Переулок Мидак (ЛП) - Махфуз Нагиб
Глаза Хамиды немало времени были прикованы к конторе, и она вспомнила, как господин Салим Алван просил её руки, и как она хмелела в предвкушении богатства в течение полутора дней!… Однако потом горела от тоски из-за того, что упустила из рук такого состоятельного человека!.. Но какая же огромная разница была между одним мужчиной и другим!… Если Салим Алван при всём своём богатстве занял одну часть её сердца, то этот занял всё сердце целиком, почти вырвав его. Глаза её переместились на парикмахерскую, и она вспомнила Аббаса Аль-Хулва, задав себе вопрос: а что он будет делать, когда вернётся однажды с чужбины, а её и след простыл?!… Она вспомнила последнюю прощальную встречу с ним на лестнице, и сердце её застыло, словно камень: она удивилась, как могла дать ему поцеловать себя в губы?!… Затем она повернулась спиной к окну и пошла к дивану, настроенная ещё более решительно и твёрдо.
К полудню мать вернулась домой, и обе вместе пообедали. За обедом женщина сказала ей: «Я пытаюсь устроить один важный брак, и если у меня получится, тогда Аллах подаст нам своих милостей». Хамида вяло спросила об этом ожидаемом браке, и почти не обратила внимания на то, что говорила мать: та часто говорила о подобных вещах, а затем из этого удавалось получить лишь несколько фунтов, да какое-нибудь мясное блюдо!… Точнее, для неё это было всего лишь мясное блюдо.
Когда мать улеглась, чтобы немного поспать, Хамида забралась на диван и принялась разглядывать её. Это — день прощания, и возможно, больше ей не придётся увидеть её. Впервые её охватила слабость, а сердце истекало нежностью к этой женщине, которая приютила её, удочерила и любила, и другой матери она не знала. Ей захотелось поцеловать её на прощание.
Когда на дворе стоял уже поздний вечер, она надела накидку и башмаки. Руки её дрожали от переживания и волнения, а сердце неистово стучало. Придётся непременно покинуть мать без всякого прощания. Хамида негодовала на себя, и увидев, что мать спокойна, даже не зная, какие новости принесёт завтрашний день, ещё больше расстроилась.
Настало время уходить; Хамида бросила на мать долгий взгляд, и собираясь идти, сказала:
— Всего хорошего…
Зажигая сигарету, женщина ответила:
— До свидания… Не припозднись…
Когда она покидала дом, на лице её была серьёзная решительность. Пересекая переулок Мидак в последний раз, она не обращала внимания ни на что. Из Санадикийи она прошла в Гурийю, затем свернула в сторону Новой дороги, идя размеренными шагами. После некоторых колебаний и опасений бросила взгляд вперёд….. и увидела его, ожидающего на том же месте, где и вчера! Щёки Хамиды загорелись, и её смела буйная волна бунта и ярости; изо всех сил захотелось взять реванш за его победу, который бы вернул ей спокойствие духа. Она опустила глаза и спросила себя, улыбается ли он прямо сейчас своей наглой улыбочкой?… Она нервно подняла на него глаза, но обнаружила, что он спокоен, серьёзен и невозмутим; в его миндалевидных глазах светились надежда и внимание, и её возбуждение немного утихло. Она ждала, что он заговорит первый или возьмёт её руку в свою, как делал вчера, однако он сделал вид, что не заметил этого и помедлил, пока она не скрылась за поворотом, а затем неспеша пошёл за ней. Тут до неё дошло, что он стал более осторожным и деликатным в данной ситуации. Она продолжала идти, пока не приблизилась к концу Новой дороги, и на миг остановилась, будто вспомнила что-то важное, развернулась обратно, а он в тревоге догнал её и шёпотом спросил:
— Почему ты повернула назад?
