Валерий Замыслов - Иван Болотников
Лютая битва продолжалась у пролома. Тут донцы сражались во главе с есаулами Федором Берсенем и Григорием Соломой. Бились остервенело, насмерть, понимая, что отступить нельзя и на пядь. Стоит слегка дрогнуть, поддаться — и лавина врагов сомнет защитников и бурным речным потоком заполонит город. И тогда уже никто и ничто не спасет Раздоры.
Берсень разил татар длинным увесистым топором и после каждого удара протяжно крякал, будто колол не ордынские головы, а чурбаки. Подле наседал на крымчаков Григорий Солома, в руках его был тяжелый шестопер, гулявший направо и налево по черным бараньим шапкам степняков.
Богдан Васильев в сече не участвовал: он руководил обороной из Войсковой избы, перебрасывая казачьи станицы то в одно, то в другое горячее место. А таких мест было вдоволь: и на стенах, и у брешей, и у многочисленных пожарищ.
До самых потемок продолжалась битва, но янычарам, спахам и крымчакам так и не удалось одолеть казаков. Они вновь отступили, оставив у стен крепости тысячи убитых.
— Слава богу, продержались! — перекрестился Тереха Рязанец.
— Выстояли, — облегченно передохнул Богдан Васильев.
— Не гулять поганым по Раздорам! — молвило казачье войско.
Донцы заделали проломы и бреши и, выставив ночные караульные дозоры, повалились на отдых. Казачки же поспешили к раненым и увечным — таких немало было в каждой станице. Свыше пятисот казаков потеряли Раздоры. Родниковцы недосчитались тридцати донцов; молодые казаки Юрко и Деня получили тяжелые раны.
Получил отметину от янычарского ятагана и Иван Болотников, но, к счастью, рана оказалась неглубокой. Болотников так же, как и Секира, прижег рану порохом и начал готовиться к ночной вылазке.
Вскоре к нему пришел Федька Берсень. Увидев перевязанную лоскутом рубахи руку, нахмурился.
— Нельзя те на вылазку. Оставайся здесь.
— Чудишь, Федор. И не подумаю… Ты лучше скажи, готовы ли твои люди?
— Готовы. Васильев нам четыре сотни выделил.
— Четыре сотни?.. Много, пожалуй, Федор. Как бы шуму не наделать. Обойдемся и двумя.
— А не мало?
— Хватит, Федор. Поплывем на пяти стругах. Только бы ночка не подкачала.
— Авось не подкачает. Сиверко тянет. Добро бы Илья прогневался. Уж так бы кстати!
Подошел Рязанец. Покуда шел бой, он готовил к вылазке снаряжение: кожаные мешочки для пороха, фитили, огниво, веревки, багры и крючья.
— Дело за вами, молодцы.
— Идем, Терентий. А с собой беру Нечайку, Секиру, Васюту да Мирона Нагибу. Казаки надежные, — молвил Болотников.
Перед вылазкой Иван еще раз проверил отобранных казаков.
— Пойдем налегке. Ничего лишнего не брать. По паре пистолей, саблю, огниво — и довольно. И замок на роток. Мы должны быть невидимы и неслышимы. Ранят — терпи, погибать станешь — терпи! Иначе и галеры не взорвем, и себя загубим, — строго напутствовал Болотников.
— Не подведем, батько! — заверил Мирон Нагиба.
Провожала донцов вся казачья старшина во главе с атаманом Васильевым. Пришел и поп Никодим, благословив казаков на ратный подвиг медной иконкой.
— Да поможет вам господь и Николай-чудотворец. Возвращайтесь с победой, сыны!
По подкопу шли с горящими факелами. Тайный лаз вывел на правый берег реки, густо поросший высоким камышом. Здесь, в плавнях, и были припрятаны казачьи струги.
— Не забудьте уключины смазать, — напомнил Иван.
Болотников и Берсень решили сесть в разные струги.
— С богом, Иван, — обнял Болотникова Федька.
— С богом, Федор.
Облобызались и другие казаки. Знали — шли в самое пекло, может, более и свидеться не придется на белом свете.
— А ночка-то не подкачала, слава те господи, — размашисто осенил себя крестом Рязанец и спросил напоследок. — Не запамятовали, братцы, как огнивом фитили запалить?
— Не запамятовали, Тереха. Взорвем сатану.
— Поплыли, донцы, — скомандовал Болотников.
Выбрались из плавней и тихо направили струги к левобережью. Струги бежали легко и быстро: сопутствовал сиверко. По черным волнам сеял дождь-бусинец.
А ночь и в самом деле не подвела, была она черна, как донце казана; и ветер пошумливал. Левобережье мигало ордынскими кострами, но их становилось все меньше и меньше: степняки укладывались на ночлег.
Вскоре показались смутные очертания галер. Казаки сбавили ход и, без единого всплеска начали подкрадываться к кораблям.
