Сергей Смирнов - Султан Юсуф и его крестоносцы
Хотя христианские короли Генрих и Людовик «приняли крест», но они слишком не доверяли друг другу и по этой причине каждый из них опасался двинуться с места. В месяце сентябре года 1177-го по вашему, христианскому, летоисчислению, в Палестину из Европы прибыл со своим войском только один знатный крестоносец. То был Филипп, граф Фландрский. Король Бальдуэн предложил ему регенство на том условии, если граф двинется на Египет. Греческий император Мануил, несмотря на тяжелое поражение от румского султана, предложил для этого свой флот, не пострадавший в той войне, и даже успел направить его в Акру. Император очень надеялся, что за эту услугу франки помогут ему одолеть сельджуков. Однако натура Филиппа Фландрского оказалась хрупким сплавом чрезмерной гордости и осторожности. Он заявил, что прибыл на Святую Землю только смиренным паломником и сватом, ибо желает выдать замуж иерусалимских принцесс Сибиллу и Изабеллу, которые приходились ему кузинами, за сыновей своего любимого вассала Робера де Бетюна. Это довольно нахальное сватовство оскорбило иерусалимский Двор. Император Мануил тоже оскорбился, узнав, что франк не желает ни в чем «быть обязанным грекам-схизматикам», и забрал свой флот из Акры.
Наконец граф Фландрский образумился и понял, что, как говорится, нарубил дров. Он решил исправиться, отправился в Триполи и принял предложение графа Раймонда отбить у мусульман крепость Хаму. Этот поход не удался, поскольку Тураншах вовремя получил известие о замыслах франков и немедленно направил к Хаме свою отборную конницу.
Франки повернули коней. Тогда граф Филипп поразмыслил и решил попытать счастье в союзе с правителем Антиохии, чтобы захватить хоть какой-нибудь захудалый городок на землях Ислама. И вот вместе с князем Боэмундом Антиохийским он подступил к Хариму и начал осаду. Харим, надо заметить, принадлежал раньше Гюмуштекину, который, на радость султану Салах ад-Дину, к тому дню уже разделил судьбу коварного Шавара. Гюмуштекин после ухода султана от стен Халеба чересчур вознесся, считая, что Зенгид ас-Салих обязан ему жизнью и властью, а в итоге сам потерял голову — сначала в переносном, а потом и в прямом смысле. «Этот турок должен быть мне благодарным, — узнав о казни своего лютого недруга, заметил султан аль-Фадилю. — Можно считать, что он жил за мой счет, пока я осаждал Халеб.»
Так вот, гарнизон Харима в ответ а смерть своего господина поднял мятеж против ас-Салиха. Этим-то и решили воспользоваться франки, посчитав Харим легкой добычей. Но и тут они просчитались. Бывшие слуги Гюмуштекина, увидев со стен врагов гораздо более близких, сразу прекратили бунт и послали к ас-Салиху за помощью.
Не успели франки толком начать осаду, как ас-Салих откликнулся. Самым удивительным было то, что он не отправил подкрепления мусульманам Харима, в одночасье поклявшимся ему в верности, а послал только одного гонца и то не к осажденным, а к осаждавшим!
Из послания ас-Салиха князь Боэмунд узнал, что «у Халеба и Антиохии есть один большой общий враг, имя коему Салах ад-Дин» и что теперь султан Египта с огромным войском уже подступил к пределам Сирии.
Так оно и было.
Султан решил, что минувший год стал достаточным сроком для отдыха от войны и для трудов мирных, то есть строительства оборонительных стен, и что наступает пора как следует наказать не самых знатных франков за их мелкие вылазки, чтобы и самые знатные, пока еще остававшиеся в Европе, как следует поразмыслили, стоит ли решаться на большую вылазку за море.
В начале месяца джумада 573-го года хиджры, то есть в середине ноября христианского года двух единиц и двух семерок, султан пересек Синай, не поворачивая головы направо, к великой горе, и вторгся в пределы Палестины.
В те дни добрые вести слетались со всех сторон, как райские птицы.
Граф Фландрский в страхе покинул Сирию.
Греческий император обиделся на франков и увел свой флот из Акры.
Франкский король Бальдуэн все еще не оправился от болезни: к проказе прибавилась малярия, совсем недавно прибравшая самого доблестного франка, мужа принцессы Сибиллы, который только и был достоин править родиной пророка Исы. Но в плоти Бальдуэна спор между двумя страшными болезнями окончился в пользу проказы: та, видимо, и отогнала прочь от добычи свою хилую сестру.
Все еще не справился с какой-то старческой хворью, мучившей его уже два месяца, и Онфруа Торонский, в чьей власти оставался боевой дух франков и кто сам был «целое войско эмиров».
