Валентин Рыбин - Государи и кочевники
— Мяти, — сказал хозяин, — бери вот это письмо, садись на коня и поезжай в Шах-сенем, на границу к иомудам. Там снаряди своего человека, пусть передаст письмо Кият-хану. А если старик подох, то тому, сердару Махтумкули. Поезжай сегодня же и побыстрее привези ответ.
Тедженец поехал поднимать в путь своих джигитов. С этой минуты он не расставался с седлом три томительных дня, пока пробивался к Сарыкамышу. Отряд его останавливался на ночлег лишь ночью, но и тогда Тедженец, располагаясь спать, бросал наземь попону, а седло клал под голову. На четвёртые сутки всадники достигли старинной крепости Шах-сенем и отыскали место остановки караванов. Это было небольшое селение в несколько глинобитных кибиток, со дворами, в которых сверкали чистой проточной водой хаузы, а над ними свисали длинные серебристые косы талов. Тедженец узнал, что ближайший караван отправляется в Кумыш-Тёпе через два дня, и обрадовался: не придётся, значит, отправлять в путь свою сотню. Нарядив своего онбеги Курта в одежду торговца, Тедженец вручил ему письмо и рассказал, где, как и кому передать. Через два дня, когда караван отправился в путь через Каракумы по барханам и солончакам, Тедженец зашёл к баю селения и приказал, чтобы тот позаботился о его джигитах.
Сорок дней пребывал отряд Тедженца на краю пустыни. Днём джигиты охотились на джейранов и варили в большом закопчённом казане ярму, иногда плов, по вечерам собирались у костра и вспоминали о своих близких. Далеко занесла судьба тедженцев. И не понять им — отчего так несправедлив человеческий рок. Вместо того, чтобы жить в мире, заниматься хлебопашеством и ремёслами, рыскают они по пескам и горам, нападают на своих же соплеменников. Стыд гложет сердце, тоска разъедает душу, но попробуй уйти от Хива-хана! Разве есть такое место на земле, где бы не достали его руки?! Так думали и говорили в отряде Тедженца. И сам он думал об этом, но не высказывал своих горьких мыслей. Частенько вспоминалась ему последняя встреча с Махтумкули-сердаром, вспоминался разговор о своём государстве — вольных, независимых туркмен. Но и сейчас, как и тогда, он не верил, что можно победить Хиву и Тегеран, вырваться из пут всесильных владык Востока…
На сорок первый день, когда уже осень мела из Каракумов хлёстким ветром, а воины устали ждать «посланника», в Шах-сенем прибыли хивинские купцы с Гургена и с ними Курт.
— Ну, говори, с чем приехал, онбаши? — нетерпеливо спросил Тедженец.
Курт распорол полу халата и извлёк свёрнутый десятикратно бумажный лист. Тедженец не умел читать, но желание узнать, что ответили иомуды, было так велико, что он приказал привести учёного муллу. Пока за ним ходили, онбаши рассказывал о своих странствиях: о том, как отыскал Махтумкули-хана, как угощали его и расспрашивали обо всём, что творится в Хиве. Наконец с миром и добром выпроводили его и велели передать Тедженцу, чтобы на помощь иомудов Хива-хан не рассчитывал, а подумал бы о том, как сберечь свой гарем. Слушая, Тедженец догадался: если он о таком рассказывает, значит, и в письме написано то же. И если привезёшь плохое письмо Худояр-бию, а он-то знает о твоих связях с иомудами, не снимут ли голову с плеч? Когда привели муллу, Тедженец увёл его к себе в кибитку, где кроме них не было ни души, и велел зачитать послание.
«Хива-хан, нечестивый пёс и пожиратель прахов, — говорилось в письме, — можно ли рассчитывать на того, кого ты убивал и грабил, чью кровь пускал по высохшему Узбою и река несла в берегах эту кровь? Ты грозил, что придёшь к нам и заберёшь всех наших девушек к себе в гарем. Побереги своих, ибо наши джигиты с вожделением смотрят на твоих красавиц. Ты отобрал у нас двадцать тысяч верблюдов. Ныне наши джигиты занялись подсчётом — сколько верблюдов у тебя в ханстве, хватит ли их нам? Ты просишь, чтобы мы подняли карающие мечи ислама против урусов. Знай, нечестивый пёс: море Каспийское принадлежит урусам, а мы кормимся из этого моря. Будет проклят тот аллахом, кто поднимет меч на своего благодетеля. Урусы сорок лет гостят на берегах иомудских, и не было случая, чтобы русский убил туркмена, а туркмен — русского. Поистине, это бесподобно и поучительно…»
— Хватит читать, мулла-ага, — сказал Тедженец. — У меня нет желания слушать дальше.
— Проклятье их роду, — заверещал побледневший мулла. — Они ещё не знают силу Хива-хана!
— Идите, мулла, спасибо за помощь, — поблагодарил Тедженец, чувствуя, что его шеи коснулся нож и сейчас перережет её. И едва мулла вышел из мазанки, Тедженец позвал онбаши Курта.
