Валерий Замыслов - Иван Болотников
— Чего ж ты, батька, меня не берешь? Аль я худо саблей владею? Аль когда за чужую спину ховался?
— Не держи на меня сердце, Емоха. Славный ты казак, о том всему Дону ведомо. Но на галеры не возьму.
— Да почему ж, батька?!
— Ранен ты.
— Да какая ж то рана? — заершился Емоха. — Эко дело, ухо отсекли. Руки-то у меня целехоньки. Сам-от небось идешь?
— Иду, Емоха. Иду, потому что сам на это дело напросился. А тебе велю на стенах быть. И не гневайся.
Но Емоха атамана не послушал. Он таем проскользнул в подкоп и затерялся среди казаков.
Теперь Емоха прорубался с повольницей к трюму. Его сабля то и дело опускалась на головы янычар. Да и остальные казаки были неистовы, они все ближе и ближе продвигались к пороховому отсеку. Но врагов было слишком много, силы казаков таяли. В трюм ворвалась лишь горстка повольников, другие полегли под ятаганами янычар.
— Тут зелье, Емоха! — прокричал один из окровавленных донцов.
— Вырубай днище! — приказал казаку Емоха, обрушивая саблю на очередного турка.
— Отсель не выбраться, братцы! — воскликнул, осатаневший от ярой сечи казак в рыжей шапке-кудлатке.
— А пущай! — отчаянно сверкнул белками Емоха. — Ведали, на что шли! Загнием, но корабль взорвем! Так ли, донцы?
— Любо, Емоха! — отозвались казаки.
Янычары попытались было оттеснить повольников от бочек, но тут Емоха подхватил с полу упавший факел и ринулся с ним к зелью. Янычары с ужасом кинулись к выходу.
В пороховом отсеке остались лишь одни казаки. Их было шестеро, шестеро отважных повольников.
— Попрощаемся, донцы, — молвил Емоха.
Казаки скинули трухменки, ступили друг к другу, обнялись.
— Мы не посрамили вольного Дона. Не гулять басурманам по Дикому Полю! — горячо воскликнул Емоха, подходя с факелом к пороховой бочке.
— Не гулять!
— Смерть, поганым!
— Слава Дону!
Емоха метнул в бочку факел.
От страшного взрыва корабль разнесло на части. Обломки взметнулись в небо на добрую сотню саженей. Вместе с галерой погибли и две каторги, подплывшие к кораблю на помощь. Сотни янычар обрели смерть в донских водах.
Кровавый свет озарил реку, но казачьи струги были уже вне опасности. Повольники сняли шапки: они поняли — донцы с последнего струга взорвались вместе с турецким кораблем.
ГЛАВА 13
ЗЛОЙ, ОРДЫНЕЦ
Страх и уныние царили в ордынском войске.
Мурза Джанибек истязал плетью невольника. Обезумев от ярости, он хлестал раба до тех пор, пока в изнеможении не пал на мягкие шелковые подушки.
— Презренные гяуры!.. Собаки! — грызя зубами подушку, захрипел он. А потом, чуть передохнув, вновь поднялся и ударил раба жильной плетью.
Невольник не вскрикнул и не шелохнулся; он покорно распластался у ног разъяренного мурзы, ткнувшись лицом в бухарский ковер. Носком сапога Джанибек перевернул невольника на спину. Раб был мертв.
— Вынесите эту падаль! — закричал мурза.
Телохранители выбросили невольника за полог шатра. Нукеры завернули мертвое тело раба в кошму и поволокли к Тану.
Разгневан был и Ахмет-паша. Он вымещал свою ярость на любимой наложнице, ради которой покинул вечером галеры.
— Если бы я остался на корабле, урусам не удалось бы отнять мои галеры! — кричал паша. — Мои янычары прогнали бы гяур прочь. Это ты во всем виновата, подлая! Ты чересчур греховна, днем и ночью тянешь меня на ложе. Я прикажу кинуть тебя янычарам!
— Прости меня, солнце Востока. Но за мной вины нет. Неужели любовь моя принесла несчастье? Смилуйся и сжалься надо мной. Ты не найдешь прекрасней и желанней наложницы. Ты…
— Замолчи, презренная!
Ахмет-паша оттолкнул ногой наложницу и рывком распахнул золотой полог шатра, за которым толпились три десятка телохранителей с обнаженными ятаганами.
— Халима ваша!
Телохранители переглянулись и не сдвинулись с места.
— У вас что, отнялись ноги? Выполняйте приказ, шакалы!
Телохранители повиновались. Они молча вошли в шатер и вытащили из него перепуганную наложницу.
— Хорзы мне! — крикнул Ахмет.
Но вино не принесло утешения. Похмелье было еще более горьким.
«Султан Магомет не простит мне такой оплошности. Он отрубит мою голову, — мрачно раздумывал Ахмет, стискивая ладонями виски. — Теперь надо либо взять Раздоры, либо умереть».
