Вадим Долгов - Мечник. Око Перуна
Всадник успокаивающе похлопал коня по могучей шее и дал команду поворачивать. Конь подчинился сначала нехотя, а потом все быстрее и быстрее понес хозяина в обратном направлении. Солнце светило в спину. Путь угадывался по черным следам копыт на светлой от опавших листьев земле. Обратный путь показался будто бы короче, ветер свистел в ушах, развеивались сомнения: нельзя бросать Белку одну! Вот между деревьев блеснула в лучах взошедшего солнца гладь реки. Сейчас она и впрямь оправдывала свое название: светлые воды струились между светлых берегов.
Доброшка направил коня по кромке берега. Берег почти везде был чистый, можно было ехать, не отдаляясь от воды больше чем на десять саженей. Изгиб за изгибом преодолевал Доброшка, не сводя глаз с водной глади. Течение было быстрым, но конь бежал быстрее: Доброшка надеялся настичь челн до наступления сумерек. Что и как делать потом, предстояло еще решить. Главное теперь было – догнать Белку.
Река сделала крутой поворот. Левый берег, по которому ехал Доброшка, превратился в топкую, поросшую кустами и камышами низину. Доброшка направил коня подальше от опасной топи, продолжая, однако, внимательно осматривать реку. Но даже при всем своем внимании он едва не проскакал мимо ладейки, привязанной к корню вековой ели на противоположном берегу. Белки нигде поблизости видно не было. Зачем ей вдруг пришлось причалить, ведь день только разгорался и даже до обеденного времени было еще далеко?
Доброшка позвал. Сначала тихонько, потом громче, а потом уж и во все горло. Ответа не было. Даже эхо, отозвавшись единожды, бесследно кануло, разбившись о стену леса на противоположном берегу.
Доброшка дернул поводья – конь ступил передними копытами в воду и фыркнул. Видимо, холодное купание не входило в его планы. Встревоженный Доброшка с силой сжал ему бока, но конь продолжал, прядя ушами, месить копытами сырой песок берега. В другой ситуации Доброшка, возможно, проявил бы больше деликатности в обращении с животным. Однако нервы его были на пределе. Удар плети ожег коню круп. Конь, привыкший к тому, что его наездник обходился с ним обычно довольно мягко, присел от неожиданности и совершил гигантский прыжок, сразу вынесший его чуть ли не на середину реки. Подняв сноп брызг, конь погрузился в ледяной поток. Вода хлынула Доброшке в глаза, в рот, в уши и мгновенно пропитала одежду. Холодная вода жгла как огонь. Конь сделал несколько сильных рывков и выбрался на противоположный берег несколько ниже того места, где был привязан челн.
Куда двигаться дальше, было неясно. Свежий ветерок, который до холодного купания приятно освежал лицо, теперь вбивал тело в жестокий озноб. Доброшка спешился, трясясь от холода, снял и выжал одежу и снова натянул на себя. Теплее не стало, но появилась надежда, что станет со временем, когда свита подсохнет. Что делать дальше, было неясно. Доброшка внимательно осмотрел ладейку. Она была в порядке. Вещи лежали на тех самых местах, на которых он видел их в последний раз.
Конь посматривал на хозяина вопросительно. Он был на него немного в обиде – и за плеть, и за холодную воду. Чтобы загладить вину, Доброшка достал из дорожной сумки краюху черного хлеба, посолил ее и дал коню. Тот не стал чиниться, принял угощение. Мгновенно съел и довольно встряхнул гривой – неприятность была пережита и забыта. Доброшка сел в седло, легонько тронул поводья и тут же отпустил. Умное животное, видимо, догадалось, что нужно наезднику. Потянув ноздрями воздух, конь тронулся в глубь леса. Медленно ступая, он шел в одному ему понятном направлении. Доброшка не мешал: авось в самом деле выведет куда нужно.
Ехать пришлось недолго. Конь вывел его к заветной избушке.
Дверь была приоткрыта, и Доброшка вошел. Глаза не сразу привыкли к тусклому свету, а когда привыкли – Доброшка ахнул. На длинной лавке, вытянувшись в струнку, лежала Белка. Не нужно было долго всматриваться, чтобы понять, что она не спит. Доброшка кинулся к лавке: умерла? Сердце упало и после неприятной заминки забилось как кузнечный молот, перед глазами от волнения все прыгало. Доброшка изо всех сил пытался разглядеть, дышит ли Белка, но у него не получалось. Сначала показалось, что грудь под толстой свитой слегка вздымается, но потом бесконечные мгновения взгляд не мог уловить ни малейшего движения. Доброшка коснулся руки – она была холодной. Тогда он вспомнил, как давным-давно, когда он был еще совсем крохой, в доме у них умер старый прадед, столетний старик с длинной седой бородой. Он несколько дней лежал за печкой ни жив ни мертв. И бабушка проверяла его каждое утро и вечер: подносила к седым усам маленькую утиную пушинку. Однажды утром бабушка сказала: «Ушел». Доброшка кинулся посмотреть, куда мог уйти дед, который давно уже не вставал с лавки. Дед, однако, был на месте. Лежал как прежде, а на белых усах под заострившимся желтоватым носом недвижимо лежала пушинка.
