Валентин Рыбин - Государи и кочевники
— С победой, солнцеликий!
— Тысячу лет тебе жизни, лев вселенной!
— На небе один аллах, на земле его наместник, светлейший и могучий Аллакул! — неслись отовсюду выкрики. Хан, выпячивая грудь и не поворачивая головы, спросил Атамурада-кушбеги, встретившего его у городских ворот:
— Не случилось ли чего важного в наше отсутствие?
— Вчера появился один киргиз из того каравана, который захватили урусы на Эмбе. Говорит, что генерал Перовский готовится к войне против нас, — ответил Атамурад-кушбеги. — Я велел содержать киргиза при себе до вашего возвращения. Может быть, повелитель захочет узнать подробности этой злой вести?
— Приведёшь его завтра утром, — небрежно ответил Аллакули, но кушбеги заметил, как обеспокоился хан.
Прошествовав по центральной улице мимо минаретов и крытых базаров, войско остановилось у ханского дворца. Но лишь немногие въехали во двор: свита, вся артиллерия в упряжках, личная охрана и три сотни гуламов. Остальные, после того как затворились массивные ворота, стали разъезжаться по домам и чайханам, где их с нетерпением ждали родичи и друзья, чтобы послушать об очередной победе могущественного Аллакули.
Хан свершил омовение, прилёг на софу — хотел уснуть, чтобы сбросить усталость похода. Но уснуть не смог. «Урусы, урусы, проклятые урусы!» — эти слова не давали ему покоя. Он стал думать о последнем инциденте на оренбургской линии и окончательно рассердился. Перовский захватил купеческий караван и заточил всех купцов в зиндан, в отместку за то, что якобы хивинцы постоянно грабят русские караваны и уводят российских купцов в неволю. Ал-лакули-хан ещё два года назад через своего посланника Кабыл-бая пытался объяснить русскому императору, что хивинский хан сам никогда не давал распоряжений грабить русских людей и угонять в плен, что грабят разбойничьи шайки, от которых и самим хивинцам достаётся не меньше, чем русским. Но русский царь, восприняв это объяснение как насмешку, сказал тогда Перовскому: напиши хивинскому хану соответствующее письмецо. И оренбургский губернатор послал Аллакули-хану следующее послание: «Дела ваши дурны, а от дурных семян — дурной плод. Если хотите ещё вовремя опомниться, то вышлите немедленно всех русских пленников и дайте слово вести себя впредь мирно и дружелюбно, не поощряйте грабежей и разбоев, не мешайтесь в управление кайсакского народа, дайте подданным Императора Всероссийского те же права у вас, какие он даёт вашим, и старое будет забыто»[19]. Хан тогда не нашёлся, что ответить русским. Он приготовил богатые подарки, собрал двадцать пять русских невольников и отправил в Оренбург. Перовский оскорбился. Невольников, конечно, взял, но подарки не принял и захваченных хивинских купцов послу Кабыл-баю не отдал. Теперь грозит войной. Мыслимо ли такое?
Аллакули-хан велел Атамураду привести беглеца из того захваченного русскими каравана. Пока тот ходил, хан с неохотой поужинал, заглянул через узорчатую деревянную стенку в большой водоём гарема, в котором не было ни одной красавицы: все, как одна, ждали и надеялись — а вдруг его величество пожелает зайти в келью именно к ней! — и направился в тронную залу. Вскоре появился и Атамурад-кушбеги. Вслед за ним шли двое стражников и человек в хивинском халате и в киргизской белой войлочной шапке. Хан заговорил с ним запросто, не чванясь и не усаживаясь на трон, как обычно делал при встрече с кем-либо.
— Ты был в Оренбурге?
— Да, мой повелитель. Я испытал все тяжести коварной судьбы, прежде чем мне удалось бежать оттуда, — быстро-быстро залепетал киргиз, упав в ноги хану.
— Встань, — приказал хан. — Что ты ещё можешь сказать о русских? Откуда тебе известно, что урус-генерал собирается на нас войной?
Хан сел на подушки и большим шёлковым платком вытер вспотевшее лицо. Киргиз застыл со сложенными на груди руками в полупоклоне.
— Мой повелитель, всех хивинских купцов урус-губернатор держит в караван-сарае вместе со скотиной. Рядом живут солдаты, и мы слышали, о чём они говорят. Они думали, мы не понимаем по-ихнему, но я немного знаю их язык, потому что всегда имел с ними дело по торговле.
— Говори, что ты слышал!
— Слышал я, мой повелитель, что все яицкие казаки собрались в войско со своими атаманами и упражняются в стрельбе, рубке саблями и конных атаках. Слышал, что в поход собирались они будущей весной в месяце мехтер, но теперь передумали: полки урусов двинутся этой осенью. Урусы боятся: если они не успеют взять Хиву, то её быстро возьмут англичане. Прости меня, повелитель, но такие слова слышаны мной из уст русского офицера.