Но умирать паше не хотелось. Он был еще довольно молод и жаждал денег, почета и власти. Он хотел стать верховным визирем, вторым лицом великой Османской империи. Султан Магомет и визирь Ахмет должны управлять народами Азии, Кавказа и Востока. Мечте, казалось, суждено было сбыться. Теперешний визирь был наместником Азова. Но сейчас он стар и немощен, и не сегодня завтра отправится к Аллаху. Султан Магомет захочет увидеть своим ближним советчиком Ахмет-пашу… Захочет ли теперь? Султан капризен и мстителен, он не пощадит за потерю турецкого флота и двадцати восьми тяжелых осадных кулевринов. Не пощадит!
«О, великий пророк, помоги мне! Помоги осилить крепость урусов. Я буду тебе горячо молиться. Все свое золото я раздам муллам и дервишам[83]…»
Сотворив намаз, Ахмет-паша направил своего чауша к шатру Джанибека.
— Передай мурзе, что я верю в воинов ислама. Мы должны осаждать Раздоры днем и ночью. Гяуры не выдержат, их не так уж и много в крепости. Мы возьмем Раздоры! Сейчас же я пошлю янычар на стены урусов. Пусть кинет свои тумены и мурза Джанибек.
Джанибек ответил согласием. Другого выхода не было: или орда берет Раздоры, или бесславно уходит в Бахчисарай.
Крымчаки, спахи и янычары вновь пошли на приступ. Штурм продолжался до следующего утра. Но казачья крепость выстояла.
Ахмет-паша приказал не кормить воинов.
— От сытой собаки — худая охота, — сказал он.
Янычары приуныли, но «столп правоверия и гроза язычников» показал им ятаганом на Раздоры.
— На стены! Опрокиньте урусов — и все будет ваше. На стены, янычары!
Три дня и три ночи штурмовали обозленные воины крепость, но опрокинуть урусов так и не удалось. К тому же у казаков вновь ожил пушечный наряд, который осыпал осаждавших воинов смертоносным дробом. Орда несла большой урон.
Ахмет-паша и мурза Джанибек, отчаявшись взять крепость, решили дать передышку войску.
Из черного войлочного шатра, стоявшего на широкой походной арбе, валил дым. Невольник сидел возле очага и варил в медном казане баранину. В шатре воняло кожами, засаленной одеждой, дымом и варевом из котла.
Вокруг кибитки, несколькими кругами, дымили костры уставших от осады воинов. Смуглые лица их были хмуры; не слышалось воинственных возгласов и победных песен; ордынцы молчали. Одни перевязывали раны, латали бычьей кожей щиты и панцири, другие точили терпугами стрелы, сабли и наконечники копий, третьи варили в котлах салму и жареное просо, либо же доедали остатки сушеного мяса, запивая кобыльим молоком…
Раб насторожился: возле кибитки послышались почтительные голоса нукеров, приветствовавших темника Давлета. Тот рывком откинул войлочный полог и вошел в шатер. Невольник вскочил с верблюжьей кошмы, низко поклонился.
Темник снял с бараньего рога бурдюк с водой, напился; с голодным блеском в глазах взглянул на казан. Он был молод, здоров и всегда по-волчьи накидывался на мясо. Таким помнил себя с детства, когда из-за лакомого куска дрался с братьями.
Отец его, грузный крутоплечий сотник Туфан, наблюдая за сварой сыновей, говорил:
— Вы — дети степей, а в степи выживает лишь сильнейший. Пейте кумыс, вдоволь ешьте мясо, и вас ждет слава багатуров.
Когда Давлету исполнилось три года, отец посадил его на коня.
— Держись зубами за гриву — и скачи! Джигих без коня, что орел без степи!
И с того дня Давлет уже с коня не слезал. Его манил простор ковыльных степей, полных неслыханных богатств и суровой таинственности; его влекли птицы и звери, дикие табуны коней и далекие загадочные курганы с серыми каменными истуканами. Иногда на холмах, усеянных белыми костями лошадей, виднелись длинные шесты, обвитые черным войлоком.
— Здесь захоронен джигит. Он погиб в схватке с урусами, — пояснял отец.
Таких курганов было немало в степи, но они не отпугивали Давлета, напротив, сердце его ожесточалось.
— Я никогда не паду от меча уруса. Моя сабля покарает любого, кто войдет в наше кочевье! — громко кричал Давлет.
Туфан оценивающе смотрел на подрастающего сына и довольно скалил зубы:
— Ты зол на урусов, волчонок. Якши! Московиты — наши лютые враги. Но они сильны и храбры.
— Я храбрее урусов!
— Якши, волчонок. Якши! Видит аллах, быть тебе багатуром.
Давлет рос сильным, отважным и сметливым.
В пятнадцать лет не было искуснее наездника в улусе. На полном скаку он выхватывал из мехового колчана красную оперенную стрелу, натягивал тугую тетиву и бил без промаха птицу и зверя.
