Арнольд Цвейг - Воспитание под Верденом
Бертин встает, почесывает за ухом. Стук в дверь освобождает его от ответа. Входят два солдата в стальных шлемах, в сопровождении Зюсмана, который у двери счищает грязь с сапог.
— Вот он, этот солдат, господин лейтенант!
— Темновато, — раздается молодой голос; Бертину кажется, что он уже где-то слышал его. Он берет свечку у Фридриха Штрумпфа и зажигает ее: перед ним два полевых артиллериста, лейтенант и вице-фельдфебель, их он уже однажды видел в парке.
— Недурно расположились тут, приятель, — говорит лейтенант Кройзингу, но тут же спохватывается, что ошибся; оба представляются друг другу, как будто это не блокгауз, а купе вагона, в которое только что вошел один из них.
Молодой артиллерист с гвардейскими нашивками пришел сюда в поисках проводника. Кройзинг смеется: по-видимому, он имеет в виду его друга Бертина, который полчаса назад прибыл с артиллерийскими боеприпасами?
— Да, да, — обращается лейтенант фон Рогстро к Бертину. — Вас-то я и ищу. Унтер-офицер полагает, что вы укажете нам кратчайший путь к позиции батареи— к десятисполовиной-сантиметровым полевым гаубицам. Как вы думаете?
Бертин отвечает, что как раз говорил об этом с лейтенантом Кройзингом. Он готов сопровождать их, но только что получил по телефону приказ от своей роты немедленно вернуться. Он соединит господина лейтенанта с артиллерийским парком, достаточно будет десяти слов, чтобы асе объяснить начальству.
Бертин вставляет штепсель, пробует добиться соединения, но лагерь Кап занят.
— Все равно, — говорит артиллерист, — я дам вам записку. Бумага и карандаш найдутся?
У баденцев, видно, было немного времени для сборов: в ящике еще лежало начатое письмо: «Дорогая Фанни…» Фон Рогстро снимает перчатку и выводит четкими готическими буквами: «Подателя сего задержал как проводника», — подписывает фамилию и чин, складывает записку. Бертин засовывает ее за обшлаг рукава. Кройзинг пытливо глядит ему в лицо, пока тот с трудом надевает мокрую шинель, застегивает пояс и собирается в путь.
— Вы только посмотрите на этого землекопа: уже много месяцев мы пришиты друг к другу, но вы, может быть, думаете, что я оказал на него какое-нибудь влияние?
Фон Рогстро вглядывается в них — какие разные люди; накануне таких боевых дней кое-кто болтает и лишнее, даже перед посторонними.
— Чтобы оказать влияние, нужно время, — примирительно говорит он.
— Уж очень долго он тянет, — кипятится Кройзинг. — Пусть повинуется мне, как в конце концов повиновался бы мой брат.
— Это только ваша прихоть, — защищается Бертин.
— А, — говорит, насторожившись, фон Рогстро, — вы советуете вашему другу поступить в военную школу?
— Вот именно, — подтверждает * Кройзинг, рассеянно устремив взгляд на крышу из волнистого железа и не замечая неодобрительного выражения лица Эриха Зюсмана.
Бертин чувствует себя неприятно задетым. Он замена Кристофа, что ли?
— Вы серьезно так думаете? — спрашивает он.
Кройзинг удивленно смотрит на него и пожимает плечами. На пороге он останавливается.
— Короче говоря, я считаю, что это ваш долг в отношении прусского государства. — И он распахивает дверь, которая скрипит на петлях.
Все выходят наружу, к оврагу; воздух холодный, сырой; у левого края оврага горит костер. Бертин видит: мимо проходят тени, тени делают непонятные движения, какие-то силуэты сидят на корточках и греются. Три офицера-саксонца уже не лежат, они сидят на сбитых ветвях, дрожат от холода и курят. Кройзинг подходит к ним, приложив руку к шлему. Они договариваются. Затем свист оглашает воздух, сбегаются солдаты, кучками собираясь на правом берегу ручья. Кройзинг возвращается успокоенный, снова полный энергии.
— Офицеры решились, — объясняет он Рогстро, — выйти с моими саперами па разведку к Дуомону, очистить, если понадобится, большую лощину, найти связь с Пфеферрюкеном. У них около ста штыков, с этим можно уже кое-что предпринять. Моя просьба к вам, коллега, если набредете на неповрежденное орудие, стреляйте в направлении Дуомона. На тысячу пятьсот, тысячу, семьсот, две тысячи метров —: как удастся: представьте себе, вдруг мы возьмем обратно эту старую коробку?
— Вы считаете это возможным? — спрашивает Рогстро.
— Все возможно, нужны только смелость и большая удача. Вперед, Зюсман, — обращается он к юному унтер-офицеру, — вы знаете местность, вы пойдете впереди отряда, соблюдая, конечно, необходимую осторожность.