Осенний ветер дул султану в спину. Впереди, как в том давнем сне, будто рухнули все стены-препятствия и открылся великий простор.
«Вот знамение! Всемогущий Аллах отдает мне Святой Город и всю Палестину!» — осенило султана.
Впервые султан вел за собой вовсе не малое войско: восемь тысяч всадников и еще двенадцать тысяч неторопливых египетских пехотинцев.
Поначалу войско двигалось по направлению к крепости Газа, принадлежавшей франкам-тамплиерам.
Рыцари Соломонова Храма в единый миг собрались со всей Палестины и вознамерились сражаться за свою Газу.
Султан узнал об их доблестном порыве и подумал: «Зачем мне Газа? Просто большой булыжник у дороги. Лучше я подарю аль-Фадилю его родной Аскалон. Вот это дорогой алмаз!»
Когда он подошел к его стенам, то заметил, что у врат оседают клубы пыли. Оказалось, что король Бальдуэн Прокаженный оставил Иерусалим и всего полчаса назад вместе с горсткой рыцарей заперся в Аскалоне. Султану донесли, что Бальдуэн готов защищать крепость.
— Быть прокаженным и проявлять такую доблесть — достойно похвалы, — признал султан в беседе со своим катибом аль-Исфахани.
Спустя еще день был легко окружен и захвачен в плен отряд франков, поспешивших на подмогу своему королю.
— Теперь мне остается только позаботиться о больном малике неверных, — развел руками султан.
Он повелел двум тысячам воинов стеречь Аскалон и не выпускать Бальдуэна на прогулку, на холодные осенние ветра, а сам двинулся дальше.
Так перед ним открылась дорога на Иерусалим, благословенный Святой Город, Аль-Кудс. Ни один рыцарь с копьем наперевес не появился ему навстречу. Все франки вдруг исчезли, как мираж.
Быстрые лазутчики, тяжело дыша и тараща глаза, доносили, что все дороги, ведущие в Аль Кудс, пусты и безлюдны, если не считать дюжины паломников, отрешенных от мира и уже едва передвигавших ноги, да десятка торопливых купцов, уже прослышавших о нашествии и торопившихся добраться из Яффы в Аль Кудс, чтобы спасти свои накопления.
Салах ад-Дин встал на рассвете, обратил свой взор к Аль-Кудсу и вдруг растерялся и даже устрашился непомерной милости Аллаха.
«Всемогущий Аллах, неужели и вправду пришел мой час?! — ослепительной молнией сверкнула его мысль. — Ты отдаешь мне Аль-Кудс, по моей клятве… Пути Твои неисповедимы… а мой путь, во славу Твою, подходит к концу… Ты отдаешь мне Палестину таким же щедрым движением длани, как некогда отдал Египет. Молю Тебя, Всемогущий, пусть на мне не исчерпается Твоя милость, а что-нибудь останется и моему роду завоевать во славу Твою. Моим потомкам… во веки веков!»
И вот войско двинулось по направлению к Аль Кудсу. Не встречая никакой опасности, даже не слыша о ней, невольно оно расступалось все шире, все больше охватывало простор. На исходе дня стан раскинулся целой россыпью селений в пустыни. От самого северного костра до южного можно было протянуть веревку длиной не менее двух фарсахов.
Султану сообщили, что воины начали удаляться от стана и грабить местных жителей, что многие франкские крестьяне уже поплатились жизнью, пытаясь защищать свое хозяйство.
— Франки отняли у правоверных эту землю, и теперь мои воины делят ее между собою. Это справедливо. Но я запрещаю убивать тех кафиров, кто не имеет оружия в руках, — отдал повеление султан. — И только. И пусть воины не отходят слишком далеко. Их земля теперь никуда не пропадет. Я раздам ее воинам Ислама, как только вступлю в Аль Кудс.
На следующий день султан без опаски миновал крепость франков, называвшуюся Монжисаром. Он и не думал начинать осады, поскольку не заметил на ее стенах никакого движения. Да и что значила песчинка в сравнении с бесценной жемчужиной!
Проехав мимо цитадели, он только оглянулся на нее через правое плечо — и вдруг с левой стороны, с севера, послышался гул.
Конь султана прянул ушами и замер.
— Что там такое? — изумленно спросил султан, но не получил ответа, пока не увидел бежавших в панике египтян.
— Франки! Франки! — вопили они и мчались, как зайцы, обгоняя коней.
Их испуганные голоса уже тонули в грохоте, что неумолимо накатывался с севера. Там, с северной стороны, поднималось зарево.
— Откуда они взялись? — еще больше изумился Салах ад-Дин, привставая в седле.
Ответом ему был только грохот приближавшейся лавины.
