Антон Хижняк - Даниил Галицкий
— Люди русские всюду живут — и в Новгороде, и в Галиче… Но далеко они разошлись, рукой не достать. И солнце одно, а греет не одинаково.
— Ты о помощи говори!
— Для чего солнце поминаешь? — загудело вече.
Стараясь перекричать, посадник изо всех сил натужился:
— Я о помощи. Не близко идти. Мы у себя… Самим войско надобно…
Еще сильнее забурлили новгородцы:
— Видим, куда гнешь!
— Налей в рот воды!
Посадник силился что-то сказать, махал руками, но его слова тонули в шуме толпы. Раздались гневные возгласы:
— Не желаем слушать!
— Иди прочь!
Сколько ни порывался посадник говорить, ему не давали. Кричали, улюлюкали, свистели мальчишки, угнездившиеся на крышах близлежащих домов.
Ничего не мог сделать и архиепископ. На поднятый им крест никто не обращал внимания — посадника не любили. Так повелось на вече: не захотят слушать — хоть лопни, не дадут рта раскрыть. Посадник пожал плечами, сошел с помоста, и сразу стало тише.
— Кто еще будет говорить?
— Не слышим! — начали шуметь новгородцы.
Архиепископ позвал боярина с длинной, пышной бородой, в высокой шапке. Тот подошел к краю помоста и оперся на разукрашенный узорами посох, слегка поклонился, горделиво подняв правую руку.
— Новгородцы! — крикнул он сильным голосом, — Бояре так мыслят— помощь надо дать.
— Дать!
— Дадим! — подхватили сотни голосов.
Боярин уловил мгновение, когда гомон утих, и еще громче крикнул:
— И я говорю — дадим! А кто поведет дружину ратную? Есть ли такой воевода?
— Есть! — многоголосо ответили новгородцы.
— А может, подумать надлежит? А кто у нас останется, кто будет Новгород оборонять от супостата? А где оружие возьмем?
И снова, как и на посадника, начали кричать на боярина. Вече разбушевалось:
— За посадника тянешь!
— Будет кому оборонять!
— А на оружие карманы боярские тряхните!
— Тряхните!
— Давай боярские гривны!
Боярин оторопевшими глазами посматривал на толпу, оборачивался к архиепископу, чтоб тот утихомирил вече. Но что такое один голос против этого бурного потока? Маленькая щепка в ревущих волнах.
— Защитим Новгород и Галичу поможем! — прогремел невдалеке зычный голос.
Иванко дернул Микулу за рукав.
— О! То голос Якуна.
— Где? — крутнул головой Микула.
— А вон, смотри влево.
Микула увидел Якуна, поднятого на чьи-то плечи. Несколько рук поддерживало его.
— Обороним! — надрывался Якун. — И Галичу поможем!
Иванко подпрыгивал на месте, насколько это было возможно в тесной толпе, и кричал:
— Спасибо, Якун! Спасибо!
На него оглядывались, спрашивали соседей, кто это кричит.
— Кто? — удивленно воскликнул Микула.
— Не ведаете? Галичанин Иванко!
К Иванке протягивали руки, его подбадривали:
— Не горюй! Пойдем.
Сзади кто-то напирал на Иванку и ударял его по плечу. Иванко оглянулся. Рядом с ним вплотную стоял калика перехожий Миколай. Встретившись глазами с Иванкой, он горячо зашептал ему в ухо:
— Не слушай бояр, то звери. А люд новгородский поможет. Было б здоровье, сам бы пошел. — И он закашлялся.
Иванко горячо пожал его сухую руку.
О чем-то шепнув Мстиславу, архиепископ показал на вече. Мстислав шагнул вперед, выхватил меч и поднял его высоко над головой.
— Мстислав! Мстислав! — полетело над головой.
— Мужи новгородские! — звонко воскликнул Мстислав, и людское море успокоилось. — Люди ратные и кузнецы-умельцы! Дружину свою вопрошаю: со мной ли вы?
— С тобой! — послышалось в ответ.
— Пойду я в Галич! Супостата прогоним. А кто хочет в мою дружину — всех приму.
Архиепископ шепнул посаднику:
— Два добрых дела совершим: Галичу поможем и от постылого забияки избавимся.
Посадник пугливо оглянулся — не услыхал ли кто этих слов? И так же, как и архиепископ, перекрестился. Наконец он спокойно вздохнет без этого надоедливого и дерзкого Мстислава!
— Пойдете ли? — повторил Мстислав.
— Пойдем! Пойдем!
— А к вам, мужи мудрые и нарочитые, — полуобернулся он к архиепископу и боярам, — мое слово. Есть у меня дела на Руси, а вы вольны в князьях, берите себе, кого пожелаете.
Он поклонился вечу глубоким, медленным поклоном и спокойно, твердым шагом сошел с помоста.
Какое-то мгновение на площади было тихо, и вдруг хлынул тысячеголосый ливень:
— Слава-а-а!
