Дэвид Вейс - Возвышенное и земное
Вечером Пана описывал Маме, как их сын стал дворянином, и Вольфганг сделал приписку для Наннерль на смеси немецкого, французского и итальянского языков: «Моя милая сестренка, я поражен тем, как хорошо ты умеешь при желании сочинять музыку. Твоя песня прелестна. Ты должна почаще заниматься этим делом. Когда будешь посылать мне шесть менуэтов Михаэля Гайдна, которые мне так нравятся, не забудь приложить и что-нибудь свое. Передай сердечный привет всем моим друзьям. Тысячу раз целую Мамины ручки, а тебя, синьорина, возвожу в ранг рыцаря Золотой шпоры. Будь здорова. Здесь стоит такой шум, что нельзя разобрать музыки. Кавалер Моцарт – тра-ля-ля – ха-ха-ха!»
30
Фельдмаршал Паллавичини, узнав, что Моцарты вернулись в Болонью и поселились в гостинице, пригласил их пожить у себя на вилле. Он стал особенно настойчив, когда ему сообщили, что Леопольд никуда не выходит из-за раны на ноге.
– Живите сколько вам понравится, – убеждал он, – и ногу свою подлечите.
Леопольд колебался, не хотел проявлять чрезмерную готовность.
– Может, вам надо еще куда-нибудь ехать? Например, в Венецию или Милан?
– Нет, нет, ваше высокопревосходительство. Мы намеревались остаться на лето в Болонье. Это прекрасный город, и падре Мартини хочет позаниматься с Вольфгангом.
– Тогда вы должны провести лето с нами.
– Но мне трудно передвигаться. Правая нога распухла, и я не могу ходить без трости, да и с тростью не так-то' легко.
– В вашем распоряжении один из моих экипажей и мои слуги.
Чем больше отговорок придумывал Леопольд, тем настойчивей становился фельдмаршал.
Отведенные им комнаты были просторны и красивы, с мраморными полами, высокими потолками и окнами, совсем как в Шёнбрунне. И хотя стоял август и в саду было нестерпимо жарко, в доме всегда царила прохлада. Вольфганг наслаждался тонким постельным бельем, комфортабельными широкими кроватями. К ним приставили двух слуг – камердинера и лакея, причем лакей спал в комнате рядом, чтобы находиться под рукой. Как это чудесно, когда все вокруг такое свежее, чистое и приятное, думал Вольфганг. Почему им всегда так не жить? Он понимал, что никакой указ папы римского не сделает из них настоящих аристократов, но разве это так уж важно? Он может расплачиваться за приятную жизнь своей музыкой. Вольфганг был в прекрасном расположении духа и радовался, что Папа тоже полон бодрости и почти перестал хромать.
Вскоре они получили письмо от Шраттенбаха; архиепископ разрешал сочинять оперу для Миланского театра и поздравлял Леопольда с папской милостью. Вслед за тем пришло и либретто, и Леопольд счел такое стечение обстоятельств добрым предзнаменованием, хотя тема либретто немного встревожила его. Граф Фирмиап остановился на «Miliidate, Be di Ponto» («Митридат, царь Понтийский»), трагедии Расина в обработке либреттиста Чинья-Санти.
– Это опера-сериа на историко-героический сюжет, с ней нелегко будет справиться, – сказал Леопольд Вольфгангу. Он попытался коротко пересказать сыну сюжет: – Сыповья Митридата, Сифар и Фарнас, уверенные, что их отец погиб в войне против Рима, добиваются благосклонности невесты Митридата Аспазии. Аспазия предпочитает Сифара, зная, что Фарнас в заговоре с Римом против Митридата. Когда Митридат узнает об этом, он приказывает казнить обоих сыновей и Аспазию. Но сыновья восстанавливают свою честь, вступая в борьбу с Римом, и, когда Митридат действительно погибает, Сифар и Аспазия соединяют свои судьбы.
Вольфганг пожал плечами. Сюжет не произвел никакого впечатления, но можно и на него написать оперу.
Гораздо больше радости приносила Вольфгангу его крепнущая дружба с падре Мартини. На францисканского монаха произвела немалое впечатление награда Клемента XIV.
Леопольд преподнес падре Мартини свою «Скрипичную школу», а в ответ получил его «Storia della Musica» – «Историю музыки» с надписью: «Синьору Леопольдо Моцарту и Кавалеру Амадео Вольфганго Моцарту».
Падре Мартини сказал, что сочтет за честь давать уроки Амадео, и они встречались каждый день после обеда: по утрам Вольфганг работал над оперой, а вечера проводил в обществе фельдмаршала Паллавичини и других друзей.
Ближе познакомившись с падре, Вольфганг понял, что этот чуткий, талантливый музыкант не выносил посредственной музыки и был скорее музыкантом-педагогом, чем францисканским монахом, – ведь, что бы он там ни говорил, подлинным богом для него была музыка.
