Рафаэль Сабатини - Фаворит короля
— Не сможет? Да как мне знать? Неужто вы не помните ту отвратительную балладу, которую вы мне и принесли, балладу, которая склоняла мое имя на потребу мерзким людишкам с их мерзкими радостями? Если он не сам ее написал, то именно его гадкие речи вдохновили сочинителя. Если все эти подлости будут продолжаться, тогда нечего и мечтать об аннулировании брака — и так уже слухи доползли из Тауэра до ушей архиепископа и послужили причиной его упрямства.
— Спокойно, дорогая, спокойно! Все не так плохо, как вам представляется!
— Спокойно?! — Ее светлость горько рассмеялась. — Пока этот человек жив, не будет мне мира и покоя. Он сам так сказал, Тернер.
— Тогда убейте его. — Маленькая вдова и сама испугалась, когда произнесла эти слова, — первое, что пришло ей в голову. Графиня задумчиво повторила:
— Убить его… — Она говорила, словно в трансе, а затем вдруг выпрямилась и с резким, жестким смешком продолжила: — Я бы и минуты не медлила, если б это было в моей власти. Этот человек — змей ядовитый, он лег поперек моего пути и грозит смертельным укусом. Неужто кто-нибудь посмеет обвинить меня, если я размозжу голову гаду ползучему?
Маленькая кругленькая блондинка затаила дыхание. Глаза ее сузились, словно она размышляла о чем-то, затем вдова инстинктивно огляделась — не подслушивают ли их? Но они были на террасе одни, кругом стояла тишина, нарушаемая лишь жужжанием пчел в цветах.
— Вы в самом деле так думаете? — мягко переспросила вдова.
— Думаю что? — Изящная золотоволосая головка с достоинством повернулась к Анне Тернер. На вдову глядели омытые недавними слезами темно-лиловые глаза. — О чем думаю?
— Ну, о том, что вы сейчас сказали… Что вы хотите его смерти.
— А если и так?
Вдова закусила губку. А затем, понизив голос почти до шепота, произнесла:
— Такое вполне возможно.
Леди Эссекс с отвращением передернула плечиками:
— О Боже! Нет, нет! Что это у вас на уме? Снова колдовство? Но Формен, слава Господу, умер.
— Есть и другие. Я знаю таких, кто способен повторить все, что делал доктор.
— Нет, нет! — Юный голосок был решителен и тверд. — Ни за что на свете, Тернер! Хватит. Я и так благодарю Бога за то, что он прибрал Формена, ибо без стыда не могу вспоминать о наших с ним встречах. Больше я никогда себя ничем подобным не запятнаю.
— Но вам и не нужно ни с кем встречаться!
Ее светлость вопросительно глянула на вдову, и та ответила:
— Я знаю одного мага, не менее искусного, чем доктор Формен, но более сведущего в разных лекарственных средствах. Он похвалялся, что у него есть вода, которая убивает медленно и не оставляет следов.
Ее светлость отпрянула.
— Как вы смеете предлагать мне такое, Тернер!
— Милое дитя, я просто ищу способ помочь вам. Разве вы сами не желали ему смерти?
— Я? Я такого вовсе не говорила! — Голос ее светлости дрожал от негодования, но слышалось в нем и иное — страх.
— Вы же сами сказали, что вам не будет покоя, пока этот человек жив…
Леди Эссекс вновь наклонилась вперед:
— Есть разница между тем, чтобы желать человеку смерти, и тем, как устроить его смерть. И все же… — Она на мгновение умолкла. — Я лицемерка, Тернер. Вы сейчас заставили меня вздрогнуть, вы заставили меня испугаться, вы вселили в меня ужас. А ведь вы на самом деле лишь указали мне дорогу, на которую я сама желала ступить. Да, отчаяние подталкивает меня на это. — Она снова помолчала, затем продолжила свое объяснение: — Был один джентльмен, он клялся мне в вечной любви, уверял, что готов служить мне во всем и всегда, что готов даже умереть ради меня. Так уж получилось, что и он пострадал от этого Овербери. А этот джентльмен, как говорили, был отличным фехтовальщиком. И вот я подговорила его поссориться с Овербери и вызвать на поединок. Но он подвел меня… Впрочем, не об этом речь. Видите, как я несправедлива? Когда вы предложили мне один способ, я содрогнулась от ужаса, а ведь я сама уже пыталась расправиться с Овербери, только другим способом. — Она встала со скамьи. — Да поможет мне Бог, Тернер! Потому что вся эта история доведет меня до безумия. — Она устало потерла лоб. — Мой дядюшка Нортгемптон прав: быть женщиной — такое бесчестье!
Вдова больше ничего не предлагала, она выжидала. Она прекрасно понимала, что, окажи она леди Эссекс подобную услугу, ее ждет немалая выгода. Смертельная водица обойдется графине не дешевле, чем Форменов субстрат жемчуга. Но не стоит давить, не стоит так уж активно предлагать свои услуги… Вдова была обязана преуспеванием именно своему разумению человеческой натуры: она знала, какой плодотворной почвой оказывается отчаяние, и уже заронила в эту почву семя. Пусть оно прорастет.
