Евгений Анташкевич - Нашествие
«Вот и весь переезд!»
Зазвонил телефон, он снял трубку.
– Да, господин полковник! Конечно! Я уже приступил! Спасибо, хорошо, ваши добрые пожелания будут нелишними! – сказал Адельберг, положил трубку и перевернул листок календаря.
«Вот так! Вот и кончилась твоя свобода! – Он потёр виски и откинулся на спинку стула. – Однако и выбор был невелик, тут уж в воронку не заползёшь и голову в кустах не спрячешь! И сделано всё – вовсе даже не хитро!»
Два часа назад закончилась его работа в Беженском комитете.
Он встал, достал папиросу, переставил со стола на подоконник пепельницу и, глядя в окно, закурил. «Не хитро! Не хитро! Однако эффективно!»
Сквозь папиросный дым он смотрел, как под окном идут люди: они шли с портфелями и сумками, кто-то с авоськой, из которой торчали стрелки лука и тупой конус китайского зелёного салата; молодая женщина по противоположной стороне улицы вела за руку мальчика. Александр Петрович не слышал, но видел, что мальчик упирается, виснет на маминой руке, капризничает и плачет. Женщина остановилась, присела и стала ему что-то говорить. Мальчик стоял, слушал и размазывал кулачками слёзы; женщина достала платочек, промокнула их и поцеловала мальчика в щёку. Она была в лёгком, воздушном летнем платье, а мальчик в матроске и лакированных чёрных сандаликах.
«Похож на Сашика!»
Три дня назад, в прошлую пятницу вечером, ему домой позвонил полковник Асакуса и предложил встретиться; говорил коротко и закончил так:
– …Так что, Александр Петрович, в понедельник, 18 июля, к девяти часам утра я буду ждать вас в своём кабинете.
Сегодня утром, когда он уже собрался идти на Больничную и Анна увидела, как он одет, она запротестовала. До встречи с Асакусой оставалось не больше тридцати минут, она достала его новый летний бежевый костюм в тонкую синюю полоску, белую рубашку с мягким отложным воротничком, синее шёлковое кашне и такой же платок; он быстро переоделся, она на парижский манер повязала ему кашне и последним точным движением воткнула в нагрудный карман пиджака платок. Всё было ярко и даже весело и замечательно дополнилось лаковыми туфлями и белой итальянской шляпой с широкими полями. Александр Петрович посмотрел на себя в зеркало, Анна стояла рядом, и они отражались вместе, и он удивился.
– Пусть не думают, что тебе всё это важно, – ответила она на его взгляд.
После звонка он рассказал ей о своих встречах с Асакусой и разговорах с ним, сначала Анна встревожилась, а потом подумала и сказала:
– Без Сашика мы всё равно никуда не уедем, а раз он не хочет, – это даже на руку, что ты будешь работать у них, – больше будем знать.
Александр Петрович был обрадован такой её прозорливостью, он думал так же.
Он вышел на улицу, было ещё по-утреннему прохладно, но город уже наливался июльским солнцем, и чувствовалось, что через несколько часов будет жарко. Александр Петрович с благодарностью к жене окинул взглядом свой светлый летний костюм и подумал, что это даже хорошо, что он одет так вызывающе ярко и свободно.
На секунду, как обычно, он остановился на углу Разъезжей и Большого проспекта, надо было решать – обогнуть круглую Соборную площадь справа или обойти её слева.
Он задумался.
Если идти по левой стороне, то его путь пройдёт мимо Московских торговых рядов, и на противоположной стороне через площадь будет японская гостиница «Нью Харбин», а посередине, в центре – Свято-Николаевский собор. Если он пойдет по правой стороне, то он пройдет мимо гостиницы «Нью Харбин», и собор окажется слева – между ним и Московскими торговыми рядами. Что так, что эдак, что по расстоянию, что по времени – это было одинаково, и он решил, что пойдёт мимо Московских торговых рядов.
Александр Петрович перешёл на противоположную сторону проспекта и посмотрел на оставшуюся справа серую коробку пятиэтажного «Нью Харбин». Вид этого бетонного здания всегда вызывал в нём остановку дыхания и сильное раздражение, однако сейчас ему это было на руку – он знал, зачем его позвал полковник Асакуса.
