Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены
— Тебе так очень хочется этого на самом деле?
— Да, на самом деле, очень хочется, Богданко.
— Когда мать Людомила собиралась на Втикач, другое обещала брату твоему и его детям.
— Что — другое?
— Говорила, к зиме вернется.
— А если передумала? Разве она не свободна передумать?
— Свободна, почему нет. Да что будет думать брат твой, когда мать не вернется к зиме?
Было темно, и Богданко не мог разглядеть, как восприняла эти его мысли Зорина. Испугалась их или подумала и успокоилась?
— А ты пошлешь нарочитых и скажи устами ихними: мать передумала, остается на Втикачи.
Видимо, слишком уверена была: произойдет именно так. И детей чаще, чем прежде, оставляла на мать, и к матери, когда и присматривалась, то не иначе, как веселым взором. А почему бы и нет? Вон как ожила она сердцем от свидания с кровными на Втикачи. Или не та примета, что может радовать? Мать же не слепая ведь, должна видеть, как радует Зорину это ее присутствие в семье зятя. Видеть и знать: это вершина счастья дочки, то, чего не хватало ей здесь.
Могла ли думать в такой момент, что мать Людомила была недалека от истины, когда предостерегала: «Не хвались, дочка благами. Знай, кто хвалится, тот зовет к своему жилищу губительную Обиду». Однако, и в мыслях не было такого. А произошло: и разбудила, и позвала. Сыновья ее, если быть справедливой, ничего плохого не сделали в те дни: пошли вместе с другими отроками, находившихся в дядькиной науке, в лес, собрали грибов и стали варить их на огне. Лето есть лето, почему не воспользоваться дарами земли, когда они повсеместно. Да и дядька приучает к тому: умейте, отроки, сами себе добывать и приготавливать пищу, иметь все в пути, который ждет вас в походах, без уменья не приготовишь. Поэтому и соблазнились: пошли, собрали грибов, охотно варили, еще охотнее жарили. Одного не взяли на заметку, как и дядька, который был при них: они ведь юные и неопытные. И поплатились за это. Кто-то пренебрег или не разобрался в грибах, среди съедобных бросил в котел и несколько ядовитых, а яд сделал свое: двое из отроков почувствовали себя вскоре плохо. Среди двух был и старший сын князя Богданки Славомир. Его привезли в терем ночью и еле-еле в сознании. Зорина всполошилась, позвала челядь, затем и мать.
— Ой, боженьки! — всплескивала руками и обливалась слезами. — Зачем я хвасталась здоровьем своих детей? Вот мне теперь…
Людомила, молча, отстранила всех (здесь не было старше ее) и коснулась рукой лица внука, стала спрашивать, что болит у него, избавился от того, что ел за ужином.
— Да, — ответили за Славомира те, которые привезли его, — его дважды рвало.
— Это хорошо. И все же, прежде всего, следует вымыть из его желудка яд. Несите сюда воду, а тем временем ищите в доме мед, вино и траву шандру, и заваривайте питье. Есть у тебя, дочка, такая трава?
Зорина лишь развела руками, сожалея, что недальновидная была и не заготовила.
— На что полагаетесь? — не зло попрекнула Людомила. — На молодость? Так и она не всесильна, дочка.
— У меня есть такая трава, — выручила челядница. — Только прошлогодняя.
— Пусть будет и прошлогодняя, неси. Чтобы сейчас могли напоить слабого. Пошлют боги день, добудем и свежую.
Посадила внука, поила водой и просила, чтобы еще пил. Славомир покорялся ей, но до поры до времени. Через некоторое время стал уклоняться, да и противиться воле старой лекарки.
— А теперь вложи, внучек, пальцы в рот и выбрось все, что выпил.
Долго добивалась своего и все-таки добилась.
— Вот и хорошо, — бодрилась и других бодрила. — Неси, мать, заваренное на вине зелье. Напоим им нашего Славомирку и будем ждать милости от щедрых на добрые дела богов.
Сидели над слабым до глубокой ночи, делали все, что могли, а облегчения не было и не было. Единственно, чего дождались, — Славомир успокоился под утро и этим дал повод надеяться на лучшее.
На рассвете, как челядь оставила спальню, а измученная мать вздремнула там же, у слабого, старая взяла с собой нож с котомкой и вышла из терема. Тогда уже, когда приблизилась к лесу и оглянулась, нет ли поблизости кого-нибудь постороннего, молитвенно сложила на груди руки.
— О, земля! — молилась. — Ты, которая имеешь в себе животворное дары богов и щедро награждаешь ими злаки, а через злаки и нас, на тебе живущих, будь милостива ко мне сейчас, как была всегда благостна. Молю, молю тебя госпожа жизни, мать-кормилица наша, не иди против ревностных желаний моих, позволь воспользоваться целебностью трав из тебя прорастающих. Не ради человеческой пагубы, во имя дарованной богами жизни хочу взять у тебя и спасти немощью поборенного отрока. Услышь меня, земля, сжалься и помоги мне в лечебных деяниях моих. Век свой буду благодарна тебе за это, беречь лик твой, щедроты твои и передам эту свою благодарность детям и внукам моим — всем потомкам рода моего, ради которых стою и хлопочу перед тобой.