Падре Мартини открывал Вольфгангу точные законы старинной полифонической музыки и не переставал изумляться трудолюбию юноши.
Понемногу Леопольд догадался, что падре готовит Вольфганга к вступлению в члены Болонской филармонической академии – наиболее высокочтимого музыкального учреждения в Италии.
– Но ведь туда не принимают лиц, моложе двадцати одного года, – как-то напомнил он падре Мартини.
– Амадео не совсем обычный кандидат, – с улыбкой ответил тот.
– Но он должен к началу репетиций оперы в октябре вернуться в Милан.
– Он поспеет туда вовремя. Наберитесь терпения, Леопольд.
Леопольд старался следовать его совету: прием в академию считался большой честью. Однако, узнав, что экзамен отложен на октябрь, он забеспокоился и молил бога, чтобы ожидание не оказалось напрасным. В день главного испытания Вольфганга заперли в комнате, дали ему мелодию и предложили сочинить на основе старинного грегорианского песнопения шестнадцатого века три верхних голоса для антифона со строгим соблюдением всех правил полифонии. Леопольд не на шутку испугался, задача была весьма трудной и к тому же вовсе не отвечала склонностям Вольфганга. Он немного успокоился, узнан, что Вольфганг справился с ней за час: другим на это понадобилось бы не менее трех часов – и что его работу проверяет сам падре Мартини.
И все же Леопольду не нравилось раздраженное состояние Вольфганга, столь для него необычное. С замиранием сердца слушал он, как падре Мартини читает свое заключение. Однако падре одобрил сочинение, после чего Вольфганг был единогласно избран в члены академии, получив звание композитора и маэстро.
Вольфганг не разделял Папиной гордости. Он заметил, что его партитура пестрит поправками падре Мартини. Когда через несколько дней падре передал ему диплом члена академии, он спросил:
– А ведь я не очень хорошо справился с верхними голосами? Как вы считаете?
– Совершенство возможно разве что на небесах. Ведь вас же приняли в члены академии.
– С вашей помощью, досточтимый отец.
– С божьей помощью, дитя. Я просто выразил его волю.
По пути в Милан Вольфганг все размышлял о своих ошибках. Папа обращался с дипломом как с редчайшей драгоценностью и рассказывал всем, что Вольфганг отлично справился с испытанием, но это было не так. И хотя Вольфганг любил и уважал падре Мартини как учителя и друга, он совсем не ценил его сочинений – они казались ему старомодными. И зачем только его заставили писать в этой старинной манере? В угоду традиции он вставил в грегорианское песнопение невыразительные, скучные пассажи. Сухость и бесцветность произведений шестнадцатого века вызывали у него скуку. Он пытался подавить в себе это чувство и в результате наделал ошибок. Впредь нужно полагаться только на свое чутье и вкус.
В соответствии с контрактом дон Фернандо снял для них квартиру. Но после роскошной виллы Паллавичини две комнаты в частном доме показались им тесными и неудобными. Кроме того, Леопольд, памятуя о почестях, каких они были удостоены, ожидал, что граф Фирмиан пригласит их к себе.
Управляющий догадался о неудовольствии Леопольда, хоть тот и благодарил его за помощь, и сказал:
– Я снял эту квартиру, чтобы вам быть поближе к театру, а палаццо графа Фирмиана слишком далеко отсюда.
Не так уж далеко, если ехать в экипаже, подумал Леопольд, а вслух сказал:
– Комнаты очень хорошие. Мне особенно нравятся балкон и камин. Здесь вдоволь свежего воздуха и тепла.
Но при этом одна кровать на двоих, хотел было возразить Вольфганг. Папа ворочался во сне, и Вольфгангу не нравилось спать с ним вместе. Но он промолчал.
В суете репетиций они скоро позабыли о подобных мелочах. Почти все певцы уже приехали и с нетерпением ждали арий, которые Вольфгангу предстояло сочинять для них тут же, на месте. Ему приходилось но всем слушаться певцов, всячески угождать им, выполнять любой их каприз.
Но для творчества ему нужен был также покой. Надо было столько сделать, и в такой короткий срок: за несколько недель сочинить двадцать арий, увертюру, дуэт и квартет; речитативы были закончены еще в Болонье. Он разрывался между театром и домом. Перестал писать письма Маме и Наннерль. У него болели пальцы. Глаза воспалились от напряжения, потому что перья и чернила никуда не годились.
Он мечтал сочинять милую его сердцу легкую и веселую музыку, а Папа говорил, что для такого текста она не подойдет – слишком лирична и сентиментальна. А сюжет «Митридата» оказался такой напыщенный. Вольфганг сомневался, сумеет ли передать в музыке подобную торжественность. Он с удовольствием изменил бы либретто, но это было невозможно. Поэт находился в Неаполе, работал над либретто для Пиччинни, а без него никто не смел менять текст.