Несколько лет тому назад он ездил с Николаем Аполлоновичем Байковым в Токио. Город отстраивался после землетрясения, которое в 1923 году стёрло его с лица земли. Его поразил стиль строящихся новых домов, они были, как гостиница «Нью Харбин», серобетонные, большие, тяжёлые, с вычурной отделкой под европейскую «красоту». Байков после того ужасного землетрясения уже там был и называл этот стиль имперским. Для сравнения он повёз Александра Петровича к Императорскому дворцу. Сравнение оказалось интересным. Перед дворцом лежала зелёная, лёгкая, насыщенная свободным воздухом лужайка; через пруд или широкую речную запруду к сложенной из дикого камня крепостной стене был перекинут красивый каменный мост с резными каменными перилами. На лужайке не часто росли небольшие, казавшиеся молодыми пушистые сосны. Байков на замечание Адельберга об их свежести и юности сделал хитрое лицо и сказал, что японцы – волшебники по части растений и неизвестно на самом деле, сколько лет или десятилетий этим деревьям. За лужайкой, запрудой и высокой стеной возвышался дворец. Над стеной были видны только его последние этажи под изящными, по-драконьи изогнутыми, покрытыми красной черепицей крышами. Всё то, что было дворцом и его окружением, можно было назвать одним словом – изящество, и это было совершенно не похоже на новый токийский стиль.
Александр Петрович вспомнил виденное им в Токио и посмотрел на «Нью Харбин». Ему на память тут же пришла ещё одна новая японская постройка, появившаяся не так давно на Пристани на углу Диагональной и Мостовой, – здание редакции японской газеты «Харбинское время», сухое, телескопическое, вытянутое вверх и подчеркнутое вертикальными ребрами пилястров. От этого воспоминания у него на секунду снова остановилось дыхание – оба построенных японцами здания никак не вписывались в тонкую и ювелирно-изящную архитектуру харбинского русского модерна. Было очевидно, что японское в Харбин не вписывается, и он был уверен, что не вписывается японское всё – вот сейчас, например, он идёт к полковнику японской разведки Асакусе и знает, что Асакуса будет вербовать его – полковника русской разведки.
Он шёл неспешным шагом человека не слишком занятого делами. На нём был яркий, весёлый костюм с ярким синим кашне и таким же платком в нагрудном кармане. Несколько раз он замечал, что на него смотрят спешащие в этот час на работу люди.
В этот солнечный день он шёл на трудную встречу и с благодарностью вспоминал Анну, так точно всё угадавшую. С раздражением он глянул на тяжёлую серую коробку «Нью Харбин» и понял – он идёт к Асакусе в правильном настроении.
Он пересёк Вокзальный проспект и подошёл к ограде особняка Скидельского. Это был дом, который до того, как японцы заняли его под миссию, они с Анной очень любили.
На улице с не слишком добрым названием Больничная стояли два дома – один Скидельского и один Ковальского. Они были разделены между собой оградой, за которой росли сады. В садах стояли по одну сторону светлый Скидельский и по другую – серый в лёгкую синеву – Ковальский. Адельберги были знакомы с их хозяевами, и теми и другими, бывали у них и, подходя, каждый раз останавливались на несколько минут полюбоваться их особняками.
«Жемчужины!» – повторил про себя Александр Петрович слово, которое единственное произносили они с Анной.
Совсем недалеко, на противоположной стороне Большого проспекта, стояла ещё одна «жемчужина» – дом инженера Джибелло-Сокко, и, если бы в Харбине были построены всего лишь эти три особняка, можно было бы считать, что Харбин как город состоялся. Но были ещё! Гостиница «Модерн» на Китайской, особняк Остроумова рядом с Соборной площадью, дом Мацууры на той же Китайской, оба Чуриных: на Пристани и в Новом городе. Даже Бюро по делам российских эмигрантов японские власти умудрились учредить в здании с такими красивыми окнами и плавной линией рококо по фасаду, что можно было подумать, что они в этом что-нибудь понимали.
«Однако здесь я, наверное, несправедлив, – улыбнулся Александр Петрович, остановившись в нескольких метрах от ворот особняка Скидельского и вспомнив плавные линии ярусов и крыш Императорского дворца в Токио. – Сейчас они завоеватели и поэтому – грубые, но ведь были и у них другие времена!»
Японский часовой пропустил Адельберга; дежурный по миссии, сидевший в нелепой встроенной деревянной коморке, старый хорунжий, которого Адельберг помнил ещё с каких-то времен, тоже ничего не спросил, сначала кивнул, потом приостановил жестом и позвонил по телефону. Через секунду он положил трубку и спросил, знает ли «их высокоблагородие», куда «им» идти. Александр Петрович отрицательно покачал головой, дежурный выскочил из каморки и как сидел на стуле, не разгибая старой спины, так и повёл Адельберга по красивой центральной лестнице на второй этаж. На площадке, где лестница разделялась, Александр Петрович дотронулся до поясницы согбенного хорунжего, и на его немой вопрос кивком спросил – направо? Дежурный понимающе улыбнулся и кивнул – направо.