Вспомнив это, Доброшка заметался по избе и скоро увидел то, что ему было нужно: подушку. Одно движение поясного ножа – и в воздухе подобно снежинкам закружились белые перья. Доброшка выбрал пушинку понежнее и, затаив дыхание, поднес к Белкиному носику. Мгновения мучительного ожидания, и – о радость! – пушинка легко затрепетала.
Жива! Спит все-таки? Доброшка потряс ее за рукав: нет результата. Взяв за плечи, потряс сильнее и закричал в самое ухо: «Белка! Белочка!» И снова она осталась совершенно недвижима. Ни дрожи ресниц, ни вздоха. Как заледенела.
Доброшка стоял на коленях перед лавкой и смотрел на прекрасное в своем ледяном спокойствии лицо колохолмской княжны. И тут ему, конечно, вспомнилась сказка, которую им с братом рассказывала матушка. Там приключилось нечто похожее. Прекрасную королевишну заколдовала злая богомерзкая баба. И королевишна, прямо как Белка теперь, спала беспробудным сном. Только не на лавке, а в ледяном гробу. Но это не так уж важно. Важно то, что никто не мог ее разбудить. Проснулась она только тогда, когда из дальних стран за ней приехал королевич и «поцеловал в уста медовые». Доброшка тогда маленький был, спросил матушку: почему это у королевишны вдруг рот медовый, разве она мед перед сном ела? Матушка с батюшкой долго смеялись, но ничего путевого так и не сказали, мол, вырастешь – поймешь. А и правы оказались почтенные его родители: точно, вырос – и понял. Губы Белки виделись ему теперь слаще самого сладкого пряника, спелых вишен и всех сластей, которые есть на свете.
От мыслей о поцелуе Доброшку бросило в жар. Однако королевишну нужно спасать. Глубоко вздохнув и вытерев рукавом губы, Доброшка с размаху «клюнул» Белку в сомкнутые уста. Отпрянул и внимательно вгляделся в лицо. На нем не произошло никаких изменений. Белка по-прежнему находилась в глубоком забытье.
Тогда Доброшка поцеловал еще раз. Медленнее. В глубине сердца он чувствовал, что поцелуй не поможет, ведь он не королевич, да и не в сказке они. Губы Белки пахли яблоком, светлая прядь выбилась из-под платка, лучик солнца, пробившийся из маленького оконца, касался голубой жилки на виске.
Доброшка еще раз внимательно вгляделся в лицо: нет, не помогло сказочное средство. Конечно, не помогло. Он бережно взял Белку на руки и понес к челну. Конь шел позади. Устроив спящую на носу, Доброшка отвязал седельную сумку и бросил на корму. Легонько шлепнул коня по крупу: «Беги домой». Шагнул в ладейку, отвязал веревку и взялся за весло.
Доброшка правил и посматривал на Белку: не очнется ли? Но она лежала абсолютно недвижимо.
Юсъ малый
Речка петляла между лесистых берегов. После полудня русло реки стало заметно расширяться, и за очередным поворотом Доброшке открылась широкая водная гладь. «Вот оно, озеро». Доброшка внутренне собрался, повторил про себя все, что он должен сказать Ворону. «Князю Ворону», – поправил он себя. Ворон запальчив, а провалить переговоры нельзя. От этого слишком много всего зависит. О почтительности лучше не забывать.
Доброшка опустил весло и принялся оглядываться. Острова и города видно не было. «Как это может быть?» Ветер гонял по воде мелкую рябь. Противоположный берег вырисовывался совершенно четко. А острова не было. «Быть может, это заводь, а остров будет виден дальше», – решил он и принялся грести с удвоенной силой. Челн крутым носом взрывал воду. За кормой оставался едва различимый след. Доброшка добрался уже до середины водоема, а острова все не было видно. Теперь берег просматривался со всех сторон. Острова не было. Доброшка причалил, спрыгнул на берег, вытащил челн и пошел вдоль кромки воды. Из-за деревьев явственно слышался глухой гул. От берега вела мощенная деревом широкая дорога. Пройдя по ней, Доброшка вышел к бревенчатой плотине. Вода, переливаясь через верхний венец, с шумом падала вниз с десятиаршинной высоты. Мощеный помост спускался к самой воде, ниже плотины. Хотя Доброшке не приходилось видеть такого приспособления раньше, назначение бревенчатой мостовой было ему понятно – это был волок. Он вернулся, перенес на руках Белку, а затем, перекинув через плечо веревку, перетащил челн.