Подождала минуту, вторую и уже потом продолжала:
— И вас прошу, травы целебные, спасители наши. Прошу и умоляю: не прячьтесь от меня по полянам и лесным чащам от людей укрытые, поспешите к рукам моим. «Та, что велела вам, вырасти, разрешила мне взять вас и оказать помощь немощному.
Опять подождала, похоже, будто прислушивалась к голосу земли, трав, и потом пошла в лес. Сколько выбирала зелье, столько и говорила ему, и уповала на щедрость, и ждала щедрости. И зелье не осталось равнодушным к этим мольбам. Даром, что искала его в чужом лесу, в чужой земле, нашла и шандру, и буквицу, и сельдерей, а главное — быстро очищающее пищевод девясил. Так обрадовалась этой своей находке, что не сумела и сдержать себя. Стала перед ней на колени и воздала хвалу — богам, земле, травам. А потом рвала и видела себя победоносной в состязании со Славомировой немощью и улыбалась, чувствуя за спиной силу.
Принесла эту радость и в терем князя Богданки.
— Как он здесь, мой внучек? — спрашивает Зорину.
— Все еще спит, матушка теплая.
— Слава богам. Пошло на улучшение, значит. А проснется — и вовсе хорошо будет. Спасительное зелье нашла для него дочка.
Или тому, кто ждет — не дождется спасения, много надо, чтобы поверить в него? И засияла лицом Зорина, и в помощь матери встала. Варили, пока Славомир спал, варили одно, варили второе, варили и третье зелье. Мать передавала науку знахарскую, дочь перенимала ее и благодарила богов, что послали к ней старушку в такое тревожное лето. Что было бы со Славомиром, если бы она не объявилась перед этой напастью в ее тереме? Боги светлые, боги ясные, что было бы?
Ни с кем не делилась этими мыслями, а все, даже наименьшие, именно так и поняли: если бы не бабушка и не ее знахарство, не было бы уже Славомирки. Потому что Обида щедро вознаградила его ядом, более недели выводили его из тела, и потому не сразу приобрело оно силу, какая была прежде. Поэтому внуки и вовсе полюбили гостью из Тиверии. И руки целовали ей первой, когда встречали утром, и хвалу воздавали, как никто не воздавал матери Людомиле за всю ее жизнь.
А что Людомила? Была ли довольна всем этим? Да, слишком долго не знала, что такое искренность и привязанность человеческая, чтобы не заметить их и не воздать по достоинству. Она такая старательная, когда возится в доме, и такая изобретательная и радостная, когда играет с девочками. Ей-богу, Зорине и самой хочется быть тогда с ними, такими, как они. Через четыре недели, как мама гостила на Втикачи, она наверняка уверовала: все становится на круги своя, через шесть недель и совершенно уверена была: мать и не помышляет уже о возвращении в Тиверию. А ведь настал день, когда вынуждена была расстаться с той уверенностью.
— Любо мне у тебя, — сказала как-то мать Людомила, — но пора и честь знать.
Если бы Зорина это ожидала, не так близко бы приняла этот ее умысел, и от неожиданности едва нашла в себе силы устоять на ногах.
— Что это вы надумали, мама? — спросила сквозь слезы. — Или на Тиверии не наживетесь еще? Или я так противна вам, что уже и покидаете?
Все-таки не удержалась, пошла, запинаясь, к лавке под окном, села и всхлипнула. И мать тоже.
— Когда сердце болит, — оправдывала она себя и свое неожиданное намерение. — Ты тут в добре и покое находишься с мужем, детьми, а у тех, что в Тиверии, супостаты под боком. Знаешь ли, что кутригуры сидят теперь между нами и Дунаем, а наш Веселый Дол — он какой соблазн для них?
— Вы заслоните собой и Веселый Дол, и тех, что в Веселом Доле?
— Заслонить не заслоню, однако и здесь будучи, истлею. Потому что то и дело думаю, особенно ночью: что там, как там?
— Я вам не мила, вижу, — усердней, чем раньше, заплакала Зорина. — Не можете простить того, что ушла с Богданкой. А что было бы, если бы осталась при вас, мама моя, и без Богданки? Или не знаете, что я сама высохла бы на корню и вас высушила бы до конца?
![Анатолий Фоменко - Книга 1. Античность — это Средневековье[Миражи в истории. Троянская война была в XIII веке н.э. Евангельские события XII века н.э. и их отражения в истории XI века]](/uploads/posts/books/216679/216679.jpg)