— Братец, — уважительно произнёс Тедженец, — ты привёз страшную весть. Сейчас мулла пошёл в сторону крепости. Иди подстереги его и убей: он унёс тайну этого письма…
Онбаши насупился, ощупал ножны и быстро удалился. Утром муллу нашли зарезанным, а Тедженец велел джигитам садиться на коней. Он спешил к Худояр-бию и благодарил судьбу: «Как хорошо, что нашёлся один учёный человек! Не будь его, я передал бы письмо, не читая, и потерял бы голову». Через несколько дней, вернувшись в Хиву, Тедженец пришёл к Худояру и доложил:
— Мы послали к ним человека и ждали сорок дней. На сорок первый день наш человек вернулся с пустыми руками. Иомуды не приняли его и не пожелали с ним говорить.
— Где тот человек, который ездил к ним? — рассвирепел Худояр. — Приведите его ко мне.
— Сердар, этот человек, боясь гнева его величества, бежал от нас.
Глаза Худояра налились кровью, руки сжались в кулаки. Но нет, Тедженец слишком хорошо знал своего сердара: он не пойдёт с пустыми руками к хану, ибо знает, что и ему несдобровать. Подумав, Худояр-бий сказал:
— Будем считать, юзбаши, что ваш посланец убит иомудами.
— Да, сердар, это могло произойти.
Худояр-бий больше не стал выспрашивать Тедженца — не до этого было. Юзбаши, входившие в его подчинение, сидели на корточках у двери и терпеливо ждали, когда он позовёт их. Каждому в отдельности он давал распоряжение: одному ехать в одну сторону, другому — в другую, но все должны были поднимать, ополчать, вооружать хивинцев-дехкан против неверных русских, которые, по последним сведениям, выступили из Оренбурга и продвигаются к Хиве. Тед-женцу Худояр-бий велел держать свою сотню наготове и ждать его распоряжения.
От Худояра юзбаши поехал к соботу[20] послушать новости. Здесь, в крытом базаре с его муравьиными разветвлениями, где не менее трёх сотен лавок, мастерских, кузниц и прочих вместилищ, можно было услышать всё, что угодно. Едва Тедженец сел на скамеечку сапожника, как сразу же услышал:
— Говорят, дорогой юзбаши, не сегодня-завтра на войну отправляетесь? Урусы, если верить слухам, уже двинулись сюда четырьмя отрядами, в каждом по тысяче казаков…
В другом месте на потёртом коврике брадобрея под острой бритвой шли толки, что Аллакули-хан, дабы не отдать Хиву на разорение, хочет вернуть Перовскому всех пленных. Брадобрей сокрушался: зачем беспокоить невольников — ведь они почти все приняли мусульманскую веру…
В чайхане, где Тедженец сел, чтобы «очистить» палочку шашлыка и запить бузой, шли самые несуразные разговоры о том, что англичане дадут Хива-хану для войны слонов, взятых у индийского раджи; о том, что урусы запросили большой выкуп за голову Бека-Черкаса, отрубленную в Хиве сто лет назад… Тедженец услышал многое, но понял лишь одно: война надвигается, и скоро придётся идти в поход.
Дальнейшие события развивались с невероятной стремительностью. Через день во дворец хана приехали лазутчики из кайсакской степи и донесли: урусы перешагнули Эмбу и приближаются к Чинку. Передовые отряды урусов замечены у озера Чочка-кель. И тогда опять в Хиве, как в былые дни, когда ханское войско собиралось в поход, затрубили карнаи и на главный мейдан ко дворцу со всех сторон стали съезжаться конные сотни.
ПО ТУ СТОРОНУ ЧИНКА
Войско под предводительством Атамурада-кушбеги разрозненными отрядами входило в кишлаки, пополнялось всадниками. Увеличивался и тяжелел обоз из множества навьюченных верблюдов и гружённых большеколесных арб. Ханские нукеры присоединяли всех, кто имел коня и мог сидеть в седле, забирали всё, что могло пригодиться в длительном походе. Пока ещё не торопясь, с остановками в пять-шесть дней, хивинцы прошли Куня-Ургенч, Мулла-Турум и Тайлы. Затем был утомительный переход по диким необжитым местам, где царствовали болотные птицы и комары. В конце концов достигли поселения Яман-Минг-йылкы. Здесь кушбеги повелел оставить верблюдов с кладью и арбы. Воины запаслись в дорогу самым необходимым: набили торбы чуреком и жареным мясом — кавурмой. Впереди лежал Чинк, или, как именовали его урусы, Усть Урт — плоскогорье, через которое шли все дороги и тропы из России в Хиву.
Боевая сотня Тедженца ехала впереди, рядом со свитой Худояр-бия. Сердар полагался на туркмен более чем на кого-либо: они были храбры и исполнительны. К тому же тедженцы восседали на красавцах-скакунах ахалтекинской породы. В быстроте им уступали приземистые кайсакские лошадёнки. Сердар гордился текинской сотней и, конечно, рассчитывал, как только покажутся впереди русские казаки, послать её в бой.