Кругом было тихо, капычеи спали в каютах. Ахмет-паша еще с вечера покинул корабль и ушел отдыхать на берег, в свой шатер, где его поджидала наложница.
Казачьих стругов было пять, столько же было и турецких судов с пушками. Донцы вплотную приблизились к кораблям. Болотников направил свой струг на среднее судно: так легче было проследить за остальными казачьими судами.
Струг глухо ткнулся бортом о галеру.
— На корабль, донцы! — чуть слышно приказал Болотников.
Десятки багров и крючьев вгрызлись в галеру. Казаки, не мешкая, по-кошачьи полезли на корабль.
— О, аллах! Урусы! — запоздало закричал караульный турок, но казаки уже перевалили на палубу.
Болотников сверкнул саблей, и голова дозорного шлепнулась за борт. Однако испуганный возглас турка услыхали в каютах, из них выскочили полуголые янычары с ятаганами. Но дерзок и стремителен был натиск повольницы. Янычар смяли.
— В трюмы! — гаркнул Болотников.
И казаки ринулись в трюмы. Там тускло чадили факелы, скупо освещая прикованных к веслам гребцов-невольников.
— Надо пороховник искать, батько! — крикнул Мирон Нагиба.
— Поспешим! — вторил ему Васюта.
Болотников знал — времени в обрез. На помощь галерам могли прийти каторги, но он не хотел подрывать корабль вместе с невольниками.
— Расковать! — крикнул он.
Часть казаков метнулась к рабам, другая же — к пороховому трюму. Несколько донцов тянули за собой длинные фитили с привязанными к ним зелейными мешочками.
У порохового трюма казаки натолкнулись на два десятка янычар во главе с могучим санджак-беком. Был он в золоченом китайском шлеме и в сверкающем панцире. Бился ловко и свирепо, повергая ятаганом повольников.
К санджак-беку рванулся Нечайка; в руке его оказалась тяжелая цепь с раскованного невольника.
— Донцов бить, собака! — зычно рявкнул он и что было сил хлестнул санджак-бека по шелому. Тот выронил ятаган и с гулким звоном грохнулся на пол. После этого быстро расправились и с остальными янычарами.
В зелейном трюме обнаружили восемь бочек с порохом. Их начали было обматывать фитилями Васюта и Секира, но Болотников распорядился по-иному:
— Семь бочек на струг! Одну — на взрыв!
— Разумно, батька! — закричали донцы.
Бочки потащили из трюма. Болотников шагнул к невольникам.
— Вы свободны, други. Прыгайте с галеры и плывите к крепости. Казаки откроют вам ворота. Быстро!
Невольники закивали головами и полезли из трюма наверх. Болотников выбил из бочки донце и воткнул фитиль в порох.
— На струг, донцы!
К нему подбежал Секира.
— Я запалю, батька.
Но Болотников оттолкнул Устима.
— Я сам. Ступай из трюма! Да не мешкай же, дьявол!
Секира убрался, а Болотников еще раз осмотрел промасленные фитили, тянувшиеся в кормовые отсеки и трюмы корабля.
«Кажись, все ладно», — подумал он и выбрался на палубу. Внизу, в струге, ожидали казаки. Иван достал огниво и принялся высекать искру.
— Поганые зашевелились, батько! — крикнул из струга Нечайка.
Болотников уже и сам услышал, что орда на берегу пришла в движение. Видимо, турок и крымчаков привлек шум на кораблях.
Болотников раздул трут, поджег размочаленный фитиль и метнулся к другому.
«Долго! Успею ли?» — с беспокойством мелькнуло в голове, и тотчас он вспомнил о факелах в трюме невольников.
Кинулся вниз, вырвал из поставца факел и поджег оставшиеся фитили. Спрыгнул в струг.
— Греби!
Донцы налегли на весла, спеша отплыть в безопасное место. А на помощь кораблю уже шла каторга, переполненная турками. Но тут громыхнул оглушающий взрыв, обломки галеры посыпались на каторгу, уничтожая столпившихся на бортах янычар.
Вскоре раздались еще три мощных взрыва. Дон озарился багровым светом полыхавших останков кораблей.
— Последний остался… Ну, чего ж там?.. Чего мешкают? — затревожились казаки, быстро отходящие в плавни.
А на последнем корабле продолжалась лютая сеча. На галере оказалось более трехсот янычар, и казакам пришлось туго. Надо либо отступать, либо пробираться к пороховому трюму напролом.
— Вспять не пойдем! Прорвемся, браточки! — восклицал Емоха.
Он не попал в число отобранных для вылазки донцов и крепко осерчал. С обидой подошел к Болотникову.
— Чего ж ты, батька, меня не берешь? Аль я худо саблей владею? Аль когда за чужую спину ховался?