Аллакули-хан побледнел, но нашёл в себе силы, чтобы не пнуть ногой этого лжеца, ядовито ухмыльнувшись в чёрную бороду, сверкнул жёлтыми горящими глазами.
— Ты лжёшь, киргиз. Англия — моя союзница, она не пойдёт на Хиву. Что ещё?
— Ещё я слышал, мой повелитель, что русские хотят… — Киргиз захныкал, боясь за свою «ничтожную жизнь», и хан взревел:
— Да говори, шайтан, что ещё?
— Мой повелитель, тот урус-офицер сказал: «когда сместим хивинского хана, то на трон в Хиве посадим султана Западной Орды Бай Мухаммеда Ай-чувака». Тогда другой офицер ему возразил: «Айчуваку предлагали хивинский трон — он отказался из-за трусости. Наверное посадим на трон Кият-хана или одного из его сыновей — это самые надёжные ханы…»
— Ва алла! — вскрикнул Аллакули-хан. — Я утешаюсь молниеносными победами, народ мой переполняет свои лёгкие радостью моих побед, а эти дети свиньи делят мой трон. Поистине мир сходит с ума. Что ещё узнал, говори, киргиз!
— Ещё узнал, мой повелитель, что за два дня до того, как я бежал из Оренбурга, от генерала Перовского выехали в Бухару к эмиру Насрулле двое русских офицеров.
— Какой дорогой поехали?
— По слухам, через Чочка-кель, на Сырдарью.
— Ещё что?
— Больше ничего не знаю, мой повелитель.
Аллакули-хан протянул руку к резному из слоновой кости ларцу, приподнял крышку, взял горсть золотых монет и высыпал в ладони киргизу.
— Иди и живи рядом. Если понадобишься — позовём.
На другой день хан с самого утра отправился в третий двор, в свою старую юрту, которая стояла посреди ковыльного поля, обнесённого высокими зубчатыми стенами крепости. К юрте со второго двора вела полевая тропинка, по обеим сторонам которой росла трава, теперь уже выгоревшая до желтизны на солнце, и в ней виднелись серые спины цесарок. Хан, по примеру своего деда Ильтузера и отца Мухаммед-Рахим-хана, всегда отдыхал в этом дворе, находя, что только здесь можно отойти от мирской суеты и принять наиболее мудрое решение. И на этот раз он уединился, чтобы поразмыслить над тем, что вчера услышал от бежавшего из русского плена киргиза. Хан полулежал на ковре, подоткнув под локоть подушку, пил чёрный чай с молоком и слышал лишь своё дыхание да шелест одежды двух гуламов, которые стояли у входа, охраняя его покой. Аллакули силился вспомнить: сколько же русских невольников в Хиве, если русский царь проявляет такое беспокойство? Хан думал и о том, что надо немедленно послать к оренбургской линии надёжных лазутчиков, чтобы доносили о всех движениях русских казаков.
Спустя час он пригласил к себе ближайших советников.
Атамурад-кушбеги, согнувшись, вошёл в юрту первым. За ним, в такой же позе, — Худояр-бий. Оба, как по команде, упали в ноги повелителю, и он, по заведённому, милостиво разрешил им сесть рядом.
— Ата, — сказал хан. — Мы, посоветовавшись с аллахом, нашли нужным сказать вам следующее. Пошлите людей — пусть занесут в список всех русских невольников. Хозяев этих невольников предупредите, что впредь они на учёте хана: ни убивать, ни продавать их нельзя.
— Повелитель, а как быть с теми, которые приняли ислам? — спросил кушбеги.
— Запишите всех.
— Ваша воля — моё исполнение, повелитель. — Кушбеги приложил к груди ладони.
— Сегодня же отправьте на оренбургскую линию лазутчиков. О действиях генерала Перовского доносить каждый день, без напоминания.
— Ваша воля…
— Отправьте две-три сотни нукеров на Кара-Бугаз, к обители сорока дервишей и на Мангышлак к русским укреплениям, чтобы поднимали народ против неверных, — продолжал Аллакули-хан. — Тех двух офицеров, которые выехали в Бухару к нашему врагу Насрулле, перехватить и доставить сюда. Отправьте надёжного человека к Кият-хану и другим иомудским предводителям с письмом, обласкайте и пообещайте: если выведут джигитов против русских, старые обиды будут забыты и на смену обид придут наши почести и уважение…
Ханские вельможи проворно встали и пятясь вышли из юрты.
Не прошло и часа, как по тесным пыльным улочкам Хивы засновали ханские люди, стуча в узкие калитки, вделанные в дувалы. Постучали они и к юзбаши Мяти-Тедженцу. Здесь, в дали от своей родины, он жил на постое у богатого бая: платил ему за ночлег, пищу и прочие блага. Услышав, что его вызывает Худояр-бий, юзбаши, не мешкая, сел на коня и отправился во дворец. Худояр поджидал его на артиллерийском дворе, в шикарно убранной комнате, где он жил. Тедженец снял сапоги и, поклонившись, вошёл к полководцу.
