыграно как чувствительносладострастный сюжет, но она была казнена по той же самой причине, по какой был казнен Томас Кромвель — потому что она была слишком опасна, чтобы ее просто сослать в деревню. Несмотря на надуманность выдвинутых против нее обвинений, Анна была в такой же мере отвергнутым советником, как и изменившей женой. Те, кто считали Генриха попросту варваром, который отрубал голову жене, если она ему не нравилась, предпочитали не замечать, что одна женщина, смерть которой действительно могла бы решить его проблемы, то есть Екатерина Арагонская, жила и умерла в собственной постели. Казнь королевской супруги почти не имела прецедентов, и она должна была восприниматься как отражение абсолютно исключительной роли, которую Анна решила играть в деятельности своего мужа.
Более поздние поколения, остававшиеся по обе стороны конфессии, представляли Анну как крестную мать английского протестантизма, но это совершенно неверно. Она была реформатором, и ее покровительство распространялось на многих из тех, кто впоследствии стали протестантами, но нет оснований полагать, что ее собственные воззрения на такие главные догматы, как искупление или евхаристия были отличны от ортодоксальных. Ее никогда и не обвиняли в ереси, даже когда враги выискивали любые способы очернить ее репутацию. Женщиной, которую можно было бы обвинить в этом и против которой действительно возбуждалось дело, была Екатерина Парр. После Анны она была одной из королев, обладавшей наибольшим мужеством. Однако мы можем проследить ее личное влияние на Генриха. Она воплощала ту религиозную культуру, которая постепенно завоевывала главенствующие позиции в последние месяцы царствования, что имело неоценимые последствия в будущем. В этом контексте Джейн Сеймур вряд ли стоит принимать в расчет, поскольку она была самой «нормальной» из королев Генриха. Возможно, не вполне оправданно описывать любую из них только «как женщину», но ее роль целиком зависела от физической привлекательности для короля, а ее успех — от того, что она родила ему столь необходимого сына. Политические бури, сопровождавшие ее восхождение, не были спровоцированы ею, и ее смерть едва ли вызвала какое-то брожение, кроме чисто личного горя. Екатерина Ховард способствовала укреплению репутации Генриха как «пугала», и, несомненно, ее судьба подтвердила невысокое мнение Кристины Датской о короле Англии как о предполагаемом муже[241]. Екатерина не была опасна в том смысле, как была опасна Анна, и с позиций времени ее смерть не может быть оправдана. Поколением раньше ее, всего вероятнее, заперли бы в монастырь, но в 1541 году в Англии монастырей не было. Ее казнь можно истолковать только как акт возмездия, как яростную реакцию Генриха на разочарование и унижение, облеченную в квазизаконную форму.
Страсть и сексуальность, таким образом, вторгались в политику эпохи царствования Генриха с начала и до конца. Война и произведение потомства, — это две сферы, в которых король мог демонстрировать свою доблесть, и он всем сердцем стремился преуспеть в обеих. Но он постоянно испытывал неудовлетворенность, и это лишало его уверенности в себе, которую ему необходимо было поддерживать. Турниры и галантное ухаживание не заменяли завоеваний чужих земель и заполненных детских. Эдуард, а потом Булонь стали драгоценными трофеями, но этого было слишком мало в компенсацию за безмерно высокие траты времени, денег и эмоциональной энергии. Последняя война Генриха с Францией, закончившаяся летом 1546 года[242], обошлась ему более чем в 2 000 000 фунтов и оставила государство в больших долгах. Если бы не постигшее его фиаско в отношениях с Екатериной Ховард, ее, быть может, и не было бы. Его величайшим триумфом было установление священной супрематии, и мы не можем не сомневаться, произошло бы все это, если бы его увлечение Анной Болейн не влекло его к цели в противовес немыслимым препятствиям. Абсолютная монархия всегда полна таких сложных сплетений, но никогда страсть, честолюбие и совесть не сталкивались так странно и так опасно, как в Генрихе VIII. Современникам казалось удивительным, что он выбирал себе женщин, чтобы жениться, чего бы это ни стоило, вместо того, чтобы использовать их и отбросить, как поступали его приятели. Одной из причин этого была необходимость иметь законных детей, а другой — вера, хоть и довольно странная, в святость брака. Его оскорбляла свободная сексуальная мораль, и он упрекал свою сестру, Маргариту, когда она бросила своего второго мужа, графа Энгуса. Он завел себе двух любовниц, о которых мы знаем, тогда, когда его первый брак еще казался надежным. До 1525 года он был обычным ренессансным принцем, но после этого политические и сексуальные принципы затянули его в неведомые воды, что принесло чрезвычайно конструктивные результаты для будущего Англии. Более чем через полстолетия после его смерти Вильям Шекспир написал:
«О, скольких благ,
Доступных каждому, лишен король!
А много ль радостей ему доступно —
Таких, каких бы каждый не имел,
Коль царственную пышность исключить?»[243]
И, разумеется, кроме царственной пышности, еще и легкость, с которой король может менять жен, если этого требует государственный или личный интерес.