— Я всего лишь хотела помочь вам, милое дитя, — повторила вдова, — ибо ваше горе разрывает мне сердце. Дорогая миледи, нет ничего, что я бы не сделала, лишь бы услужить вам.
Нежность, звучавшая в голосе вдовы, оказала свое действие — ее светлость повернулась к ней с милой улыбкой:
— Знаю, дорогая Тернер, знаю. Простите мне мою резкость. Просто в последнее время я стала такой вздорной… Давайте забудем этот разговор.
Ни о сэре Томасе Овербери, ни о горестях миледи более не было сказано ни единого слова. Но в последующую неделю ее светлость часто вспоминала слова вдовы.
К концу недели, измученная отсутствием вестей из Лондона, ее светлость приказала закладывать экипаж и отправилась в Нортгемптон-хауз. Король пребывал в Ньюмаркете, Рочестер состоял при нем. Но дядюшка сообщил, что отсутствие двора не влияет на продвижение дела о разводе.
— Я получил от Рочестера весточку: его величество нашел способ выбраться из тупика. Он назначил в комиссию еще двух членов, на которых может полностью положиться, — епископов Рочестерского и Винчестерского. Однако рассмотрение вопроса отложено до конца сентября.
Это известие глубоко поразило миледи, она понимала, какими бедами может грозить задержка. Она вдруг почувствовала смертельную усталость. Дядюшка заметил, как побледнело и осунулось личико племянницы, и постарался излюбленным способом вернуть ей румянец — ущипнул за щеку.
— Фи! Ну что скажет Робин, когда увидит, что с наших щечек исчезли розы?
— А что еще он может ждать от женщины, измученной горестными мыслями и бессонными ночами? К прежним пыткам добавляются, как вы говорите, новые, и вполне возможно, что мне снова придется предстать перед комиссией и отвечать на эти ужасные вопросы.
— Вряд ли. Но даже если так, разве могут сравниться эти муки с блаженством, что ждет вас в конце? Все будет прекрасно, если только этот подлый Овербери не сотворит какое-нибудь чудо.
У нее перехватило дыхание.
— Что вы сказали?
Он стоял перед ней, заложив руки за спину, и черный халат болтался вокруг исхудалых старческих чресел.
— Я боюсь только одного. Илвиз, новый комендант, получил соответствующие приказания, но этот мир полон подлецами и предателями, и я слыхал, что этот дьявол Овербери во всеуслышание клянется, что, пока он жив, разводу не бывать.
Он уныло опустил голову, но затем рассмеялся, показав пожелтевшие от старости клыки, снова потрепал племянницу по щеке и пригласил отужинать с ним.
Слова Нортгемптона заставили сердце миледи сжаться от страха. За ужином она не могла проглотить ни кусочка. Как ужасно, что судьба, будущее зависит от человека, способного разрушить все одним лишь словом. При этом ее жизнь для него совсем не важна — он заботится лишь о самом себе! Теперь уже ей казалось, будто сэр Томас нарочно воспользовался ею, чтобы связать по рукам и ногам и возлюбленного, и ее близких. Он словно наставил шпагу ей в грудь и объявил: не двигайтесь, а то острие проткнет вас!
Так неужели она должна пассивно ждать своей участи, если один лишь ее намек может устранить угрозу?
Ее светлое личико потемнело, гладкий лоб прорезали морщины — она вопрошала свою душу, дабы найти ответ на страшный вопрос.
Глава XXV
ЕПИСКОП ДЕЛАЕТ СВОЙ ХОД
Сэр Томас Овербери был болен телом и духом, но, вполне возможно, телесные страдания были результатом терзаний духовных. Он был лишен прогулок, посетителей и связей с внешним миром — ему было разрешено писать лишь лорду Рочестеру. Сэр Томас жаловался новому коменданту, что к нему относятся с такой строгостью, будто он возглавлял заговор против государства и самого короля.
Мрачный и серьезный сэр Джервас Илвиз со всем вниманием выслушивал жалобы, но отвечал, что не волен сам ужесточать или смягчать условия заключения. Сэр Джервас всего лишь выполняет инструкции. Все же в одном вопросе комендант пошел на уступки — взамен верного Дейвиса, потерю которого сэр Томас ощущал особенно остро, комендант предоставил нового слугу. Это был тощий человек отталкивающей наружности, слегка косивший на один глаз и откликавшийся на имя Вестон. Но сэр Томас был рад и этому и, повинуясь собственному чувству юмора, переименовал слугу в Кассия[51], поскольку тот своей худобой и вечно голодным видом напоминал одного из героев шекспировской пьесы, которую сэр Томас видел в театре на Бэнксайде. Появление нового слуги подарило сэру Томасу надежду.