— А-а-а-а!
— Га-а-а-а-лич!
— Пойде-о-ом!
Архиепископ глянул на бояр. На скамье старейших сидели те, которые управляли судьбой бурного, непокорного Новгорода. Бояре кивнули головами в знак согласия — они не возражали против ухода Мстислава. Пусть живее выбирается, и так эти неожиданные гости взбудоражили чернь, зачесались руки у бунтовщиков-голодранцев, того и гляди, чернь на бояр набросится; при такой буре и до смуты недалеко. Пусть едет поскорее, а то уже и о боярских карманах выкрикивают, о гривнах напоминают…
Трижды ударил колокол к послушанию, но вече бурлило, звуки колокола потонули в громких выкриках толпы. Архиепископ махнул левой рукой, и звонарь с торопливой старательностью снова что есть мочи зазвонил, но на этот раз он бил протяжно, будто присвистывал.
— Поглянь! Поглянь! — тормошил Иванко Микулу. — Владыка крестом машет.
— Пусть машет, — засмеялся Микула. — Попробуй унять такое море!
А площадь гудела неудержимой радостью. Выкрики, как удары грома, вспыхивали то в одном, то в другом месте.
— Якун! Якун что-то кричит. — Иванко повернул Микулу за плечо и показал влево.
Микула прислушался. Один ли только Якун кричит? Ведь все шумят. И все же среди других выделяется голос Якуна.
— Мстислава! Мстислава! — кричал кузнец.
Все подхватили эти слова и хором повторяли:
— Мсти-сла-а-ва! Мсти-сла-а-ва!
— Выйди, выйди! — позвал архиепископ Мстислава.
Тот вошел на помост без шелома, вытирая потный лоб.
Горячий восторг, еще раз вспыхнув, начал спадать. Вече желало услышать слово Мстислава. Он поднял руку и изо всех сил выкрикнул над притихшей площадью:
— В поход идем! Не посрамим оружия новгородского!
После этого архиепископ уже не мог утихомирить разбушевавшееся вече. Вверх полетели шапки. Мстиславовых дружинников хватали на руки и подбрасывали. Посадник шепнул на ухо архиепископу:
— Ничего уже не выйдет. Вече кончать надо.
Архиепископ не ответил. Посадник продолжал свое:
— Велеть, чтоб зазвонили?
Архиепископ неохотно кивнул. Посадник наклонился над перилами. Звонарь уже ждал.
— Бей!
Звонарь побежал к колокольне, ухватился за конец веревки, намотал его на руку и, разбежавшись, дернул.
Бом! — протяжно загудел вечевой колокол.
Микула прислушался.
— Вече закончилось. Можно идти домой.
Солнце поднялось уже высоко, пора бы и пообедать, но во всех церквах зазвонили к заутрене.
— Вишь, как попы торопятся: вече прервало их службу. Но мы с тобой не пойдем, пусть Бог простит, тут намолились, — перекрестился Микула. — Давай выбираться.
Расходились дольше, чем собирались, — узкие горловины улиц не могли проглотить сразу всех прибывших сюда, толпа двигалась медленно.
— Вот тут мы и увидим Якуна, — оглянулся Иванко.
И верно, в полусотне шагов от них двигался Якун. Он размахивал шапкой, старался пробиться к ним, но сошлись лишь после того, как перешли мост. Тут уже было свободнее. Якун подбежал к Иванке.
— Слыхал, как рассудили новгородцы? С вами заедино, по-родственному, одна семья.
— Одна! — растроганно ответил Иванко и размашисто, по-мужски, крепко трижды поцеловал Якуна в шершавые губы.
— А теперь только медом запить, — полез в карман Микула.
Это его движение заметили Якун и Иванко и тоже начали шарить в своих карманах. Наскребли мелких резан на два кубка.
— Ничего, — успокоил Якун, — разольем в три кубка и выпьем. А что неполные будут — не велика беда, было б сердце полно правды и дружбы.
Друзья свернули в переулок, к медовару. Тут к ним и подбежал запыхавшийся Кирилл.
— Фу! Помчались, едва догнал!
— Меня ищешь? — забеспокоился Иванко. — А что случилось?
Он подумал, не зовет ли его Дмитрий. Не хотелось оставлять друзей в такую минуту.
— Ничего! Я один остался, пока выбрался с площади, глянул — все порасходились. Хорошо, что вас увидел.
Микула обрадовался галичанину, но что же это будет за питье, когда два кубка придется теперь на четверых, разделить, — только усы смочишь. Иванко заметил, как Микула недовольно поморщился, и понял, почему друг расстроился. Он немного отстал от друзей и притянул к себе Кирилла.
— «Все порасходились!», «Один остался!» — передразнил он его. — Не видишь, куда идем? Еле-еле наскребли на два кубка, — прошептал он, чтобы не услышали приятели, — а тут ты еще притащился!