Зюсман делает движение, как бы собираясь щелкнуть каблуками.
— До свидания, Бертин, — говорит он, подавая руку, — любопытно, где мы вновь встретимся? На прощание я преподношу вам этот горшок, чтобы уберечь вашу голову.
Он снимает шлем и, приподымаясь на цыпочках, надевает его на голову Бертина, засовывая ему подмышку измятую клеенчатую фуражку.
— Там, па фронте, я получу любой на выбор.
И убегает, коротко остриженный, настоящий мальчишка.
— Тут наши пути расходятся, — говорит Кройзинг, втягивая широкими ноздрями свежий воздух. — Пахнет зимой, чувствуете? Веселое будет рождество!
Из непроницаемой мглы, которая начинается в нескольких шагах от них, доносятся, как сквозь вату, глухие удары.
— Уж он опять начал, негодяй! Мы почти сволокли небо на землю: победа была уже у нас в кармане. Это всегда не к добру. Еще раз до свидания, Бертин. Не падайте духом, мой друг, — прибавляет он и машет правой рукой. — С Новым годом! Vive la guerre!10
Он отдает честь, поворачивается и исчезает, с каждым шагом все более превращаясь в призрак, в огромное, грозно шагающее привидение. Трое солдат смотрят ему вслед, пока он не скрывается в тумане.
— Пошли, — говорит лейтенант фон Рогстро, — вряд ли станет темнее.
По вновь сооруженным дощатым мосткам они переходят через овраг. Рогстро говорит:
— Вот опять благословляешь саперов и землекопов, которые заботятся о том, чтобы артиллерия не сразу промочила ноги.
У огней мечутся и стонут раненые, их лихорадочное состояние усиливается. Когда те трое проходят мимо, высокий человек с плотно закрытыми глазами подымается и докладывает:
— Засыпан, господин доктор, доброволец Лебеданц, студент Гейдельбергского университета, в настоящее время солдат. — Затем он вновь садится, прижимает руки к скале над головой, как бы поддерживая что-то, что грозило обвалом.
Они поднимаются вверх по вязкой тропинке, ведущей к батарее. Время от времени лейтенант зажигает карманный фонарь. Вот из мрака вынырнула фигура «указателя» — того самого убитого француза, который все еще стоймя стоит у дерева, пригвожденный к нему осколком снаряда. Бертину опять приходит в голову: надо предать его тело земле. Лейтенант возмущается: выдумали тоже! *
Немецкие снаряды, как большие ночные птицы, с клекотом пролетают над их головами; никто не знает, откуда они и куда летят. С сильно бьющимся сердцем Бертин думает о том, что лейтенант Шанц, по-видимому, убит, иначе гаубицы работали бы. Он называл это «давать концерт». Шум боя, усиливаясь с каждой минутой, раздается где-то впереди, в неопределенном направлении, пожалуй слева. Внезапно к нему примешивается огонь пехоты: это люди Кройзинга.
— В наших руках лес Кайет, — говорит лейтенант, — а также форты Во и Дамлу — так по крайней мере обстояло дело два часа назад. Вам известна зона обстрела? Как она расположена в отношении Дуомона?
— Неблагоприятно. Он господствует над всей местностью.
Когда они гуськом добираются до вершины, нащупывая путь палками, различая перед собой дорогу лишь па два-три шага, они явственно слышат артиллерийский бон, но ничего не видят. Из тумана вырисовывается фигура ефрейтора. Он тяжело дышит и весь дрожит от страха. Это отставший пехотинец одного из батальонов, которые находились в резерве и уже после обеда были вызваны для очистки окрестности Дуомона от вражеских ударных отрядов; при этом небольшая группа, крайняя на левом фланге, отстала от роты; затерянная в пустыне, где нет ничего, кроме испарений, ям и размытой земли, она борется с местностью, рискуя каждую минуту утонуть в какой-нибудь наполненной грязью воронке. Лейтенант Рогстро берет с собой отставших. Это бранденбуржцы из пятого запасного дивизиона. Вся группа, их еще четверо, неподвижно ждет, парализованная страхом; минуту спустя приближаются и они. Солдаты опасались, что эта пешеходная тропа приведет их прямо в пасть к французам. Теперь, успокоившись, они рысью бегут за офицером, как дети, которые хватаются за чужую мать, потеряв в лесу свою собственную.
По их мнению, во всей этой пустыне не осталось ни одной живой души. Французы чуть было не накрыли их: внезапно налетели сюда после этой бешеной пальбы, но были отбиты.
— Они тоже сыты по горло, — говорит один из четырех, совершенно изможденный и весь в грязи. — Тот, кто здесь будет ранен, утонет в грязи, будь то француз или немец.