Она немного поколебалась и с досадой сказала:
— Девушки с фабрики…
Он с облегчением заметил:
— Пойдём на улицу Аль-Азхар, там нас никто не увидит…
Они пошли вместе, сохраняя дистанцию, и в полном молчании прибыли на улицу Аль-Азхар. Хамида поняла, что произнеся последние слова, она объявила тем самым о своей окончательной капитуляции. Вместе они дошли до площади Королевы Фариды, не нарушая повисшего над ними тягостного молчания. Не зная, куда следовать дальше, она остановилась. В следующее мгновение она услышала, как он вызывает такси, и когда машина приехала, он открыл ей дверцу. Подняла ногу, чтобы забраться в такси, и этот миг отныне разделил её жизнь надвое!… Едва машина отъехала, как он, мастерски управляя голосом, с дрожью произнёс:
— Одному Аллаху известно, как я страдал, Хамида!… Прошлую ночь я не проспал ни одного часа. Ты не знаешь, дорогая моя, что такое любовь. Но сегодня я счастлив, нет, я просто схожу с ума от радости. Господи, как мне поверить своим глазам?!… Спасибо, любимая, спасибо! Клянусь Аллахом, я заставлю реки течь к твоим ногам… Как прекрасно будут смотреться алмазы на этой шейке, — он нежно коснулся её шеи… — А как чудесно будет выглядеть золото на этой руке, — он поцеловал её предплечье… — А какой соблазнительной будет помада на этих губках, — он наклонил голову, чтобы поцеловать её в губы, однако она увернулась от него, и он поцеловал её только в щёку… — Какая же ты пугливая чаровница!
Он немного передохнул и снова заговорил с улыбкой на губах:
— А теперь попрощайся с днями невзгод и хлопот, отныне жизнь больше не покажется тебе скучной и тоскливой! Даже груди твои будет поддерживать бюстгалтер из чистого шёлка!
Ей нравилось слушать его слова: она не сердилась и не выходила из себя, хотя щёки её и покраснели. Тело её отдалось ритму движения машины, увозившего её от прошлого.
Такси остановилось около здания, которое теперь стало её пристанищем. Оба вышли из машины и быстро прошли в квартиру: та была такой же, какой она видела её вчера, наполненная шумом и голосами, выходящими из-под дверей. Затем они вошли в роскошную комнату, и он со смехом сказал:
— Сними эту накидку, мы её сожжём вместе.
Щёки её покрылись пунцовой краской:
— Я же ничего не взяла с собой из одежды…
Он весело воскликнул:
— Ты хорошо сделала… Нам ничего не нужно от прошлого.
Он усадил её на кресло и принялся мерить комнату шагами туда-обратно, затем подошёл к изящной двери справа от высокого зеркала, толкнул и открыл со словами:
— Это наша комната…
Однако она быстро и резко ответила:
— Нет… Нет… Я буду спать здесь…
Буравя её пристальным взглядом, он заявил тоном смирения:
— Ты будешь спать в спальне, а я — здесь…
В глубине души она решила, что не позволит обращаться с собой, как со скотом, и не сдастся, пока не удовлетворит желание противодействовать и упрямиться. По видимости, это её желание не смогло одурачить его, так как на губах его по-прежнему была насмешливая улыбка, хотя внешне он и принял вид смирения и подчинения. Затем весело и гордо сказал:
— Вчера, моя дорогая, ты назвала меня сутенёром, но позволь мне продемонстрировать тебе истинного меня: любящего тебя школьного инспектора, и всё узнаешь в своё время…
25
Хусейн Кирша сказал себе, подходя к переулку Мидак: «В это время все собираются в кофейне, все увидят меня, без сомнения, и сообщат отцу о моём приходе, даже если он настолько слеп, чтобы меня заметить».
Ночь опустила своё покрывало, и лавки в переулке Мидак закрылись, и над ним нависла тишина. Одно лишь кафе Кирши было наполнено шумом, создаваемым посетителями. Молодой человек шёл тяжёлыми шагами в подавленном настроении и с угрюмым выражением на лице. Вслед за ним шли юноша примерно его возраста и молодая женщина в расцвете лет.
На Хусейне были рубашки и брюки, в правой руке он нёс большую сумку, как и юноша, следовавший за ним. Женщина же щеголяла изящным платьем без всякой накидки или плаща. В её походке сквозила миловидность и утончённость, хотя что-то и напоминало о том, что она не из высшего класса.
Хусейн подошёл к дому господина Ридвана Аль-Хусейни, не обращая внимания на кафе, а следом за ним вошли его товарищи. Затем они поднялись по лестнице на третий этаж, и молодой человек постучал в дверь квартиры; лицо его между тем стало ещё более угрюмым. Он услышал звук приближающихся шагов, открыл дверь, за которой увидел мать, которая грубым голосом спросила: «Кто там?», не узнав из-за сильной темноты наклонившийся перед ней силуэт. Хусейн же тихо сказал:
